Михаил Калашников

В декабре 1871 года завод передали в аренду капитану гвардейской артиллерии Петру Бильдерлингу, а его поверенным в делах стал известный шведский промышленник Людвиг Нобель. Под их руководством на Иже должны были освоить выпуск винтовок Бердана. Главным артиллерийским управлением было поставлено условие — организовать сталелитейное дело в Ижевске в больших размерах и «приспособить означенный железоделательный завод к выделке на нем пятисот тысяч мелкокалиберных стальных стволов с коробками, необходимых нашим оружейным заводам». В 1873 году на заводе было организовано сталелитейное производство, а через год установлена первая паровая машина. В 1881 году было создано новое производство — прокатное. С этого времени сталеплавильный завод стал самостоятельным предприятием. Он поставлял сталь и полуфабрикаты не только оружейному заводу, но и многим другим предприятиям страны.

В 1891 году на заводе начался массовый выпуск трехлинейной винтовки С. И. Мосина. Только в Ижевске выпускали все ее разновидности — пехотные, драгунские, казачьи, учебные. Весной — летом 1948 года на Ижевском мотозаводе была освоена опытная промышленная серия автомата М. Т. Калашникова «АК-47».

Сейчас правопреемником дерябинского детища является ОАО «Ижмаш» — крупнейшее многопрофильное машиностроительное предприятие. После окончания Великой Отечественной войны на нем началось производство автомата Калашникова. Здесь Михаил Тимофеевич Калашников продолжает до сих пор трудиться, являясь главным конструктором стрелкового оружия.

Михаил Тимофеевич — почетный гражданин и житель Ижевска. Он влюблен в этих златовласых людей — удмуртов,»горой по численности финно-угорский народ в России. Удмуртия — родина композитора Петра Ильича Чайковского. И Ижевске 105 памятников архитектуры, истории и культуры.

Сделанный нами родоведческий обзор позволяет понять и признать, что Михаил Тимофеевич Калашников воплотил в себе лучшие черты и традиции народов России, является ярким образцом русского человека с широкой и доброй душой, страстным сердцем, талантом конструктора и божьим даром художника, беззаветно преданным своему Отечеству человеком, выдающимся гражданином и настоящим патриотом России.

Сам Калашников на вопрос: «Какого рода-племени будешь?» — отвечает по-есенински:

Так что Калашников — явление действительно глубоко русское, символ таланта, мастерства и преданности Отечеству.

Глава вторая

Миша-большой [6]

М. Т. Калашников вспоминает:

«Родился я семнадцатым ребенком в семье. Был совсем хилым, и не было, как утверждает родня, такой болезни, которой бы я не переболел. А когда мне было шесть лет, чуть не умер. Я уже перестал дышать: родители убедились в этом, когда поднесли к носу куриное перышко — оно не шевельнулось. Позвали плотника, он прутиком замерил мой рост и ушел во двор делать гробик… Но стоило ему затюкать топором, как я стал тут же подавать признаки жизни. Плотника опять позвали в избу. Говорят, что он в сердцах сплюнул. “Такая сопливая малявка, — сказал, — а туда же — так притворился!”

В селе все давно привыкли, что если в нашей семье помирают, то непременно всерьез. У мамы, Александры Фроловны, было девятнадцать детей, и только восемь из них выжили (шесть братьев и две сестры. — А. У).

Умирали в маленьком возрасте. Я взрослых не помню. Николаем называли троих ребят. Я нянчился всегда с малышом рожденным. И у меня была такая привилегия — давать детям имена. Я как-то сказал: пусть будет “Николай”, — а он возьми да умри. Я дождался очередного ребенка и снова назвал Николаем, и тот умер. Зато третий выжил. В общем, был главной нянькой — такое право было. Детей всех крестили, я тоже крещеный. Но крестных родителей своих не знаю.

Мать была верующей, учила креститься. Не крестишься — по затылку получишь. На колени ставили, молитвы читать надо было. Но я ни одной молитвы не помню.

В раннем детстве, а затем уже и подростком я не раз слышал, как мама, понизив голос, таинственно говорила соседкам, что Миша, мол, должен счастливым вырасти — родился в рубашке.

