Страница 4 из 120
Я не настаиваю на их истинности. Однако они обнаруживают состояние ума, представление о человеке, которое достойно того, чтобы занять свое место в историографии Александра. Тем более что мы, даже против желания, уже в конце XX века, восхищаемся им куда больше, чем того желали авторы «Романа об Александре» от Юлия Валерия до Ламбера из Шатодёна, авторы стольких александрийских стихов. Мы видим его иначе, нежели его собственные современники. Мы всегда называем его «Великим», и горе тому, кто осмелится сказать, как некоторые современные критики, что это был всего лишь человек, как и прочие, со своими слабостями и родимыми пятнами! Нельзя забывать о запретах, связанных с тем, что сделалось священным. Последующие поколения героизировали и даже обожествили Александра. Они сделали из него персонаж эпоса (в античности насчитывалось по крайней мере шесть «Александриад»), бессчетного числа романов, героя апофеоза, чьи приключения изображены на миниатюрах христианского, мусульманского и даже монгольского Средневековья, а также высечены в камне соборов.
Не обращаться к таким свидетельствам, как Псевдо-Каллисфен, согласно которому Александр являет собой воплощение мудрого и добродетельного принца, значило бы предать историю. Пятьдесят поколений людей после Псевдо-Каллисфена были столь несокрушимо убеждены в том, что этот молодой человек являет собой образец мужества и благочестия, что стало почти невозможно настаивать на обратном, особенно в эпоху, когда уже и комиксы превозносят героя. В конце концов биограф, как и романист, отождествляет себя со своим героем и всегда раскрывает нам лишь одну какую-то сторону, грань Человека. Как говорят священные индийские тексты, мудрец и герой являются порой аватарами, воплощениями божества в человеческом образе. Одно из таких воплощений — яркий образ Александра в ряду прочих прославленных имен: образ витязя, короля-паладина.
Хотя мы не в состоянии достоверно и окончательно установить день, когда появился на свет Александр III Македонский, а также то, что он совершил от своего рождения, 6 (?) октября 356 года, до смерти, последовавшей 10 июня 323 года до н. э., то по крайней мере сравнивая немногое, что известно о его деятельности, с тем, что сохранили в памяти и прославили последующие поколения, мы можем составить представление о том, кого же человечество склонно признать «великим человеком». И хотя современные критики, начиная с Сен-Круа, пытаются совлечь с Александра роскошные одеяния, в которые облачила его традиция, рассеять воскуряемый ему фимиам, так и застилавшие его миазмы, биографы, пускай всего лишь из сочувствия, продолжают твердить, что он гений, исключительная личность, напоминая о его несравненной судьбе и рискуя приписать ему идеальные качества героя иного, своего времени. Для Дройзена он романтик, для Ницше — сверхчеловек, для Крафта — рационалист, Тарн же видит в нем духовного предтечу Лиги Наций. Я настаиваю на том, что эти образы завоевателя, «увлекшего за собой все сердца», столь же истинны, как и те, что оставили нам античность, Средние века и эпоха Людовика XIV. Или те, которые могут одновременно создать, глядя на один и тот же пейзаж, разные художники. Обреченные воспринимать лишь кажимость и жить исключительно становлением, мы прекрасно знаем, что «увековечивающее» искусство — это всего лишь индивидуальное выражение коллективной веры. И я сочту истинной удачей предлагаемого «альбома», если мне удастся представить вам ряд художественных образов, а не клише.
Изложенные воззрения на наши источники, наши методы и наше представление о многообразии или, так сказать, стереоскопическом изображении истории приходят в столкновение с одной из наиболее явных тенденций современной историографии, которая заключается в том, чтобы вообще удалить из истории личность, с тем чтобы заменить ее, как во времена Тэна — расой, средой, эпохой. Таким образом мало-помалу возникают история цивилизации или история нравов и при этом совершенно упускаются из виду пастыри племен, изобретатели, — все те, кто принимает на себя ответственность, кто обладает сильной волей. Нет такой биографии Александра, которая не начиналась бы с нескончаемой характеристики положения дел в Македонии перед 336 годом до н. э. либо не содержала бы биографии его предшественников, известных и неизвестных. Еще его превращают в эпигона, в человека, который покорно плелся за Филиппом II и собственными советниками: министрами, инженерами, финансистами, торговцами. Поведение Александра пытаются объяснить или оправдать давлением со стороны окружения, материнской наследственностью, чрезмерным доверием бездарным, или наоборот, слишком ловким помощникам, а также всем тем, что нам неизвестно. Так, царя изображают хозяином положения вплоть до битвы при Гавгамелах (1 октября 331 г.), а после нее — увлеченным и поглощенным своим завоеванием — или ничтожеством вакуума. Но История, как и Природа, не терпит пустоты.
