Крестоносец

      - Ты был одинок?

      - Нет, у меня были хорошие друзья. Один из них оставил мне в наследство этот меч, - я показал на клеймор, лежавший на покрывале моей кровати. - Мне повезло. А еще я встретил Домино.

      - Она не часть твоего мира.

      - Тогда я этого не знал. Мы встретились с ней случайно, и ее прелесть и хрупкость поразила меня. Она так прекрасна, что я бы ушел за ней даже в ад.

      - Красота и хрупкость обманчивы. Домино совсем не та, кем кажется.

      - Для меня она лучше всех.

      - И ты безоглядно кинулся в любовь?

      - В нашем мире любовь считается великой ценностью. Влюбленным завидуют, и это большая удача встретить свою половину, потому что наш мир слишком велик. Но миллионы людей одиноки, даже если считают, что у них кто-то есть. Вместо того, чтобы заботиться друг о друге, они гонятся за благополучием, проводят жизнь в бесконечной погоне за деньгами и тратят их на покупку бесчисленных вещей, без которых в нашем мире многие просто не могут прожить.

      - Вот, - сказала Элика с удовлетворением в голосе, - Кажется, я поняла одну из твоих особенностей. Ты наделен способностью сострадать и понимать чувства других людей. Давно я не встречала саларда с такой тонкой душой.

      - Это комплимент?

      - Это приговор для тебя. В мире Пакс тонкая душа - это погибшая душа. В нашем жестоком мире нет места тонким чувствам.

      - А вторая особенность?

      - Твоя никчемность.

      - Ого! - Я почувствовал злость. - Хочешь сказать, что я ни на что не гожусь?

      - Именно так. Взять хотя бы твой меч. Ты говоришь, он достался тебе от твоего друга в наследство. Твой друг был рыцарем?

      - Нет. В нашем мире уже много столетий нет рыцарей.

      - Тогда почему твой друг ходил с мечом?

      - Да не ходил он с мечом! - разозлился я. - В нашем мире никто не ходит с мечами, понимаешь? Мой друг был романтиком, человеком, который убежал от окружающей его серой жизни в свой мир, придуманный. В мир фантазии. Он заказал этот меч знакомому кузнецу, потому что всегда мечтал иметь такое оружие. Это мечта, понимаешь?

      - Просто иметь меч?

      - Да именно так, просто иметь меч. Тебе этого не понять.

      - Почему же, я все понимаю. Твой друг был таким же никчемным человеком, как и ты.

      - Не смей так говорить про Андрея Михайловича! - взорвался я. - Он был хороший человек.

      - Вот, самое то слово. Он был хороший человек. Мирный, добрый, умный - верно?

      - Да, именно такой.

      - И ты точно такой же. Добрый, мягкий человек с тонкой душой. Сколько человек в этом мире ты убил, Эвальд?

      - Я не уби..., - тут я вспомнил про схватку с кочевниками и осекся. - Мне кажется, я еще никого не успел убить.

      - Кажется? - Глаза Элики хищно сузились. - А тебя уже хотели убить, и не раз. Хотя ты ни для кого не представлял угрозы. Тебя дважды хотели убить из-за твоего превосходного меча. Домино рассказывала нам про то, как бурмистр в Холмах едва не натравил на вас своих холопьев. Второй раз кочевники хотели ограбить и убить вас. Я ведь многое знаю о тебе, Эвальд.

      - И причем тут моя никчемность?

      - Ты не хищник, - с усмешкой сказала эльфка. - Ты иногда напоминаешь мне волка, которого щенком взяли в дом и воспитали ласковой комнатной собачкой. Думаешь, я не замечала, как ты на меня порой смотришь? Ты хочешь меня, это читается в твоем взгляде, но даже самому себе боишься в этом признаться. Может быть, в душе ты испытываешь желание, гнев, ярость, жажду крови, но ты не позволяешь им прорваться наружу, крепко держишь их в узде. Твой мир сделал тебя беззубым, Эвальд. И твоего друга, который мечтал о мече. Если бы он хотел быть настоящим воином, он бы стал им, а не держал бы у себя под подушкой великолепный меч, от которого толку было меньше, чем от моей пилки для ногтей. Все вы, жители твоего мира, испытываете сильные чувства, но не можете их реализовать - почему?

