Страница 66 из 90
Развязка процесса не могла оставить безучастным Андре Жида. Начиная с 17 мая он просил свою мать посылать ему все вырезки из газет, имевшие отношение к этому делу: он даже отказался от плана похищения юного Атмана и сделал несколько осторожных шагов к своей кузине Мадлен, которая писала ему: «Ты слышал о приговоре, который вынесли этим двум англичанам? Я посылаю тебе статью из газеты на эту тему. Если детали соответствуют действительности, то наказание в виде исправительных работ было бы уместным добавить к ужасам „Мертвого дома“ [512]. Не правда ли, это ужасно?» Жид попытался навести справки о Дугласе… и 8 октября 1895 года женился на Мадлен.
Глава VI.ИЗ ОДНОЙ ТЮРЬМЫ В ДРУГУЮ
Кто знает, прав или не прав Земных Законов Свод,
Мы знали только, что в тюрьме Кирпичный свод гнетет И каждый день ползет, как год, Как бесконечный год [513].
27 мая 1895 года Оскар Уайльд, закованный в наручники, сел в тюремный фургон, который доставил его в тюрьму Пентонвилль, расположенную в северной части Лондона. Жизнь для него остановилась.
А в Лондоне она продолжалась, и публика по-прежнему спешила в театр посмотреть на Сару Бернар, которая играла в паре с Люсьеном Гитри в «Гризмонде» Викторьена Сарду, а Дузе по-прежнему околдовывала Армана в «Даме с камелиями». Лорд Куинсберри пригласил Чарльза Брукфилда и кое-кого из своих боксеров на ужин в «Кафе Рояль» отпраздновать победу. Трудно сказать, повлиял ли скандал на политическую ситуацию, но позиция правительства лорда Роузбери стала более уязвимой; 15 июня он оказался в меньшинстве, а 23 июня подал королеве Виктории прошение об отставке.
Что же до Пентонвилля, то предполагалось, что внутреннее обустройство этой тюрьмы, а также строгость ее дисциплинарного режима будут служить образцом для других исправительных заведений. Пятьсот двадцать камер вытянулись вдоль четырех коридоров, сходящихся в центре зала, наподобие спиц у колеса. Лестницы, парапеты, железный пол, огромная металлическая сеть, натянутая между этажами для того, чтобы воспрепятствовать потенциальным самоубийцам, — вот каков был этот пугающий мир. В то время в английских тюрьмах были в ходу телесные наказания, например кнутом, хотя существовали инструкции, направленные на искоренение подобной практики; было здесь и знаменитое колесо [514], которое не просто использовалось, но и являлось неотъемлемой частью исправительных работ. Но самым тяжелым, безусловно, оставались изоляция и монотонность, царившие в этом мире, однообразие в одежде, пище, работе, жизнь по расписанию. Такой строгий тюремный распорядок, выступления против которого начались еще в 1895 году, был отменен только в 1898-м. А до этого решение вопросов о наказании относилось к компетенции очень недалекого начальника тюрьмы, чья глупость, как заключил Уайльд, объяснялась полным отсутствием воображения. Вот как описал свои впечатления Бернард Шоу: «Одеждой считаются лохмотья, надеваемые по очереди заключенными (…) камера, пища, койка намеренно делаются настолько неудобными, что превращаются скорее в орудия пытки, а из вентиляции и от отхожих мест несет блевотиной» [515].
