Кустодиев

Но радостный настрой летней жизни неожиданно нарушен самым драматичным образом. В начале августа Кустодиев получает в Семеновском письмо от матери: «Пишу тебе, милый мой Борис, о страшном горе. Вчера мы погорели, и у меня сгорело все дотла, я едва успела выскочить в одной рваной юбчонке и кофте. Саша спасла половину своего добра, а остальное все в полчаса исчезло в огне… Я не могу равнодушно видеть нашу улицу. Жара была страшная, и в каких-нибудь полтора часа сгорело четыре дома и наш дом сгорел первый… твои холсты и костюмы… разве мало было дорогих вещей, которые я берегла для вас?.. Твой новый сюртук, образа… ковры, посуда, серебро… Теперь у меня буквально ни кола ни двора, и я по необходимости должна уехать… Пожарная команда приехала тогда, когда уже догорал мой чердак… За слезами, милый мой Борис, даже не вижу, что пишу…» [75]

В том же письме мать сообщила, что в ближайшие дни вместе с дочерью Сашей и Михаилом выезжает из Астрахани — собирается на Кавказ, к Кате.

Это событие среди других происшествий удостоилось внимания астраханской прессы, и 29 июля газета «Астраханский листок», сообщая о большом пожаре на Католической улице, где в одном из флигелей снимала жилье Екатерина Прохоровна, упомянула, что у квартирантов, в том числе «вдовы чиновницы Екатерины Кустодиевой», сгорело имущество, нигде не застрахованное.

И без того жили весьма стесненно, отказывая себе во многом, а тут лишились последнего добра, сокрушался Борис. Но потерянного не вернешь, и остается лишь попытаться забыться в работе, благо обстановка к этому располагает.

Круг знакомств постепенно растет, и вот трое молодых художников уже гостят в усадьбе Новинки, где проживают Пушкины — дальние родственники великого поэта. Не исключено, что именно в Новинках петербургским академистам посоветовали навестить расположенное в нескольких верстах другое дворянское гнездо — усадьбу Высоково. И сообщили, что там проживают две высокообразованные старушки Грек, Мария Петровна и Юлия Петровна, а с ними и две молодые их воспитанницы, сестры Прошинские.

Глава V. ЮЛИЯ ПРОШИНСКАЯ

В погожий сентябрьский день романтически настроенные молодые люди разбитой проселочной дорогой едут на телеге в усадьбу Высоково. Едут, по свойственной их возрасту беспечности, без приглашения и предварительного уведомления о своем появлении. И потому принимают их поначалу чуть ли не за разбойников. Переговоры с незваными гостями уполномочена провести самая храбрая из воспитанниц — Зоя Прошинская. И она пытливо выведывает: кто такие, откуда приехали и зачем сюда пожаловали.

Убедившись, что это не разбойники, а просто ветер у молодых людей в голове гуляет, Зоя докладывает о результатах беседы старушкам Грек, и те разрешают провести в гостиную приезжих из Петербурга. Доверие как-то надо отрабатывать, и вот уже Константин Мазин красноречиво повествует, как рад он вновь оказаться в родных краях, как он здесь оживает после петербургских туманов и что это именно его идея — привезти на родину приятелей, чтобы и они насладились здешними красотами. А Мазина горячо поддерживает и Дмитрий Стеллецкий: да, действительно замечательные места, и он просто счастлив, что оказался здесь, в глубинке России, люди тут прекрасные, простые, сердечные и гостеприимные.

Кустодиев высказываться приятелям не мешает, сам больше помалкивает, и лишь когда к нему обращаются за поддержкой («А ты как считаешь, Борис?»), согласно кивает головой и выражает солидарность: «Да, конечно. Мне тоже очень здесь нравится». Необычный дом, думает он про себя, старинные портреты и пейзажи на стенах говорят о том, что здесь любят и, вероятно, понимают искусство. Старушкам — далеко за семьдесят, а девушкам-воспитанницам не дашь больше двадцати. Борис искоса присматривается к Юлии Прошинской: она не так говорлива, как сестра, кажется замкнутой и застенчивой. Но ему это даже нравится. Сыт он по горло развязными манерами и разухабистым поведением некоторых чересчур эмансипированных сокурсниц.

