Грешница

VII

Мадам де Сегиран никогда не выходила из подъезда своего дома без того, чтобы не бросить взгляд на двух атлантов, которые стояли по обе его стороны, поддерживая карниз своими могучими плечами. Она любовалась их мощной мускулатурой и всякий раз желала такой же ребенку, которого носила в своем чреве, ибо через несколько месяцев ей предстояло подарить наследника славному роду Сегиранов.

После героической смерти кавалера де Моморона мсье де Сегиран остался единственным представителем этого рода и потому удвоил усилия, дабы таковой продолжить. Он даже выписал в Экс знаменитого мсье Дагрене, чтобы тот осмотрел его жену. Старичок, ради памяти покойной маркизы де Бериси, согласился совершить этот дальний путь, и его приезд был выдающимся событием. Весь город, как в большие дни, высыпал к окнам, чтобы при этом присутствовать. Безобразная фигура и диковинный парик мсье Дагрене возбуждали живейшее любопытство не менее, чем его старомодная карета, окна которой завешивались кожаными шторками, подымавшимися в хорошую погоду, и чем ходившие рассказы о его замечательном искусстве и чудаковатом характере.

Пока он был в Эксе, к нему за советом стекались за двадцать лье из окрестных мест, к великой злобе его эксских собратий против этого парижского пришельца, отнимающего у них хлеб изо рта в их же доме. Все это время сегирановский особняк, где заседал мсье Дагрене, был полон народа. Все рези, все подагры, все одышки, все золотухи города и округа прошли через руки этого ученого мужа, так что, когда мсье Дагрене уезжал, его карета едва могла сдвинуться с места, до того она была нагружена мешками с серебром и отягощена стопками золотых. Лепта мсье де Сегирана была не из наименьших, ибо ему дорого обошлось услышать из уст знаменитого мсье Дагрене, что лучший и вернейший способ добиться желаемого, это, в конце концов, поступать так же, как и раньше, и продолжать в том же духе, ибо у природы нет оснований до бесконечности отказывать ему в том, чего он от нее ждет при посредстве мадам де Сегиран, в телесном отношении вполне к тому, как и он сам, предрасположенной. Этот визит и этот вердикт мсье Дагрене премного рассмешили мсье д'Эскандо Маленького, когда тот о них узнал, но больше этому злому человеку радоваться уже не пришлось, ибо три месяца спустя после отъезда мсье Дагрене было, наконец, объявлено о беременности мадам де Сегиран, причем стало известно, что таковая протекает в условиях, позволяющих питать самые твердые надежды, к великой радости мсье де Сегирана, по-видимому, разделявшейся и его супругой, чья красота стала как-то спокойнее и мягче, словно ожидание этого счастливого события преисполняло ее самоудовлетворения, дотоле ей неведомого.

Новизна ее положения заставила мадам де Сегиран усвоить новое поведение, соответствующее столь неожиданным обстоятельствам. Она начала крайне заботиться о своем здоровье, окружив себя самым внимательным уходом и мелочными предосторожностями, которым иной раз даже улыбался добрый мсье де Сегиран. Он был настолько полон гордости, что уже не сомневался в возможности для него и впредь повторять, по желанию, в своей жене явление, вызванное его мужественным упорством и казавшееся ему теперь столь естественным, что он находил даже несколько преувеличенным внимание, которое та этому явлению уделяла. Мадам де Сегиран не прекословила и только удваивала осторожность, избегая каких бы то ни было толчков и неосмотрительных движений и входя во все мелочи своего питания. Мадам де Сегиран считала, что во всем этом она действует в согласии с божественной волей, которая, признав ее достойной родить, тем самым изъявляла, что, Бог принял ее сокрушение и внял раскаянию. Ее грех настолько умер в ней, что она могла, наконец, сознаться в нем и получить отпущение. Как она положила себе, она его истребила собственными силами. Разве не служили тому доказательством ее равнодушие ко всему плотскому и отсутствие в ней всякого вожделения, внушавшие ей чувство безопасности, подтверждаемой к тому же, для большей верности, и тем безучастием, с которым она отнеслась к известию о смерти мсье де Ла Пэжоди? Письмо мсье де Галларе окончательно ее успокоило. Разве не свидетельствовали последние слова мсье де Ла Пэжоди о его неисправимом нечестии, и то, что он разделил грех, который она с ним совершила и в котором он ей помог, ничем не повлияло на неминуемость его осуждения. Итак, для мадам де Сегиран настало, по-видимому, время вернуться к добрейшему мсье Лебрену и положить предел удивлению, вызванному в этом достойном человеке тем, что столь набожная особа, как она, может так долго воздерживаться от таинств. Но в удивлении мсье Лебрена не было ни малейшего любопытства, и он принимал его со спокойной душой. К тому же, оно приходило к концу. На пасху мадам де Сегиран решила приблизиться к алтарю.

К этому событию она подготовлялась молитвой и размышлениями, отказавшись, с тех пор, как она была беременна, от постов и истязаний, равно как от посещения бедных и ухода за больными. Она реже ходила и в церковь. Но так как близилась страстная неделя, то она задумала побывать в некоторых храмах. Неделя эта справляется в Эксе с великим благочестием. Там изображают положение во гроб с фигурами из раскрашенного воска, которые укладывают среди зажженных свеч, и очень многие приходят им поклониться. В этом году, в страстной четверг, рака в церкви святого Бонифация особенно привлекала набожное любопытство. Добрейший мсье Лебрен получил от одной из своих духовных дочерей довольно значительную денежную сумму для изготовления такой раскрашенной восковой фигуры и обратился с этой целью к искусному художнику, так что все очень хвалили это святое творение и перед ним с утра теснилась толпа.

Мадам де Сегиран, опасаясь, ввиду своей беременности, всякой давки, села в карету и поехала к святому Бонифацию, выбрав такое время, когда в церкви не должно было быть народу, ибо большое скопление ожидалось в соборе, где произносил проповедь монах-францисканец. Мсье де Сегиран, помолившись еще утром, отпустил ее одну. И таким образом, выйдя из кареты и велев своим людям ждать ее на площади, она вошла в двери и вступила в храм, не сопровождаемая никем. Ввиду указанных мною обстоятельств церковь была совершенно пуста, и в ней было довольно темно. Мадам де Сегиран свободно двигалась вперед, идя на огонь свеч, озарявших часовню, где стояла рака. Дойдя дотуда, мадам де Сегиран опустилась на колени, потом, после краткой молитвы, подняла взор к святому изображению. Оно представляло Спасителя таким, каким его, снятого с креста, положили в гробницу воскресения. Художник, к которому обратился мсье Лебрен и который работал одно время в мастерской знаменитого Пюже, в Марселе, придал божественным останкам жестокую правдивость. Он в точности передал худобу туловища, рук и ног, равно как кровавые язвы на боку, на ладонях и на ступнях. Искусно раскрашенный воск подражал их сгусткам и сукровице. Дальше некуда было идти в подражании природе, и колеблющееся пламя свеч, из которых иные только что погасли и еще дымились, сообщало этому образу нечто фантастическое, усугубляемое тишиной часовни и безлюдием окрест.

Мадам де Сегиран не могла оторвать взгляда от этого зрелища и, опустив на миг глаза, снова поднимала их к кровавому изображению божественного страдальца. И вот раз, взглянув на него таким образом, она почувствовала себя охваченной странным смятением. Ей вдруг показалось, что восковой человек пошевелился и незаметным движением положил на сердце руку, которую дотоле держал простертой вдоль тела. Несмотря на волнение, вызванное в ней подобной странностью, мадам де Сегиран довольно быстро оправилась. Ей, по-видимому, померещилось, и она пристальнее всмотрелась в изображение, породившее в ней этот обман чувств, дабы удостовериться, что ошиблась. Нов тот же миг ей показалось, что одна из ног статуи, лежавших вытянутыми, приподнялась, в то время как весь облик явственно преображался. Правда, мадам де Сегиран не могла бы сказать, в чем именно состояло это преображение, но она все же ощущала его неуловимую подлинность. Перед глазами у нее лежал все тот же мертвый Христос, со своими язвами, и все же мадам де Сегиран смутно чувствовала, что это уже не он. По мере того, как в ней росло это ощущение, ею овладевал глухой страх, словно при приближении какого-то таинственного события, ожидание которого неведомою силой удерживало ее на месте. Она пыталась молиться, но ее губы оставались немы, а сердце замкнуто, и она слушала его стремительные биения, меж тем как ее глаза не могли оторваться от этого воскового истукана, и холодный пот, проступивший у нее на лбу и на затылке, стекал ледяными каплями между плеч, пронизывая всю ее дрожью. Ее колени словно прилипли к каменному полу и были тяжелей свинца. Она хотела встать, но усилие, которое она делала, чтобы подняться, было так мучительно, что с ее бесцветных губ сорвался слабый стон, вдруг перешедший в крик ужаса. Протянув вперед руки, с раскрытым от муки ртом, с диким взглядом, мадам де Сегиран силилась отстранить возникшее перед ней страшное видение. Ибо восковая фигура уже не лежала перед ней в своем саване, со своими божественными ранами, среди свеч. Она стояла во весь рост, освобожденная от складок плащаницы, в ужасном воскресении. И этот образ уже не был образом Христа. То не был облик Бога, а облик человека со всем его человеческим телом. И вдруг мадам де Сегиран узнала это тело, эти руки, эти ноги, это лицо. Этот лоб она видала обагренным кровью оскорбления; это тело, она это знала, изнывало под ударами; эти щиколотки были закованы в обруч; эти уши слышали брань аргузинов и повиновались свистку комитов; эти глаза, полные ужасов боя, закрылись в изнеможении смерти. Ах, она его узнала, призрак своего желания, орудие своего греха, любовника своих грешных ночей! Ибо то был действительно он, поднявшийся перед ней во весь рост, он, которого она обрекла тягчайшей участи, чью память она хотела похоронить в забвении и покаянии, он, со своей дерзкой улыбкой и живыми глазами, он, мсье де Ла Пэжоди! И ужас, обуревавший ее при этом зрелище, сливался с какой-то нестерпимой радостью, заставлявшей ее рыдать от сожаления и страсти, ибо из глубины ее тела в ней подымалось знойное и губительное пламя, которое она так уверенно считала погасшим навсегда и чей жгучий и сладостный жар она теперь ощущала в своих жилах. Напрасно, надменная грешница, считала она свой грех умершим. Он снова в ней вставал, яростно живой, неодолимый, вкрадчивый как жизнь и властный как любовь. Он явился на зов грешника, как ручной зверь по знаку хозяина. Она ему принадлежала, она была его. Ах, Ла Пэжоди, Ла Пэжоди, дорогой возлюбленный кармейранских ночей, зачем ты лишь пустая тень, марево крови и тела, призрак сладострастия, чувственная греза восторгов и объятий? Ах, если бы ты был жив, в каком счастливом безумстве она бы бросилась тебе на грудь, твоя грешница! Как бы она обняла тебя, как бы она приникла к тебе, как бы она ласкала твое тело, как бы она целовала твой рот, она, не хотевшая сама себе признаться, что она тебя полюбила с того самого дня, когда увидела впервые, она, измыслившая против тебя странную хитрость и пожелавшая считать, что ты всего лишь разрушитель ее желания, тогда как ты был его таинственным вдохновителем, она, думавшая тебя забыть, предавая тебя своим молчанием и своим забвением, в то время как, несмотря на все ее уловки, ты, и помимо ее ведома, по-прежнему владел ею сполна; она, обрекщая тебя поношениям и чье сердце доныне так полно тобою, что твое лицо заменяет для нее самый образ божий! Ах, Ла Пэжоди, отчего не жив ты больше, отчего ты спишь под сицилийским курганом, куда по вечерам приходят пастухи играть на флейте, у берега моря, меж тем как на горизонте проплывают со своими мачтами и реями, расписанные золотом и лазурью, королевские галеры? Закрыв лицо руками, мадам де Сегиран припала к каменному полу, но вдруг выпрямилась. Она постояла несколько мгновений, потом, широко осенив себя крестным знамением, бросилась бежать через церковь, задевая стулья, натыкаясь на столбы, не различая дороги, столько жгучих слез заливало ей лицо. Так она добралась до двери; но, собираясь переступить порог, споткнулась и упала ничком, издавая громкий крик и заслоняя руками живот.