Сенсация

Они сели в такси.

— Вокзал, — сказал Коркер.

— Понял, — сказал шофер и припустил сквозь дождь по главной улице.

— О Господи, он опять едет к шведу!

И точно, именно там они остановились.

— Доброе утро, — сказал Эрик Олафсен. — Я в огромном восторге видеть вас. Я в огромном восторге видеть всех моих коллег. Они заходят так часто. Почти каждый раз, когда едут в такси. Входите, пожалуйста. Вы слышали новости?

— Нет, — сказал Коркер.

— Все говорят, что в воскресенье на поезде приехал русский.

— Да, это мы слышали.

— Но это ошибка.

— Да ну?

— Правда, это ошибка. Тот человек был швейцарец, железнодорожный контролер. Я его много лет знаю. Но пожалуйста, входите.

Уильям и Коркер последовали за ним в кабинет. В углу стояла плита, на плите — большой кофейник. Запах кофе наполнял комнату. Олафсен налил его в три чашки.

— Вам удобно в «Либерти», да, нет?

— Нет, — сказали Уильям и Коркер одновременно.

— Я так и думал, — сказал Олафсен. — Миссис Джексон очень религиозная женщина. Она каждое воскресенье приходит на наш музыкальный вечер. Но я думаю, вам у нее неудобно. Вы знаете моих друзей Шамбла, О'Пару и Свинти?

— Да.

— Они очень хорошие джентльмены и очень умные. Они говорят, что им тоже неудобно.

Мысль о таком обилии неудобств совсем доконала шведа. Он глядел поверх голов своих гостей огромными блеклыми глазами и, казалось, видел бессчетные перспективы все новых и новых неудобств и себя, ослепленного, закованного в цепи Самсона, который со всеми своими бинтами, Библиями и горячим крепким кофе не может и камня сдвинуть с горы, придавившей человечество. Он вздохнул.

Над дверью в магазин звякнул колокольчик. Олафсен вскочил.

— Момент, — сказал он. — Есть много воров!

Но это был не вор. Из кабинета, где они сидели, Уильяму и Коркеру было видно, кто пришел. Это была белая женщина. Девушка. К ее щеке прилипла полоска мокрых золотых волос. На ней были красные, заляпанные грязью резиновые сапоги. С плаща текло на линолеум, и в руке она, отставив от себя подальше, держала наполовину открытый зонт, с которого тоже капало. Зонт был короткий и старый. Когда он был новым, то стоил очень дешево. Она сказала несколько слов по-немецки, купила что-то и снова вышла в дождь.

— Кто эта Гарбо? — спросил Коркер, когда швед вернулся.

— Она немецкая дама. Она здесь уже некоторое время. Она имела мужа, но мне кажется, сейчас она одна. Он отправился на работу не в городе, и я думаю, она не знает, где он. Я думаю, он не вернется. Она живет в немецком пансионе фрау Дресслер. Она приходила за лекарством.

— Похоже, оно ей нужно, — сказал Коркер. — Ну ладно, нам пора на вокзал.

— Да. Сегодня вечером будет специальный поезд. Приезжают еще двадцать журналистов.

— Боже милосердный!

— Для меня большая радость видеть здесь столько достойных собратьев. Работать с ними большая честь.

— Мировой парень, — сказал Коркер, когда они вновь сели в машину. — Знаешь, я вообще никогда не чувствовал, что шведы — иностранцы. Мне кажется, они совсем как ты и я, понимаешь?

2

Через три часа Коркер и Уильям обедали. Меню в «Либерти» разнообразием не отличалось. Сардины, говядина и курица днем. Суп, говядина и курица на ужин. Жесткие, резиновые кубики говядины, иногда с уорчестерским соусом, иногда с кетчупом. Жилистые куриные волокна с серо-зеленым горошком.

— Совсем потерял аппетит, — сказал Коркер. — Видно, горы мне на пользу не идут.

Плохое настроение было у всех. Утро пропало впустую. Отсутствие Хитчкока висело над гостиницей, как грозовая туча. Радиостанция объявила четырнадцатичасовой перерыв, потому что Венлок Джейкс работал над колоритом.

— Говядина — дрянь, — сказал Коркер бою. — Позови хозяйку!

Неподалеку от них Джейкс развлекал трех негров. Все с подозрением наблюдали за их столиком и напряженно подслушивали, но Джейкс в основном говорил о себе. Через некоторое время бой принес курицу.