Гостей приглашают к чайному столу, и в застольной беседе одна из старушек как бы невзначай оброняет, что и их Юленька занимается живописью в Петербурге, в школе Общества поощрения художеств у академика Ционглинского.

— А вот он, Борис Михайлович, — тут же встревает в разговор Стеллецкий, — учится в академической мастерской у самого Репина!

Кустодиев краснеет, будто ему сделали незаслуженный комплимент, и ловит на себе внимательный взгляд Юлии.

В целом же первый визит прошел благополучно, и, прощаясь, молодые люди получают от хозяек усадьбы приглашение как-нибудь навестить их вновь. И не раз приезжали они в Высоково — чаще всего Борис был инициатором этих поездок. Ему хотелось вновь видеть Юлию, встречать на себе ее взгляд, рассказать ей что-то смешное, чтобы заставить ее улыбаться краями губ. Он чувствовал, что ему становится с ней легко и просто и, кажется, она тоже испытывает к нему некоторый интерес. После нескольких встреч он уже знал, что здесь, в Высоково, Юлия с сестрой бывают лишь летом, а зимой она живет в Петербурге, работает машинисткой в Комитете министров. Прощаясь перед отъездом, Кустодиев просит у Юлии позволения изредка писать ей и, быть может, иногда навещать. И такое позволение, к собственной радости, он получает.

Осенний Петербург хмур и дождлив, и так же хмур и ворчлив дядюшка Степан Лукич. «Где пропадал, что не писал мне?» — обрушивается он с упреками на племянника. Что ж, это не впервые, надо терпеть.

За время его отсутствия прислала два письма мать, и Борис торопливо вскрывает их: пришла ли она в себя после потери сгоревшего в огне имущества, освоилась ли у дочери, на Кавказе?

Екатерина Прохоровна делится впечатлениями о новом пристанище: «Озургеты… это такое стоячее болото, в котором через год можно обрасти так мхом и травой, что в десять лет и не очистить…» [76]

В другом письме, уже из Батума, мать интересуется: «Бываешь ли ты в театре часто? Мы не забыли туда дорогу. Приехали малороссы на три спектакля, да и те надоели порядочно со своими драмами. Вообще здесь так бедно общественными удовольствиями, что забываешь о них» [77].

Но Борису пока не до театров. Пора определяться с темой конкурсной картины, по которой будут судить о его успехах за годы учебы в высшем академическом училище. Но до этой работы руки не доходят; Илья Ефимович торопит с завершением коллективной картины своих учеников «Постановка модели в мастерской…» и опять, как и при создании эскиза картины, рассчитывает прежде всего на помощь Кустодиева. Пришлось поделиться своими затруднениями. Репин подсказывает выход: надо подать заявление в Совет профессоров-руководителей с просьбой продлить на год пребывание в мастерской для подготовки к конкурсу, а уж он это заявление поддержит.

Сказано — сделано. Разрешение, как и надеялся Репин, дано. Похоже, наставник сделал для него нечто большее. Теперь Кустодиеву будет выдаваться так называемая царская стипендия, о чем Борис сообщает матери. Екатерина Прохоровна отвечает незамедлительно: «Ты не можешь себе представить, Борис, до чего я рада, что ты получил стипендию, как будто я сама выиграла сто тысяч…» [78]

В Петербурге, как обычно, в разгар зимнего сезона художественная жизнь бьет ключом. В Обществе поощрения художеств открылась крупная международная выставка. Привезены картины известных на Западе мастеров — Цорна, Сарджента, Дега, Клода Моне, Гюстава Моро, Уистлера… Но сколько рядом с ними и заурядных, посредственных работ! В сравнении с иностранцами совсем неплохо представлены отечественные живописцы — Левитан, Серов, Коровин, Бакст… И, разумеется, корифеи русского искусства — Репин и Поленов.

75

ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 25. Л. 90, 91.

76

ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 25. Л. 95.

77

Там же. Л. 99.

78

Там же. Л. 100.