Александр наполнил собой всю вторую половину своего столетия, всю эллинистическую эпоху. Риму с его проконсулами и императорами оставалось лишь следовать его примеру. Завороженные этим образцом, они отправились на завоевание обитаемого мира — вплоть до того момента, когда их германские и романские наследники переправились уже и через Реку Океан. Александр никогда окончательно не уходил из жизни, ибо он никогда не переставал вдохновлять глав западных государств, в том числе трех Александров — российских самодержцев, поскольку он никогда не переставал быть любимым поэтами и сказителями. Для того чтобы продолжать жить или просто выжить, усопшие нуждаются в том, чтобы их любили. В противном случае:
Не может быть воскрешения прошлого без любви, интереса, сочувствия, а также и без веры в возможность совершенствования человеческой натуры.
Вот почему на нижеследующих страницах читатель, пожалуй, найдет меньше материалов о жизни Александра, чем о том, каким он запечатлелся в последующие эпохи. Человек этот вышел за пределы своих возможностей не только в эпоху, в которую жил, но и вне ее. Люди мучительно ищут ответа на вопрос, не был ли он богом и не случилось ли так, что, перестав сомневаться в том, что его славе, равно как его образам, на пути к бессмертию суждено переходить из эпохи в эпоху, он полностью отдался собственному посмертному существованию. Нет ничего более поучительного, чем последние дни Александра, какой бы ни была по сути его физическая кончина: истощение, самоубийство или отравление. Он превратил свою участь в судьбу. Преобразил ее в момент осуществления.
В такую сквозную (во временном аспекте) перспективу всецело укладывается план настоящего труда. Вначале голые факты,по крайней мере те, что позволяют выделить критичный взгляд, а также сопоставление текстов с посещенными мной краями и с наличными там социальными структурами, — от рождения завоевателя и до его смерти. Затем человек,то есть личность и характер, по крайней мере те, какие можно в нем предположить судя по его воспитанию, его образам, свершениям, его кончине и нереализованным замыслам, коли уж, как утверждает Ж.-П. Сартр, человек — это лишь итог того, что он сделал. Далее герой,тот полубог, какого вылепили диадохи, их наследники, и прежде всего Птолемей I и писатели, получавшие у него жалованье; впрочем, под влиянием литературного мира, сосредоточенного прежде всего на человеческих слабостях, на протяжении почти пяти столетий Александр, оказавшийся в центре споров, слыл антигероем.Фактически он стал богоравным,идолом, лишь в тот момент, когда легенда о нем упрочила свою жизнь в человеческом духе в самых разнообразных формах, подпитываемая желанием позабыть и свидетельства очевидцев, и достижения науки, и доводы рассудка. На протяжении пятнадцати веков то был Александр сказителей и поэтов, благовествовавших (на всех европейских и половине азиатских языков) его псевдоевангелие. В шестой же главе я постараюсь показать, что сталось с Александром после века Просвещения: он сделался символическим царем,и образ его расцвечивался теми цветами, которые излучали направленные на него осветительные приборы, высвечивавшие его национализм и отображавшие различные взгляды на философию истории. Наконец, финальная глава посвящена обсуждению того, что же от Александра осталось— не с тем, чтобы попытаться подыскать ответ на неразрешимый вопрос, неизменно возникающий в подобных случаях: кто же все-таки движет историей? — а с тем, чтобы определить значение и смысл такого ряда биографий или по крайней мере сориентировать дальнейших исследователей.