Страница 68 из 90
Безжалостные кредиторы вытащили его из тюрьмы, чтобы он смог присутствовать на процессе по делу о банкротстве, в результате которого за ним был признан долг: три тысячи пятьсот девяносто один фунт стерлингов. 24 сентября в окружении двух охранников Оскар Уайльд предстал перед судом. К счастью, охранники оградили его от любопытной толпы, пока он в смежной с залом комнате ожидал решения суда, в то время как многие из его друзей внесли часть долга и на восемьдесят процентов удовлетворили требования кредиторов. Он вышел в наручниках из зала суда и, благодаря неизменному Робби Россу, впервые за свою бытность тюремным узником испытал радость: «Перед лицом всей этой толпы, которую мгновенно заставил умолкнуть его простой и обыденный жест, он торжественно приподнял свою шляпу, когда я прошел мимо него в наручниках и с опущенной головой. Одного этого более чем достаточно, чтобы я мог спокойно отправиться на Небо» [523].
Вернувшись в камеру, Уайльд, однако, погрузился в глубокое отчаяние. Несколько дней спустя он потерял сознание в часовне и, падая, поранил себе ухо. Очнулся он в лазарете или, вернее сказать, в раю. Он лежал на чистом белье, с удовольствием ощущая его мягкость. Охранник подал ему ломоть белого хлеба с маслом, и Уайльд съел все до последней крошки, упавшей на пол. Он испытывал такую благодарность и так ослабел, что его душили слезы. В течение нескольких недель он наслаждался этой передышкой, и именно в это время его навестил еще один журналист, Эдуард Конт: «В понедельник я встретился с ним в лазарете Уондсворта. Он похож на жалкую развалину, и сам говорит, что скоро умрет». Состояние Уайльда было таково, что 22 октября его в первый раз осмотрели два психиатра; их заключение было более чем снисходительно: они рекомендовали сменить тюрьму, предоставить заключенному побольше книг, полноценное питание и работу в саду. Они признали нежелательной его изоляцию и вместе с тем сочли необходимым внимательно контролировать его взаимоотношения с другими заключенными.
В конце октября 1895 года Уайльда посетила жена брата, Лили Уайльд, подтвердив его опасения за жизнь леди Уайльд, которая была не в силах вынести осуждение сына и отсутствие всяких известий о нем. После того как его признали достаточно окрепшим, Уайльда привезли в суд на Кэри-стрит для подробного допроса, касающегося его расходов, жизни, связей, прежде чем судья мог вынести окончательное решение о банкротстве. Уайльд покинул здание суда обессиленный, разоренный, опустошенный душой и телом. 20 ноября Уайльда перевели в Рединг, где ему подыскали более подходящую работу. В Рединге его даже посетит вдохновение; там он напишет «De Profundis» и огласит тюремные своды первыми строфами «Баллады Редингской тюрьмы».
Во время переезда из одной тюрьмы в другую, на платформе Клэпхем Джанкшн, он подвергся насмешкам и оскорблениям толпы — это происшествие навсегда вошло в историю, ибо было описано им на страницах «De Profundis»: «С двух часов до половины третьего я был выставлен на всеобщее обозрение на центральной платформе Клэпхемской пересадочной станции в наручниках и платье каторжника (…) Я представлял собой самое нелепое зрелище» [524]. Поезда, постоянно привозившие все новых пассажиров, добавляли столпотворения и всеобщего веселья. Один из зевак даже подошел поближе, чтобы плюнуть ему в лицо.
Тюрьма, рассчитанная на сто девяносто двух заключенных, была построена неподалеку от Рединга, города, расположенного на юге Англии в месте слияния Темзы и Кеннета. Уайльда поместили в камеру номер три на третьем этаже галереи С, откуда и произошел псевдоним СЗЗ, под которым будет опубликована «Баллада Редингской тюрьмы». Несмотря на добрые намерения врачей, начальник тюрьмы майор Айзексон, поддерживавший в своем заведении железную дисциплину, применил к новому заключенному все строгости внутреннего распорядка. Оскар Уайльд вновь оказался изолированным в одиночной камере, лишенным книг, остро переживая испытанное на Клэпхем Джанкшн.