И хотя современные тюрьмы уже не представляли собой кромешный ад, как это описано у доктора Джонсона, такой эстет, завсегдатай салонов и гранд-отелей, каким был Уайльд, не мог спокойно созерцать эти зловещие помещения, которые надолго стали его прибежищем; известный мемуарист предыдущего века описал тиранию охранников, вонь, стоящую в воздухе, недостаток питания и кошмарную изощренность распорядка дня. К примеру, знаменитое колесо, появление которого относится к 1779 году, было изобретено специально для того, чтобы заставить заключенных выполнять самую тяжелую, самую унизительную работу, максимально иллюстрировавшую чудовищную несвободу заключенного, так что он не мог даже ничего испортить, а орудия труда невозможно было украсть или сломать; и в самом деле, чтобы добиться именно этой цели, проще всего заставить осужденного вышагивать внутри колеса, совершая настолько же бесконечное, насколько и бесполезное восхождение! По воле начальника тюрьмы такое наказание могло продолжаться от одного до восьми часов в день, чего вполне хватало, чтобы сломить волю самых непокорных. Однако еще тяжелее переносилась абсолютная изоляция в одиночной камере — эта практика существовала с 1835 года, несмотря на тяжкое испытание для психики, которому подвергались заключенные, обрекаемые таким образом на молчание и одиночество, нарушаемое лишь молитвами тюремного капеллана. Единственное преимущество одиночного заключения состояло в том, что оно позволяло избежать отвратительных вещей, которые случались всякий раз, когда заключенных одного или разных полов набивали в тюремные повозки или камеры, расположенные в полицейских участках. С 1846 года в Пентонвилле существовало одно изощренное развлечение. Речь идет о некоем подобии цилиндра, находившегося под давлением большей или меньшей силы, который узник, содержащийся в одиночной камере, должен был вращать в течение долгих часов с риском остаться без рук. Количество оборотов контролировалось при помощи специального счетчика, а распорядок был следующим: 1800 оборотов на завтрак; 4500 оборотов на обед и 5400 оборотов на ужин.
Несмотря на усилия членов парламента, направленные на изменение регламента по применению этих видов наказания, начальники тюрем продолжали чинить произвол, обрекая заключенных на всяческие мучения. Начиная с 1865 года рост преступности повлек за собой ужесточение обращения с осужденными, против чего уже не могли выступить ни Палата общин, ни Палата лордов. Тюремное заключение принимало все более строгие формы, дело дошло до того, что узников заставляли носить маски, чтобы помешать им узнавать друг друга и обмениваться знаками.
После того как за спиной Оскара Уайльда раздался глухой звук закрывающейся двери, с него сняли мерки, его взвесили и заставили раздеться. Затем голого его втолкнули в нишу с мокрыми от влаги стенами, за которой начинался коридор, ведший в смрадную баню. Он облачился в грубый тюремный костюм, и его заперли в камере. Ужас своего положения он так описывал в письме к Фрэнку Харрису: «Сначала все казалось ужасным кошмаром, самым жутким, который только можно себе представить; камера наводила на меня страх, я едва мог в ней дышать, а пища сразу вызывала приступ тошноты; в течение многих дней я не съел ни кусочка, я не мог заснуть, и меня преследовали ужасающие галлюцинации; но хуже всего была бесчеловечность. Какими же демонами могут быть люди. Я никогда и помыслить не мог о таких жестокостях» [516].
3 июня в «Нью-Йорк геральд» появилась такая статья: «Нам удалось выяснить, что Оскар Уайльд очень тяжело переносит тюремное заключение. Он был крайне угнетен, когда ему зачитали тюремный распорядок, и страстно протестовал, когда ему сбрили волосы и заставили одеться в отвратительную тюремную робу. Поскольку в последний день судебного разбирательства он выглядел очень больным, все надеялись, что его сразу направят в лазарет, однако ничего подобного не произошло. Его сразу же поставили к „колесу“, то есть к самому тяжелому виду работ, уготованному узникам Пентонвилля». Через день та же самая газета сообщила, что Уайльд сошел с ума: «Он пришел в бешенство, когда оказался в руках у цирюльника, затем последовали и другие тревожные симптомы; мы узнали, что в настоящий момент его содержат в специальной палате для буйных (…) Сэр Эдуард Кларк намеревается подать апелляцию». Доказательством тому служит то, что тогдашний государственный секретарь внутренних дел Эскуит, который не забыл, как несколько лет тому назад восхищался остроумием и красноречием своего гостя, отдал 5 июня указание о проведении проверки. После беглого осмотра, проведенного через окошко камеры, доктора заявили, что заключенный пребывает в полном рассудке и добром здравии.
512
Речь идет о романе Достоевского «Записки из мертвого дома», где автор описывает четыре года, проведенных на каторжных работах в Сибири с 1850 по 1854 год.
513
«Баллада Редингской тюрьмы», пер. Н. Воронель. (Прим. пер.)
514
Колесо — вид тюремного наказания, когда заключенного заставляли подолгу ходить внутри большого колеса со ступеньками. (Прим. пер.)
515
Bernard Shaw. English Prisons, p. XII.
516
F. Harris. The Life and Confession of Oscar Wilde, op. cit., t. II, pp. 331–332.