Грешница

Как ни ушла мадам де Сегиран в себя, она старалась по возможности этого не обнаруживать и продолжала наряжаться, как всегда. Мсье де Сегиран очень любил видеть ее в красивых платьях и не отказывал ей ни в чем для того, чтобы они были восхитительны. Ему доставляло большое удовольствие, если она прогуливалась в саду или сидела дома одетой так, словно ей предстояло встретить или принять у себя многолюдное общество. Он не скупился для нее ни на красивые ткани, ни на уборы, ни на украшения, и, глядя на нее, ему было приятно думать, что все это она носит ради него одного и что эти миловидные или пышные наряды прикрывают тело, чьи сокровеннейшие тайны ведомы только ему. Это преисполняло его своего рода гордости, обострявшей его желания. Он был настолько убежден, что никто никогда не осмелится оспаривать у него обладание всеми этими прелестями, что не испытывал ни малейшей ревности, если все ими любовались. И он так тщательно укрывал мадам де Сегиран в глуши не для того, чтобы отдалить от нее людей, которые могли бы начать превозносить ее чары, а для того, чтобы с большим удобством и спокойствием наслаждаться ее красотой.

Таким образом, об этой красоте мадам де Сегиран по-прежнему заботилась, хотя в глубине души ее ненавидела, потому что была ею обязана телу, чью бренную, плотскую и чувственную сущность она презирала. Если бы мадам де Сегиран повиновалась только собственному влечению, она подвергла бы это тело самым суровым лишениям и самым жестоким истязаниям. Во всяком случае, она перестала бы его холить и умащать и держала бы его в запущении и грязи, подобающих его низости. Разве оно не низменно нечисто, это тело, тайно обитаемое грехом и обуреваемое его жалким пылом? И мадам де Сегиран с отвращением взирала на себя при мысли, что в ее грешной плоти живет жажда запретных объятий, которым рады служить ее стан и плечи, ее бедра и руки, ее живот и груди, в то время как рот ждет поцелуя, ибо ничто не смогло погасить это родившееся в ней пламя сладострастия, сжигавшее ее своим греховным жаром.

Мсье де Ларсфиг, не раз встречавший мадам де Сегиран в ту пору, говорил мне, что красота ее пережила в то время странное превращение и стала непохожей на то, какой ее знали раньше. Лицо мадам де Сегиран утратило тот первоначальный цвет юности, которым природа так мило его украсила, как не сохранило и той сладостной полноты, которую одно время оно приобрело; на него легло выражение тревожное и мучительное, в котором оно как бы судорожно затвердело, оставаясь по-прежнему вполне прекрасным. Пламя ее глаз, уже не искрясь больше, горело темным и густым огнем; взволнованно-серьезный рот перестал улыбаться и был отмечен горестной и задумчивой складкой. Подобно лицу, тело мадам де Сегиран также являло перемену. Все такое же гибкое и стройное в своей худобе, оно, несмотря на благородство осанки и сдержанность жестов, дышало какой-то бессознательной чувственностью, сказывавшейся в некоторых его движениях.

Эта перемена в красоте мадам де Сегиран, не ускользнувшая от любопытных взоров мсье де Ларсфига, живейшим образом поразила мсье де Ла Пэжоди, когда, вернувшись из своего цыганского разъезда, он встретился с мадам де Сегиран у ее свекрови, которую она приехала навестить в Экс, где старая мадам де Сегиран стонала в своем кресле от нового приступа подагры. В тот день, чтобы развлечься, она послала за своим маленьким Ла Пэжоди и его флейтой. Мсье де Ла Пэжоди любезно явился на зов и смирно сидел на табурете, извлекая нежнейшие звуки из сладкогласной трубки, когда вошла мадам де Сегиран.