      - Плохо же ты знаешь мой мир, ведьма, - сказал я. Опьянение и злость сделали свое дело, и меня понесло. - Бедные вы, страдальцы, детишками своими платите за свою гребаную свободу! Веками платите. Чего же не восстали, не дали своему желанию освободиться выход? Вы-то чего свои желания не реализуете, а? У вас жестокий мир, согласен. Но в нашем мире крови, горя и смерти не меньше, чем в вашем, уж поверь. Куда больше у нас случается смертей. Когда мой дед был ребенком, у нас была война. В ней погибло шестьдесят миллионов человек за шесть лет. Шестьдесят миллионов, слышишь ты? Да во всем вашем сраном Паксе столько народу не наберется, если даже с вампирами считать! Людей убивали как скот, тысячами тысяч. И не тупо резали ножами, как в вашем мире, хотя и такого было в избытке. Их убивали индустриально. Знаешь, что это такое? Специально строили огромные комлексы, где все было до мелочей просчитано - как быстро, эффективно и с наименьшими затратами прикончить много народу, да еще на этом заработать. Как говорится, мертвое дело - живая копейка! Привозили туда людей, и начиналось. По нескольку сот душ - женщин, мужчин, детей, стариков, - загоняли в особые комнаты и душили там газом. А потом перерабатывали, как убоину. Жир на мыло, волосы на матрацы и рыболовные сети, кожу на перчатки, кости на удобрение, золотые зубы на переплавку. И так партия за партией. По десять-двенадцать тысяч душ изо дня в день, сечешь? А под занавес двумя атомными бомбами снесли к хренам собачьим два города вместе с жителями. И до того в нашей истории много интересного и веселого было: и пирамиды из черепов, и рабство, и башни из людей, переложенных известью, и целые рощи из посаженных на кол пленников. Мы, саларды, как ты нас зовешь, в любом мире умеем убивать с фантазией. Но после той, последней войны, у нас появилось такое оружие, которое не дало нам больше воевать. Просто не позволило. Кто бы его в новой войне ни применил, кирдык пришел бы всем. И вот лет эдак семьдесят уже мы живем тихо и спокойно. Так, постреливаем друг в друга понемногу, но на большую войну не отваживаемся.

      - Ну, видишь, - ввернула Элика, - опять же не решаетесь на что-то великое. Это и есть никчемность.

      - Правильно говоришь, может, мы стали никчемными, изнеженными, расслабленными, но хоть одной стоящей вещи научились - мы начали ценить хорошее. Хорошую жизнь стали ценить до паранойи, потому что в нашей истории было слишком много темного и кровавого, такого, что забыть бы надо, да не выходит. Понимаю, что ты думаешь - ты считаешь, что это страх. Да, страх. Инстинкт самосохранения. Наш мир отделяет от самоубийства одно нажатие кнопки. После наших ужасов ваши протухшие вампиры, Нашествия, напыщенные индюки-фламеньеры с их гонором, "грандиозные" сражения, где пара тысяч мужиков, обвешанных железом, мутузят друг друг друга в чистом поле палками по черепам, кажутся мне доброй сказкой, которую любящая мамочка рассказывает малышу на ночь! Может, когда-нибудь и ваш Пакс станет похожим на мой мир - в лучшем смысле слова. Но для этого вам очень сильно придется постараться и подружиться с головой, а не с чувствами, которые, как ты говоришь, не надо держать при себе. А если не сможете побороть в себе свою ненависть, свою гордыню и свои предрассудки - повторите нашу историю. И может, твой народ, еще добрым словом помянет времена, когда платил живую дань магистрам Суль!

      - Ну, вот таким ты мне нравишься куда больше, - с удовлетворением в голосе сказала эльфка. - Со звериным блеском в глазах, со сжатыми кулаками и ненавистью в голосе. Оказывается, тебя можно завести. Но для этого тебя все время приходится зажимать в угол. Как тогда, в Паи-Ларране. Я ведь знаю, что там случилось. И одобряю твой поступок. Только помни, что если ты не станешь другим, всякий в этом мире будет считать своим долгом обоссать твой цветок.

      - Пусть попробует. Вот тогда и посмотрим, кто никчемен, а кто нет.

      - Конечно, ведь ты за Домино готов всем глотку перегрызть.