Кустодиев

Миша Тычинин и сам немного увлекается живописью, выписывает «Историю искусств» Гнедича, но в свободное время больше любит играть на скрипке.

Среди его близких приятелей в Озургетах — офицер местного гарнизона, холостяк, родом с Волги, большой любитель масляной живописи: пишет и портреты, и пейзажи.

В очередном письме Тычинин уже настойчиво приглашает Бориса приехать на каникулы к ним в Озургеты, и он сам, и мать его, Людмила Прохоровна, будут очень рады видеть родича. А что касается живописи, «здесь ты… найдешь головы Аполлона, Петра и Павла, голову Моисея, Самуила, тут может позировать и прелестная Рахиль, Сусанна и пр. Не напрасно же турки райских усладительниц издревле зовут гуриями…» [43]— шутливо заключает Тычинин, намекая на то, что Озургеты входят в состав Гурии, бывшего Гурийского княжества.

Считая вопрос о поездке брата на Кавказ уже решенным, Тычинин сообщает, как лучше добраться туда, и предупреждает, что холсты и краски для работы брать с собой не обязательно: все это можно купить по дороге в Тифлисе.

Перспектива вновь увидеть полюбившийся во время поездки с дядей Кавказ взволновала Бориса. Он пишет матери о приглашении брата: «При этом так, шельмец, расписал природу Озургетскую, что я теперь сплю и вижу быть там… Дорогая мамочка! Если бы это было возможно. А? Как ты думаешь? Я был бы так благодарен тебе за позволение поехать… Как бы мне хотелось поехать опять на Кавказ, ведь это моя мечта… Всего, значит, нужно 28 рублей туда и обратно» [44].

Подобные письма пишет он в марте и сестре Кате: «Как мне хочется попасть на Кавказ, и представить себе не можешь, так бы и полетел, обернувшись соколом» [45].

Наконец материальная помощь обещана, вопрос о поездке решен, и в конце марта Борис отправляется домой, чтобы через месяц выехать оттуда на Кавказ. Из выполненных в Астрахани работ ему особенно удалась «Голова девочки» — свидетельство быстро растущего мастерства молодого художника.

И вот, как и три года назад, когда посещал Кавказ с дядей, Борис садится на пароход, следующий до Петровска. Правда, на сей раз путешествовать приходится уже не с теми удобствами. Из экономии билет взят в третий класс, расположенный в трюме, и почти всю дорогу Борис страдает от морской болезни. «Лежал яко мертв во гробе», — пишет он матери.

Из Петровска пароход идет к Дербенту, а затем — в Баку, запомнившийся Борису персидскими чертами. Здесь пересадка на поезд, а через несколько часов — на дилижанс.

Наконец он на месте. «Думал встретить действительно “город”, а оказалось нечто вроде сада, того Эдема, где, как известно… то есть дом и огромный сад, потом дальше опять так же, и весь город состоит из таких домов, которые чуть ли не на полверсты друг от друга стоят…» [46]

Вскоре после приезда в Озургеты Бориса Кустодиева навещает офицер местного гарнизона, о котором писал Михаил Тычинин. Зовут его Александр Вольницкий. «И вот мы до 12 часов сидели и все говорили про живопись, Академию. Парень он очень славный. Приглашает меня с собой ехать как-нибудь верхом в горы, работать. Одним словом, я доволен… Все превзошло мои ожидания» [47], — пишет Борис матери.

В недалеком будущем Александру Карловичу Вольницкому суждено стать близким родственником Кустодиевых. Вспоминая впоследствии это лето, проведенное вместе в Озургетах, и как они втроем купались в «быстрых струях холодного потока», Михаил Тычинин в письме двоюродному брату рисует шутливый портрет подпоручика 3-й роты Александра Вольницкого: «Он кудрявый, очень бравый, только ростом низкий» [48].

Немного освоившись в Озургетах, Борис шлет домой новое письмо, рассказывая об окружающих его видах: «Выйдешь к речке, вдали горы с белыми змейками на вершинах — это снег; ниже — сплошной лес чинар, дубов с кустами красного рододендрона и пахучих, до головной боли, азалий, внизу — по дну из камней разноцветных бегут ручьи» [49].

