Страница 190 из 213
29 апреля Гумилёв был вызван на суд чести с Э. Голлербахом. Случайно или преднамеренно, но день этот был пятницей на Страстной неделе. То есть Николая Степановича пытались оскорбить и как православного человека. Естественно, и другие православные члены суда чести сочли это оскорблением и не явились на такое кощунственное заседание. Суд решено было перенести на май.
Сам Голлербах сделал вид (или действительно совесть заговорила), что хотел помириться на Страстной неделе с Гумилёвым. 27 апреля он пишет ему письмо: «Николай Степанович. Пространственно-временные причины помешают мне прийти в ближайшее воскресенье к Вам и сказать, что Христос все-таки воскрес, несмотря на все козни, из коих опаснейший — бес вражды и самости. Позвольте же мне в день Воскресения сделать это мысленно и поцеловать вас трижды. Если можете, убейте в себе враждебное чувство ко мне. В дни Радости нечаянной теряют всякое значение нечаянные глупости, вроде, напр<имер>, рецензии на „Дракона“. К тому же, повторяю, она не злонамеренна. Э. Г.».
На письме сам Голлербах написал: «Не послал». Видимо, совесть его мучила недолго.
6 мая Николай Степанович отправился в гости к секретарю издательства «Петрополис» Надежде Александровне Залшупиной. Ее брат Сергей Залшупин был известным художником. Уже в 1923 году в Берлине он издал альбом портретов русских писателей: А. Блока, М. Горького, А. Белого и многих других. У Надежды Александровны бывали известные писатели, так как многие из них собирались печататься в издательстве «Петрополис». Гумилёв тоже успел представить издательству несколько своих рукописей.
Известно, что «Петрополис» взялся издавать его книгу «Огненный столп». К Залшупиным любил приходить Михаил Кузмин. Он часто бывал и в «Петрополисе» и, пользуясь расположением Якова Блоха, получал авансы под будущие книги. У Надежды Залшупиной Михаил Кузмин интересовался домашней библиотекой. О встрече у нее 6 мая Кузмин в дневнике записал: «К Залшупиным пошел один и очень хорошо сделал. Там была компаньица: Гум, Егорка и Пентегью [85]. Скучно, хотя книги очень хорошие, особенно немцы…»
Светская беседа, как правило, заканчивалась чаепитием и разговорами о том, какие тяжелые времена настали для литературы. Издательство собиралось печатать книги не только в России, но и в Берлине, и Гумилёв хотел воспользоваться открывающейся возможностью.
17 мая всем участникам суда чести были разосланы повестки: «Правление Петроградского Отдела Всероссийского профессионального союза писателей уведомляет Вас, что 1-е заседание Суда Чести по делу членов Союза Голлербаха и Гумилёва назначено в воскресенье, 22 мая с. г., в 2 часа дня в Доме литераторов».
Неприятности ожидали Николая Степановича не только в литературном обществе, но и дома. В Бежецке обстановка стала нетерпимой. Аня — жена — взбунтовалась. Она не нашла общего языка со свекровью и требовала, чтобы муж забрал ее из Бежецка. Ей было скучно в провинциальном городке, и она закатывала скандалы, будучи всегда чем-то недовольной. Пришлось Гумилёву принимать оперативное решение. 18 мая он отправляется последний раз в Бежецк и забирает с собой в Петербург жену и дочь, а сына Льва оставляет у себя бабушка.
21 мая поэт вернулся в Петроград. Жить в большой квартире на Преображенской улице ему было тяжело, и Николай Степанович временно переселяется в Дом искусств. Весна была очень голодной, поэтому он принял решение определить дочь Леночку на время в детский дом (там хотя бы детей кормили), в котором заведующей была Татьяна Борисовна Лозинская — жена Михаила Лозинского.
На следующий день состоялся суд чести над Гумилёвым и Голлербахом. Блока на этом заседании не было, он слег, состояние его здоровья начало резко ухудшаться. Собранием была принята довольно расплывчатая формулировка. С одной стороны, статья Голлербаха признавалась «действительно резкой и способной возбудить неудовольствие Гумилёва». Но с другой — суд признал, что это не давало права Гумилёву вести себя вызывающе с Голлербахом. Странная логика: как будто можно сравнить растиражированное печатное слово и приватную беседу, пусть и в присутствии нескольких свидетелей.
