Страница 101 из 156
Г л а в а VI. ДУХОВЕНСТВО И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ГРУППЫ
Место духовенства в феодальном обществе
Между мирскими людьми и клириками в эпоху феодализма не было той четкой и жесткой границы, ее попытается установить реформированная Тридентским собором католическая церковь. В Средние века для огромного числа «людей с тонзурой» не было четкого статуса, и они жили словно бы в некой пограничной полосе. Вместе с тем духовенство было в высшей степени юрид!гчески оформленным классом. Главным для этого сословия было особое право и особые привилегии в области юриспруденции, которые духовенство всегда отчаянно защишало. Но социальным классом духовенство не было, так как в нем сосуществовали самые различные образы жизни, самые различные возможности и авторитеты.
Взять например, монахов, этих «сыновей святого Бенедикта», на основе общего когда-то для всех устава они создали множество разновидностей общежитий: их неоднородный вибрирующий мирок без конца бросало из крайности в крайность, от аскезы к самым что ни на есть земным интересам, продиктованным необходимостью управлять большим хозяйством, от забот духовных к заботам о хлебе насущном. Так что не будем представлять себе, что они были отделены от мирской жизни глухой стеной. Самый суровый дух одиночества, диктовавший правила монашеской жизни и поведения, в конце концов смирялся перед необходимостью разнообразной деятельности. Монахи служили в приходских церквях. В монастырях открывались школы для учеников, которые никогда не примут постриг. После грегорианской реформы монастыри становятся питомниками епископов и даже пап.
Самый нижний слой духовенства: клирики, живущие в миру, малообразованные священники деревенских церквей со скудными доходами жили жизнью, которая мало чем отличалась от жизни их паствы. До папы Григория VII почти все они были женаты. Даже после повлиявшего на всю Европу устремления к аскетизму, этому «наставнику невероятного», как говорится в одном церковном тексте (319), «священ-ница», фактическая, а иногда и законная спутница священника, еще долгое время продолжала оставаться привычным персонажем деревенского фольклора. И это слово, и это понятие существовали как вполне нейтральные, соответствуя реальной жизни. Например, в Англии времен Томаса Бекета существовали священнические династии, такие же династии и понятия «поп» и «попадья» существуют до наших дней в православных странах и пользуются вполне заслуженным уважением (320).
Несколько более благополучной и менее грубой была жизнь городских священников, каноников какого-либо собора, клерков и динита-риев епископских дворов.
И наконец, на самом верху располагались те, кто осуществлял связь между миром светским и миром духовным, и именовались прелатами: аббаты, епископы и архиепископы. По своему богатству, возможностям и власти эти могущественные князья церкви ничуть не уступали самым мощным светским баронам.
Нас занимает сейчас единственная проблема - проблема организации социума. Сообщество служителей Господа, унаследовавшее свою миссию от очень древней традиции, казалось бы, должно было быть чуждым всем земным заботам, но при этом оно нашло свое место в специфической феодальной структуре общества. До какой степени повлияли на церковь те особые социальные институты, в окружении которых она находилась? Другими словами, поскольку историки привыкли говорить о «феодализации» церкви, какой конкретный смысл содержится в этой формулировке?
Служба в храме, соблюдение аскезы, духовное руководство душами, ученые занятия не давали возможности духовным лицам обеспечивать свое существование трудами, которые приносили бы непосредственный доход. Реформаторы монашеской жизни не однажды пытались организовать эту жизнь так, чтобы монахи питались только плодами трудов своих рук, но все эти попытки упирались в одну и ту же основополагающую проблему: время, уходящее на эти откровенно земные заботы, было безвозвратно потеряно для служения Богу. Служение Богу не могло превратиться в труд по найму. Поэтому, подобно рыцарю, о котором говорит Раймунд Луллий (321), и монах, и священник должны были жить «усталостью» других людей. Даже деревенский кюре, хотя при случае он не брезговал браться за плуг или лопату, черпал свои скудные доходы из произвольного налога или десятины, которыми ему позволял пользоваться сеньор. Достояние крупных церквей, или, как было принято говорить, достояние «святых», что было своеобразным юридическим эвфемизмом, складывалось из пожертвований прихожан и покупки земли, платой за которую были частично и те молитвы, которые обещали прочесть за спасение души продающего. Эти церковные достояния обычно превращались в сеньорию. В руках религиозных общин или прелатов скапливались огромные богатства, которые порой по количеству земли и различных прав были равны княжеским, и впоследствии мы увидим, какую роль в управлении землями играли эти прелаты и религиозные общины, поскольку, говоря «сеньория», мы говорим не только «доходы в виде повинностей», но еще и возможность управлять и распоряжаться. Под началом духовных владык находилось множество зависимых мирян самых разных рангов, начиная от вассалов-воинов, в услугах которых они, безусловно, нуждались для охраны столь многочисленного богатства, и кончая крестьянами и прочими «охраняемыми» из самых бесправных и неимущих.
Последние толпами стремились под охрану церкви. Но на самом ли деле жить «под пастырским посохом» было много благодатнее, чем «под рыцарским мечом»? Споры об этом начались давным-давно: в XII веке похвалам мягкости монашеского управления, которые слышались из Клюнийского аббатства, возражал, жестоко его критикуя, Абеляр (322). В той мере, в какой возможно отвлечься от конкретики реальной жизни, вопрос о «посохе» и «мече» должен быть поставлен так: что лучше - упорядоченный хозяин, каким обычно бывало духовенство, или неупорядоченный? Проблема, похоже, остается неразрешимой. Но два фактора неоспоримы. Постоянство, свойственное религиозным учреждениям, и почтение, каким они были окружены, превращали их для бесправных и неимущих в особенно желанных покровителей. К тому же отдавшийся под покровительство церкви мог рассчитывать на спасение не только от земных бед, но и на не менее драгоценное спасение души, благодаря совершенному им богоугодному делу. В грамотах, которые были написаны в монастырях, охотно сулилась эта двойная выгода. В них утверждалось, что сделаться рабом церкви значит на самом деле стать по-настоящему свободным. При том что категории свободы и рабства не были точно определены, имелось в виду следующее: в этом мире человек будет принадлежать привилегированной и могущественной корпорации, а в другом он обеспечит себе «вечную свободу, которую дает Христос» (323). И разве мы не находим документы, в которых благодарные паломники просят своего земного господина разрешить им подчиниться со всем их потомством посредникам Того, Кто даровал им исцеление (324)? В ту эпоху, когда формировалась сеть индивидуальных зависимостей, дом молитвы представлял собой самый сильный полюс притяжения.
Вместе с тем церковь, превратившаяся в феодальную эпоху в сильную земную власть, находилась под угрозой двух опасностей, в которых современники ясно отдавали себе отчет. Первой из них было забвение своего истинного назначения. «Как хорошо было бы быть архиепископом Реймсским, если бы не нужно было служить мессы», -эти слова молва приписывает архиепископу Манассии, который был низложен папским легатом в 1080 году. Правдивый или нет, но этот факт из истории французского епископства относится ко времени весьма недостойных церковных правителей. После грегорианской реформы цинизм этого утверждения кажется и вовсе неправдоподобным. Зато прелат-воин, из тех «добрых рыцарей-церковников», о которых говорит немецкий епископ, уцелел на протяжении всей эпохи феодализма.