Он уже втянулся в работу, пишет пейзажные этюды и, на пару с Вольницким, — портретный этюд княжны Гуриели в роскошном грузинском костюме. Через месяц, в середине июня, Борис вместе с Михаилом Тычининым и Александром Вольницким едет по приглашению Вольницкого в местечко Сурам, где стоит военный гарнизон. Из палатки, где ночуют двоюродные братья, виден главный становой хребет. Работать можно было бы много, сообщает Борис матери, но мешает погода: идут дожди. И все же он пишет этюд полюбившейся ему старинной полуразвалившейся крепости.

В конце июня Борис возвращается домой, в Астрахань, а начало августа застает его в Самаре, куда он приезжает по просьбе дяди, Степана Лукича, решившего навестить здешнюю родню.

Самара — вероятно, потому, что Борис находится в обществе дяди и вынужден терпеть его капризы (да и нет возможностей как следует осмотреть город) — показалась юному художнику малопривлекательной, и, покидая ее через неделю, он замечает: «Скучища здесь была невообразимая, и я очень рад, что сегодня мы оставляем этот малосимпатичный город, мне он очень не понравился…» [50]

Из Самары дяде, несмотря на неважное самочувствие, захотелось заехать в Харьков, навестить старых друзей, а оттуда направились в Севастополь, и этот город покоряет Бориса с первого взгляда. 22 августа на пароходе «Цесаревич Георгий» прибыли в Ялту и остановились в гостинице «Центральная».

Дядя, как и предписали ему врачи, лечится здесь виноградом и ежедневными обтираниями морской водой. А племянник изнывает от тоски, даже работать карандашом и кистью нет желания. В очередном послании матери он признается: «Я бы теперь и 10 Ялт и столько же Черных морей променял бы на Астрахань… я думаю, что у меня и душа-то по природе астраханка» [51].

Курортная Ялта и фланирующие по набережной богато разодетые дамы вызывают у академиста, вынужденного считать каждый рубль и даже каждую копейку, чувство социального протеста: «Ни одну даму я здесь не видел два дня подряд в одном и том же платье. Бриллиантов целое море, так и сверкают в саду и на набережной, днем и ночью. Я думаю, что на один подобный костюм смело можно было бы прожить целый год в Петербурге, не отказывая себе ни в чем. Да! Роскошь здесь так и бьет в глаза и еще больше заставляет чувствовать себя чужим всему этому и одиноким…» [52]

Мать в ответных письмах сообщает последние новости. Одна из главных — Миша Тычинин, у которого Борис гостил на Кавказе в начале лета, в августе уехал в Царицын на смотрины сосватанной ему невесты да там скоропостижно и женился. «Молодые прямо из Царицына отправились на Батум… Значит, судьба ждала его в Царицыне…» [53]

Уже и сентябрь на исходе, и, понимая, что племяннику пора возвращаться на учебу в Петербург, Степан Лукич выписывает ему на смену другую сиделку — сестру Бориса, Сашу Кастальскую. Дождавшись ее приезда, Борис на следующий день отправляется пароходом в Севастополь, а оттуда, курьерским поездом, — в Петербург.

После южных краев Северная столица показалась особенно неприветливой. «Вот я и опять в финском болоте, — шутливо вздыхает Борис в письме Кате от 27 сентября, — опять хожу по слякоти в резиновом плаще, старательно укутавшись в сию хламиду от дождя» [54].

Муж сестры Саши, Василий Александрович Кастальский, к тому времени тоже обосновался в Петербурге, решив оставить духовную службу в Астрахани и испытать себя на гражданском поприще. С согласия дяди и, вероятно, на его деньги Василий Александрович снял новую квартиру недалеко от Академии художеств. Само собой, в ней предусмотрена комната и для Бориса.

43

Там же. Л. 8.

44

Там же. Ед. хр. 10. Л. 32.

45

Там же. Л. 40

46

Кустодиев, 1967, С. 45

47

Там же. С. 45, 46.

48

ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 30. Л. 27.

49

Кустодиев, 1967. С. 46.

50

ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 10. Л. 57, 58.

51

Кустодиев, 1967. С. 47.

52

Там же.

53

ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 25. Л. 48.

54

Там же. Ед. хр. 10. Л. 70.