На ней было богато расшитое и обложенное галуном платье, в вырезе которого виднелась немного уменьшившаяся, но все такая же бесподобная грудь. Ее обнаженные руки были отягчены кольцами, а в ушах сверкали тяжелые серьги; но что еще больше привлекло внимание мсье де Ла Пэжоди, так это лицо мадам де Сегиран. То не было ни лицо новобрачной, которое он видел в Париже у мадмуазель д'Амбинье и о котором сохранил довольно пренебрежительное воспоминание, ни то, с которым она ему являлась в тех разных случаях, когда они встречались впоследствии. Теперь мадам де Сегиран была совсем другой особой, на которую vже нельзя было смотреть с небрежным равнодушием или почтительным уважением, но во всех отношениях достойной того, чтобы ее созерцали с новым и даже страстным вниманием. А потому мсье де Ла Пэжоди, едва она вошла, положил флейту поперек колен, чтобы спокойнее любоваться этим нежданным чудом, и не переставал глядеть. Мсье де Ла Пэжоди восхищался, как знаток, этой нервной ножкой в плотно облегавшей ее узкой туфельке; он следил очертания ног, дерзко восходя к туловищу, чей очерк он угадывал сквозь одежду. Из этих мечтаний мсье де Ла Пэжоди строил выводы весьма лестные для мадам де Сегиран. У мадам де Сегиран были, наверное, гладкие колени, плотные бедра упругий живот, тонкая и стройная талия. Что же касается грудей, то тем, что он мог различить, мсье де Ла Пэжоди был удовлетворен в высшей степени. Изящество рук с маленькой пястью его пленяло, но в особенности лицо приводило его в чувственный восторг. Мсье де Ла Пэжоди рассматривал отдельные его черты: лоб, щеки, тонкий и трепетный нос, рот с красивыми губами, но главным образом глаза с их синей тенью и взором пламенным и пристальным. И мсье де Ла Пэжоди не мог прийти в себя от изумления. Что такое случилось с мадам де Сегиран, что она стала так непохожа на самое себя и на то, какой он ее помнил, или, вернее, что такое было с ним самим, раз он только сейчас заметил, что мадам де Сегиран более, чем какая-либо иная женщина, создана для того, чтобы будить желания? Впрочем, мсье де Ла Пэжоди часто думал, и это было одним из его верований, что почти у каждой женщины есть час, когда она способна нас взволновать и сделаться для нас средоточием мира. Час мадам де Сегиран для него настал.

Эта мысль несколько вознаграждала мсье де Ла Пэжоди за то любовное пренебрежение, в котором он так долго держал мадам де Сегиран. Надо полагать, что или у него был ветер в голове, раз он до сих пор не замечал, какого она заслуживает восхищения, или же она и в самом деле стала совсем непохожей на то, чем она казалась ему раньше. Как бы там ни было, надлежало наверстать потерянное время. Боги свидетели, пришла пора, чтобы этот рот откликнулся на его поцелуи, чтобы эти глаза взглянули на него с любовью, чтобы эти гибкие руки ответили на его объятия, чтобы все это угадываемое им тело принадлежало ему в своей живой наготе! И мсье де Ла Пэжоди радовался в душе тому, что со времени своего возвращения в Экс он медлил вступить в какую бы то ни было связь, так что мог свободно посвятить всю свою предприимчивость служению этой новой страсти. Здесь ничем не приходилось пренебрегать, ибо мсье де Ла Пэжоди не скрывал от себя трудностей такой победы и ожидавших его препятствий, не только со стороны самой мадам де Сегиран, но и во всем, что ее окружало. Да что! Ла Пэжоди не таков, чтобы смущаться подобными пустяками! Мадам де Сегиран как раз та любовница, которая ему нужна, и он дает себе слово держать ее нагой в своих объятиях, какой бы там она ни была набожной и безупречной и хотя бы ему пришлось для достижения цели спалить Кармейранский замок и похитить красавицу из пламени, идя на то, что потом его колесуют и четвертуют, как поджигателя, и к каким бы бедствиям это ни повело! Этот внезапный пыл так бурно волновал мсье де Ла Пэжоди, что флейта дрожала у него на коленях, а сам он был бы неспособен извлечь из нее ни звука. Немудрено, что он мало обращал внимания на то, что говорилось вокруг. Какое ему было дело до всего этого вздора: что старая мадам де Сегиран горько жалуется на подагру, что мсье де Сегиран задержан в Кармейране простудой, что кавалеру де Моморону лучше, что мсье Паламед д'Эскандо сделал себе белокурый парик, что мадам де Листома сошлась с мсье де Варданном, а мадам де Брегансон покинула мсье де Тарлери? Все это происходило для мсье де Ла Пэжоди в мире, в котором ему больше нечего было делать и единственным оправданием которого было то, что он сотворил небесное совершенство, именуемое мадам де Сегиран. Но как могло случиться, что она появилась в нем для того, чтобы стать женой этого простака Сегирана, который женился на ней единственно с целью нагрузить ее детьми, что, по счастью, ему не удалось, ибо было бы истинным преступлением обезобразить столь совершенное тело, навязав ему уродство беременности. Нет, тело мадам де Сегиран было создано не для того, чтобы рожать, а для того, чтобы быть страстно ласкаемым в самом своем тайном и служить наслаждению порядочных людей, из каковых, впрочем, ни один не казался мсье де Ла Пэжоди более порядочным, нежели он сам. В самом деле, не было ли в нем известных качеств, привлекающих и приковывающих внимание, раз мадам де Сегиран смотрела на него так, как сейчас? Мсье де Ла Пэжоди заметил, что она уже некоторое время не сводит с него глаз. Мало того, мсье де Ла Пэжоди улавливал на лице у мадам де Сегиран переменчивый румянец, свидетельствовавший об известном душевном волнении.