Однако делать было нечего, оставалось вместе сосуществовать в совдеповском быту. Гумилёв, правда, с тех пор старался не замечать Голлербаха и перестал с ним здороваться.
23 мая Николай Степанович был в Доме искусств на вечере «Сегодня» со своей женой. Пришли как маститые писатели — А. Ремизов, К. Чуковский, так и молодежь — Л. Луни, М. Зощенко и другие. Всего собралось около ста пятидесяти человек. В этот же день Гумилёв познакомил Чуковского с Анной. Тому она явно не понравилась, о чем Корней Иванович и записал в дневнике: «…его жена Анна Николаевна, урожд. Энгельгардт, дочь того забавного нововременского историка литературы, к-рый прославился своими плагиатами. Гумилёв обращается с ней деспотически. Молодую хорошенькую жену отправил с ребенком в Бежецк — в заключение, а сам здесь процветал и блаженствовал. Она там зачахла, поблекла, он выписал ее сюда и приказал ей отдать девочку в приют в Парголово. Она — из безотчетного страха перед ним — подчинилась…»
Конечно, это преувеличение. Поэт просто не знал, что ему еще предпринять, чтобы как-то свести концы с концами: нужно было не только кормить жену и дочь, но и помогать сыну и матери. А книги не выходили. И тут Гумилёву поспособствовала судьба. Во второй половине мая Осип Мандельштам познакомил его с Владимиром Александровичем Павловым, занимавшим должность флаг-секретаря при командующем морскими силами адмирале А. В. Немитце. Павлову исполнился двадцать один год, он был морским офицером из известного рода моряков, писал стихи и Николаю Степановичу понравился. Гумилёв даже приглашал несколько раз молодого поэта в гости. И вот в конце мая Павлов делает Гумилёву предложение, от которого тот не смог отказаться. (В эмиграции потом многие мемуаристы намекали, что Павлова специально подослали к Гумилёву, чтобы собрать на него компромат.) Однако в деле поэта, во всяком случае в предоставленных исследователям творчества Гумилёва материалах, ничего о нем не говорится.
По предложению Владимира Александровича Павлова, 30 мая Николай Степанович Гумилёв в поезде адмирала Немитца отправился в Севастополь. Лишенный возможности странствовать по свету, как в былые времена, поэт рад был малейшей возможности отправиться хоть в какое-то путешествие. К тому же он таил смутную надежду, что на юге сможет издать кое-что из своих рукописей, поэтому взял с собой, по всей видимости, отредактированный вариант книги «Шатер».
Незадолго до отъезда, 26 мая Николай Степанович вновь наносит визит Надежде Залшупиной и на этот раз дарит ей книгу У. Б. Йетса (с которым встречался в Англии). Надпись на книге гласила: «По этому экземпляру я переводил Графиню Кэтлин, думая лишь о той, кому принадлежала эта книга». Под автографом Николай Степанович нарисовал пальму, крокодила и солнце. Надежда Залшупина, по всей видимости, взяла у поэта и перевод пьесы, осуществленный Гумилёвым, но, к сожалению, текст был утерян. В этот же день Гумилёв вписал экспромт в альбом Надежды:
Н. Гумилёв.
В условиях, когда «Всемирная литература», по сути дела, прекратила свою работу из-за отсутствия бумаги, поэт надеялся на частные издательства, с помощью которых рассчитывал поправить свои дела, передав им права на издания рукописей.
В Севастополе Гумилёв разыскал мать Анны Андреевны, и та сообщила ему печальную новость — его друг Андрей Горенко в эмиграции покончил жизнь самоубийством. Конечно, Инна Эразмовна, узнав о разводе Анны и Николая, опечалилась. Николай Степанович, чтобы ее успокоить, уверял, что Аня вышла замуж за «замечательного человека и теперь живет счастливо».
85
Гум — Гумилёв, Егорка — Георгий Иванов, Пентегью — Ирина Одоевцева.
86
«Саламандра» — страховое общество, действовавшее в России до октябрьского переворота.