— Где хозяйка? — спросил Коркер.

— Не будет.

— Что это еще за «не будет»?

— Хозяйка сказала: подумаешь, журналист, обойдется, — расшифровал свои слова бой.

— Что я тебе говорил? Никакого уважения к прессе. Дикари.

Они вышли из столовой. Посреди бара стоял, опираясь на посох, древний воин, разносчик телеграмм. Уильям прочитал в своей:

ГОТОВЫЕ ПОЛНЕЙШУЮ ОСВЕЩЕННОСТЬ ВАЖНЕЙШИХ СОБЫТИЙ.

— Отвечать нет смысла, — сказал Коркер. — Раньше завтрашнего утра все равно не передадут. И вообще, — мрачно подытожил он, — отвечать нечего. Посмотри, что в моей:

СООБЩАЙТЕ ПОЛНЕЕ ЧАЩЕ СКОРЕЕ ТОЧКА ВСЕ ЛУЧШЕ НАС ТОЧКА МАЛО КОЛОРИТА ТЕПЛОТЫ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ САМОБЫТНОСТИ ЮМОРА СЮЖЕТОВ РОМАНТИКИ ЖИЗНЕЛЮБИЯ.

— И нечего возразить, — сказал Коркер, — чтоб им пусто было.

В этот вечер он занял место Шамбла за карточным столом. Уильям спал.

3

Специальный поезд прибывал в семь. Уильям пошел его встречать. Все остальные тоже.

На вокзале присутствовал министр иностранных дел Эсмаилии со своей свитой. («Ждет какого-то туза», — сказал Коркер.) На нем был котелок и необъятный армейский плащ. Начальник вокзала вынес ему позолоченный стул, на котором тот сидел, как дагерротип, совершенно неподвижно — негатив викторианского благообразия: черное лицо, белые бакенбарды, черные руки. Когда кинооператоры начали снимать, свита, давя друг друга, кинулась вперед, чтобы попасть в кадр, закрыв своего шефа. Операторам было все равно. Они снимали на всякий случай, без особой надежды, что министр может кого-то заинтересовать.

Наконец из-за поворота, свистя, показался маленький паровоз. Над его трубой плясали искры. Он остановился, и из вагонов второго и третьего класса сразу же посыпались пассажиры — черные полностью и частично, — которых родственники встречали слезами и поцелуями. Тут же появилась полиция, которая расталкивала левантийцев, а своих колотила стеками. Пассажиры первого класса выбирались из вагонов медленнее. На их лицах уже появилось выражение тревожного негодования, свойственное всем белым обитателям Джексонбурга. Все они поголовно были журналистами и фотографами.

«Туз» не приехал. Министр иностранных дел подождал, пока из вагона первого класса не вылезла последняя измочаленная и настороженная фигура, затем обменялся любезностями с начальником вокзала и убыл. Полицейские расчищали ему дорогу, но до машины он все же добрался с трудом.

Носильщики принялись разгружать багаж и носить его на таможню. На голове первого из них Уильям увидел сверток с полыми тубами, а вскоре и другие свои сокровища: сборное каноэ, омелу и москитонепроницаемые сундуки. Рядом с ним Коркер испустил крик восторга. Потерявшийся вагон нашелся. После таинственной заминки его прицепили к специальному поезду и, более того, доставили по назначению. А в каком-нибудь тупике на одной из бесчисленных станций, предшествовавших Джексонбургу, лежал багаж вновь прибывших. Их отчаяние не имело границ, но Коркер был счастлив и перед ужином водворил своего слона в номер, отдав ему лучшее место. Еще он, разошедшись, водворил туда двух фотографов, которых полюбил с первого взгляда.

— Тесновато, — сказали они.

— Да что вы! — сказал Коркер. — Располагайтесь как дома. Правда, Таппок?

Один из них взял себе только что прибывшую походную кровать Уильяма. Другой выразил готовность «примоститься на полу». Все остальные тоже были полны решимости примоститься в «Либерти» где угодно. Миссис Джексон рекомендовала им другие гостиницы, которые содержали ее друзья, но они дружно сказали: «Нет! Нам главное — примоститься поближе к ребятам».

«Ребята» заполонили всю гостиницу. Теперь их было около пятидесяти. Они сидели, стояли и вертелись на каждой пяди столовой и бара. Одни шептались, предполагая, что их не слышно, другие обменивались шутками и тостами. Угощение оплачивали те, кто их послал, но ритуал соблюдался неукоснительно: