Маршак

Счастливый этот исход, естественно, заглушил гнев взрослых. «А мне, пожалуй, было бы даже легче, если бы я за это как-нибудь поплатился», — вспоминал взрослый Маршак.

Испугавшийся и растерявшийся Сёма надеялся на то, что дядя его Моисей — умелец, волшебник, факир в воображении маленького мальчика, умевший превращать красномедный самовар в зеркально-серебряный, сможет восстановить разбитое зеркало. Но на сей раз, увы, фокус не удался.

А потом все было как обычно: происшествие с разбитым зеркалом оставалось главным событием в доме недолго — что значило оно по сравнению с тем, что Сёма остался жив! И конечно же вскоре об этом случае забыли. Но в доме царило какое-то напряжение. Бабушка не раз говорила с мамой о папе, причитая: «Как долго могут дети расти без отца?» В Витебске семья пополнилась еще одним ребенком — появилась на свет Юдифь. Дедушка, видя переживания дочери, успокаивал ее: «Все будет хорошо, иначе быть не может». Но пролетали дни, недели, месяцы — отец не приезжал и не звал к себе. Сёма, всерьез воспринимавший слова бабушки о том, что отец строит воздушные замки, верил, что хоть один замок отец подарит детям. Дедушка же, не дожидаясь возвращения отца, решил учить мальчиков грамоте. К этому времени Моисей уже умел читать по-русски. Первым его учителем была младшая сестра матери — тогда ученица Витебской гимназии. Ей не очень хотелось в отрочестве перейти на «учительские хлеба», но в отличие от нее Моисей проявлял истинное рвение к учебе. Рядом с «учительницей и учеником» за столом тут как тут оказывался Сёма и, естественно, мешал. Не оставалось ничего другого — тетушка решила и его учить чтению. Но опоздала — оказывается, он уже умел читать и не только по слогам — «Не помню сам, когда и как я этому научился». А когда ребята научились читать по-русски, почтенный ребе Гиттельсон подумал: не могут же его внуки не знать иврит! Несмотря на возражения мамы и бабушки, он пригласил учителя, «который будет с детьми терпелив, ласков и не станет задавать на урок слишком много». И обещание свое ребе Гиттельсон сдержал. Новый учитель оказался не только добрее тетки — ему удалось вызвать у своих учеников интерес к древнееврейскому языку. К тому же он не умел сердиться. В отличие от бабушки, испытывавшей к новому учителю неприязнь, дед отнесся к нему уважительно и доброжелательно. А был этот учитель действительно «бедный добрый малый». «…Мы с братом не раз видели, как завтракает наш учитель. Прежде чем войти в дом, он усаживался на лавочке возле наших ворот и, развязав красный, в крупную горошину, платок, доставал оттуда ломоть черного хлеба, одну-две луковицы, иногда огурец и всегда горсточку соли в чистой тряпочке…

…Даже странная фамилия его запомнилась мне на всю жизнь. Тысячи фамилий успел я с той поры узнать и позабыть, а эту помню. Звали его Халамейзер».

А вот каким запомнился Витебск начала 90-х годов XIX века четырехлетнему Маршаку: «…В каждом закоулке ютятся жалкие лавчонки и убогие, полутемные мастерские жестянщиков, лудильщиков, портных, сапожников, шорников. И всюду слышится торопливая и в то же самое время певучая еврейская речь, которой на воронежских улицах мы почти никогда не слыхали. Даже с лошадью старик извозчик, который вез нас с вокзала, разговаривал по-еврейски, и, что удивило меня больше всего, — она отлично понимала его, хоть это была самая обыкновенная лошадь, сивая с хвостом, завязанным в узел».

Но раз уж лошади понимали идиш, то мог ли допустить, уважаемый раввин Витебска Борух Гиттельсон, чтобы внуки его не знали еврейский язык. Сопротивление мамы и бабушки оказалось безрезультатным. Равв Борух Гиттельсон был неумолим: «Иврит только способствует изучению других наук. Я хочу, чтоб мои внуки знали язык, на котором создано Священное Писание. А идишу, находясь в Витебске, дети научатся сами, без учителя». И ребенок Самуил так освоил этот язык, что перевел с него десятки стихов не только видных еврейских поэтов, таких как Самуил Галкин, Давид Гофштейн, Лев Квитко, но и песни гетто, сложенные в годы войны. Но это отдельная тема, к которой мы еще вернемся.

Летом 1893 года Яков Миронович приехал в Витебск, чтобы забрать семью. Из Витебска во Владимирскую губернию семья Маршаков отправилась на поезде. Пройдут годы, и Маршак напишет стихи «В поезде», стихи, навеянные воспоминаниями об одном из первых в жизни путешествий по железной дороге:

Немногим больше года жили Маршаки в маленьком городке Покрове под Владимиром — здесь Яков Миронович работал механиком на швейной фабрике. Из Покрова в 1895 году семья отправилась на Украину — в Бахмут. Почему в Бахмут? В конце XIX века уездный этот городок Екатеринославской губернии называли «столицей Новой Америки». Экономическому и промышленному расцвету города способствовало не только его географическое положение — близость к Донбассу, но и приехавшие сюда из США промышленники Трахтенберг и Французов, а также многие российские купцы, создававшие там свои предприятия. Прослышав об этом, Яков Миронович решил, что уж здесь он наконец найдет достойную работу. Но, увы, этого в очередной раз не случилось — в Бахмуте семья Маршаков задержалась не надолго. Однако город этот навсегда остался в памяти Маршаков и даже вошел в историю советской литературы: здесь, в Бахмуте, в 1896 году родился сын Илья, ставший впоследствии одним из первых авторов книг для детей на научные темы.

Жизнеописание Самуила Яковлевича Маршака будет неполным без рассказа о писателе Ильине — его брате и друге. Поэтому мы нарушим хронологию повествования (и в дальнейшем будем поступать так не раз).

Илья Яковлевич Маршак, написавший много интересных книг на своем веку, очень мало и скупо рассказал о себе. Его заметки о детских и отроческих годах обычно заканчиваются такими словами: «Так росли во мне одновременно любовь к науке, природе и любовь к поэзии».

ИЛЬЯ ЯКОВЛЕВИЧ МАРШАК

(Брат, друг, соратник)

Бахмут Илья не запомнил: он был еще совсем маленьким, когда семья Маршаков покинула этот город. В памяти Ильи остался Острогожск: «Широкая острогожская улица с маленькими домишками по сторонам, с пыльными кустами палисадников, со скамеечками у ворот… Где-то вдали белая колокольня на фоне синего неба». Одно из самых ярких воспоминаний детства Ильи Маршака — цыганская свадьба. Вероятно, она так врезалась в память потому, что радостных событий в Острогожске было куда меньше, чем печальных. «Люди жили тут по большей части скучно, скудно и хмуро», — вспоминал С. Я. Маршак. Илья Маршак был болезненным ребенком и немало времени из-за этого проводил в одиночестве. Быть может, это способствовало развитию в нем наблюдательности: «Тихое утро… Я ложусь в траву, чтобы понаблюдать за муравьиным „шоссе“. В одну сторону муравьи идут налегке, а в другую — с поклажей: кто несет жучка, кто мертвого муравья, а вот двое тащат сосновую иголочку и как будто порядком мешают друг другу… Но все же они подвигаются понемногу вперед. Я ползу за ними на животе, чтобы узнать, где муравейник. Движение все гуще; „шоссе“ — дорожка среди травы, проделанная самими муравьями, — все шире. Встречаясь, муравьи обмениваются приветствиями — похлопывают друг друга».