Метельными вечерами семья пела. Если сестренка Гаша останавливалась, отец вдруг потихоньку запевал… Чуть выжидала и присоединялась к нему мама, начинала рукой приглашать остальных, и все один за другим вступали — кроме меня. Меня никто не приглашал, хорошо знали, что “Миша и в поле напоется, когда один будет”.

…Как они пели, какие песни! И “Славное море, священный Байкал”, и “Ревела буря, гром гремел”, и “Бежал бродяга с Сахалина”… И песню, которая почему-то тревожила меня больше остальных: “Скакал казак через долину, через Кавказские края”, и у меня тоже отчего-то щемило душу — как у взрослого.

…Наше хозяйство на селе ничем особенно не выделялось. Дом был небольшой — одна общая комната, кухня и сени. Построен он был по “кавказским” традициям: в комнате пол деревянный, а на кухне, где готовили на печке, — мазаный, земляной.

Сестры рассказывали, как каждую субботу они мучились с тем самым земляным полом: “В комнате вымоешь чисто, а станешь кухню мыть — только грязь разведешь. Намочишь землю, намажешь и ждешь, пока она высохнет. Если раньше начнут ходить, то вся сырая земля в чистую комнату тут же тащится. И тогда — прощай уборка! Иногда, чтобы долго не ждать, набрасывали солому на сырой пол. И опять не слава богу — подмести такой пол невозможно: вдоволь наглотаешься пыли!”

Зимой вся семья спала в комнате: родители и дедушка с бабушкой на кроватях, а дети — на печке, на полатях или на лавках. Летом было раздольней — многие из нас перебирались спать на сеновал.

Обедала наша большая семья двумя группами: старшие — бабушка, дедушка, отец, мама, Виктор, Гаша и Иван — за столом. А мы, младшие, ели на полу, сидя на какой-нибудь постеленной тряпке вокруг большой чашки.

Наши родители одевали нас, маленьких детей, в самотканую одежду. У моей мамы была швейная машинка, на которой она шила мальчикам длинные рубахи, заменявшие и штаны, и рубашки. Так мы и ходили в них лет до семи, пока не начинали стесняться своего вида и требовать мужской одежды».

Дружная и работящая семья Калашниковых содержала свое хозяйство исправно. Трудились все без исключения. Наемных работников никогда не было. Досыта никогда не ели, экономили, да и не хватало на всех. Отец говаривал: «Криком избу не построишь, шумом дело не свершишь». Родители с раннего детства приучали и привлекали своих детей к крестьянскому труду. Не было исключения и для одного из младших — Миши.

Рос Михаил подвижным, жизнерадостным, любознательным ребенком. Выделялся из ватаги сверстников необычайной живостью ума, интересом к железкам, охотой к чтению. Воспитывался в строгости и труде. Старшие приучали помогать по хозяйству. Начинал свою трудовую деятельность с выпаса домашнего скота и птицы. С самого малолетства приучен и корову доить, и кур кормить. На полевых работах начинал погонышем, это когда с восходом солнца подсаживали верхом на лошадь, запряженную в борону или плуг, а снимали уже на закате, с ноющим и словно отделившимся от души телом. Повзрослев, стал работать на скотном дворе извозчиком, убирал сено. Частенько захаживал в сельскую кузницу полюбоваться, как работают люди с железом. Пробовал и сам ковать. Вот там-то, в курьинской кузне, и пришло уважение к металлу у будущего конструктора.

Труд не был Михаилу помехой. Напротив, всякий новый трудовой навык он всегда воспринимал всерьез и с какой-то недетской ответственностью. Словно чувствовал — в жизни все пригодится.

Особенно рано ощутил желание делать что-либо своими руками.

Постоянно что-то мастерил в детстве. Уже в шестилетнем возрасте пытался сделать деревянные коньки. А ведь тогда куска проволоки невозможно было достать. Бродил по полям с одной только мыслью — не зацепится ли нога за какую-нибудь железячку. Старший брат Виктор как-то помог изготовить один конек, а на другой материала не хватило. Так на одном коньке и рванул к речке Локтевке. И сразу сиганул в прорубь. Слава богу, был в шубе старшего брата, она-то и спасла — превратилась в купол и продержала на воде, пока взрослые не поспели. Раздели догола и на печку, а там овес сушился. Чудом очухался. Ожил. Были и погорше случаи. Не припомнит уж память всего-то.

6

Так называли Михаила в детстве.