Стюарт Меррилл и Мор Эйди написали петицию королеве с просьбой об освобождении Уайльда. Они заполучили под петицией подпись Бернарда Шоу, однако другие, как, например, Генри Джеймс, своих подписей не поставили. Тогда Меррилл обратился к французским писателям, которые в один голос отказались подписать петицию, проявив возмутительный цинизм.
Викторьен Сарду: «Это слишком непристойная грязь, чтобы я хоть каким-либо образом оказался в ней замешан».
ЖЮЛЬ Ренар: «Я согласен подписать петицию для Оскара Уайльда при условии, что он даст слово чести… никогда больше не браться за перо».
Франсуа Коппе: «Я готов поставить свою подпись в качестве члена Общества охраны животных».
Альфонс Доде: «Как отец семейства, я могу выразить только свое отвращение и возмущение».
Эмиль Золя, Эдмон де Гонкур, Анатоль Франс, Морис Баррес, Марсель Швоб, Пьер Луис… все под тем или иным предлогом отказались, что вдохновило Дугласа на «Сонет, посвященный тем французским литераторам — Золя, Коппе, Сарду и другим, — которые отказались пожертвовать своей незапятнанной репутацией или поставить под угрозу свои литературные привилегии, подписывая петицию с прошением о помиловании Оскара Уайльда». Среди немногих, поставивших свою подпись, был Анри Боер, возмущенный затянувшимися страданиями и пыткой на Клэпхем Джанкшн; он писал на страницах «Эко де Пари»: «Речь ведь шла не о том, чтобы признать автора „Дориана Грея“ видным писателем (…) А о том, чтобы великодушие честных литераторов помогло Оскару Уайльду, уличенному в пороке Сократа, не погибнуть на каторге, под пытками, доведенным до изнеможения» [525]. А Орельен Шолль привел письмо атташе турецкого посольства, который от имени четырех миллионов мусульман, для которых гомосексуализм не является грехом, выразил протест против всего происшедшего и пригласил Уайльда искать убежища на Востоке.
Казалось бы, большей боли он уже не сможет испытать; 3 февраля 1896 года он вдруг увидел у себя в камере собственную мать; Уайльд предложил ей сесть, но она исчезла. Он понял, что она умерла, но у него уже не было ни сил, чтобы заплакать, ни слов, чтобы выразить свое отчаяние, несколько скрашенное посещением Констанс, которая 19 февраля специально приехала из Генуи, чтобы подтвердить, что сон оказался вещим. И хотя теперь она носила имя Констанс Холланд [526], она все равно осталась «заботливой и нежной», как отметил сам Уайльд. Это свидание стало его последней встречей с той, которую он любил так недолго и подле которой познал счастье, ему не предназначенное. Констанс умерла 7 апреля 1898 года в Генуе, где и была похоронена. Во время этого последнего свидания она рассказала Уайльду об успехе «Саломеи», который дал ему возможность значительно улучшить условия пребывания в тюрьме.
Одновременно с известием о кончине леди Уайльд французские газеты с удовлетворением сообщали о скорой премьере «Саломеи». При содействии Стюарта Меррилла режиссер театра «Эвр» Люнье-По решил поставить эту пьесу, несмотря на возможное появление судебных исполнителей, стоявших на стражах интересов кредиторов Уайльда. Репетиции проводились очень тщательно, дирекция театра даже обратилась в музей Гревэн с просьбой предоставить голову Иоканаана, которую нечаянно разбили на одной из репетиций и склеили к премьере, намеченной на 11 февраля 1896 года. На премьере за кулисами внезапно начался пожар, и Сюзанна Депрэ в одиночку пыталась его погасить. «Публика, аплодировавшая произведению бедного Уайльда, так ничего и не узнала об этом пожаре; то был невероятный вечер, и какое счастье, что Тулуз-Лотрек (sic) запечатлел его на известной литографии, где на одной странице рядом с Ромэном Коолю изображен такой великий волшебник, каким был Уайльд», — записал в своем дневнике Люнье-По. Сам он исполнил роль Ирода, а Лина Мюнте сыграла ту самую Саломею, которой так и не довелось стать Саре Бернар.
523
M. Hyde. The Trials of Oscar Wilde, op. cit., p. 268.
524
Œuvres complètes, op. cit., t. I, p. 332.
525
L’Echo de Paris, 28 novembre 1895.
526
В интересах своих сыновей она решила вновь взять свою девичью фамилию.