Грешница

За таким занятием ее застал, в один прекрасный день, граф де Бранжи, их родственник, который, проезжая мимо в карете, завернул в Диньи. Мсье де Бранжи принадлежал к роду д'Амбинье, но к католической его ветви, и это пошло ему на пользу, ибо он возвысился до маршальского чина. Король взирал на него благосклонно, министры оказывали ему расположение, а потому он с состраданием смотрел на поношенное платье и облезлый парик мсье д'Амбинье. Но на кой черт упорствует мсье д'Амбинье в своем гугенотстве, когды столько добрых дворян его толка бросили тянуть тощее вымя николкиной коровы? Последуй он их примеру, он бы теперь не прозябал вдали от Парижа и Двора, отлученный от всего и ни к чему не прикаянный! А за кого он выдаст эту красивую девушку в этой деревенской дыре? Разве так уж важно верить в Бога тем или другим манером, молиться ему по-французски или по-латыни, слушать мессу или проповедь? Не говоря уже о том, что такое упрямство может повредить благополучию рода д'Амбинье, коему он, Бранжи, служит опорой и украшением, благодаря милости короля, который до сих пор не ставил ему в вину его родство с еретиками.

Эти речи, сопровождаемые многими другими, привели мсье д'Амбинье в лютую ярость, которую не могли унять даже ласки дочери. Всю ночь он шагал взад и вперед по комнате, ругаясь и бесясь, и простудился, ибо наступала зима. Вместо того чтобы дать о себе позаботиться, мсье д'Амбинье отклонил какой бы то ни было уход, скрывая от всех степень своего недомогания. Так прошла зима, в начале весны мсье д'Амбинье почувствовал себя лучше, но вскоре у него опять возобновился кашель и озноб. С каждым днем его состояние все ухудшалось и стало, наконец, таким отчаянным, что пришлось отказаться от всякой надежды. Сам мсье д'Амбинье возлагал упование только на Бога, и в эту сторону были обращены все его помыслы. Свет стал ему настолько безразличен, что его даже не заботило, какая участь ждет его дитя. Ее он также передавал в руки господни.

Однажды утром его нашли в постели умершим от кровохарканья, такого обильного, что на полу стояла лужа.

Это зрелище повергло мадмуазель д'Амбинье в искреннюю печаль, потому что она обожала неприветливого отца, чья святая непредусмотрительность оставляла ее в положении, близком к бедности. Так как у нее на было иной родни, которая могла бы о ней позаботиться, опека над ней переходила к графу де Бранжи, который узнал без особого удовольствия о выпавших на его долю обязанностях. Как посмотрят при Дворе, что он принял в дом родственницу-гугенотку, напичканную псалмами и богословием? Слух об этом разлетится быстро, и его карьера может пострадать. Карьеру же свою мсье де Бранжи не считал законченной и страшился всего, что могло бы помешать ее течению. Поэтому он поведал о своих тревогах своей старинной приятельнице и отчасти родственнице, маркизе де Бериси. Случай был затруднительный, ввиду того что дом мсье де Бранжи являлся не очень подходящим местом для того, чтобы служить приютом молодой девушке, ибо если мсье де Бранжи был крайне взыскателен в вопросах веры, то был менее строг в отношении нравов, своих же он не желал менять и не был склонен изображать нелюдимого старца, состоящего при особе юной мадмуазель д'Амбинье.

Мадам де Бериси, женщина большого ума, вошла в положение мсье де Бранжи, и ее дружба к нему подсказала способ вывести его из затруднения. Мадам де Бериси была не настолько молода, чтобы бояться общества юности, и не настолько стара, чтобы страшиться ее резвого присутствия. Будучи вдовой и притом бездетной, она предложила мсье де Бранжи, что возьмет на себя попечение об их юной родственнице и поселит ее у себя, пока та не выйдет замуж за какого-нибудь порядочного человека, если вообще сыщется такой, который удовольствуется приданым в виде миловидного лица и тела, обещающего быть приятно подходящим для любви. Итак, мадам де Бериси давала мадмуазель д'Амбинье стол, кров и уход, но ставила одно условие: хорошенькая гугенотка должна была отречься от заблуждений, в которых ее воспитали, и вернуться в лоно римской церкви. А лучшим средством достигнуть этого было отдать мадмуазель д'Амбинье в один из монастырей, занимающихся обращением девиц, исповедующих реформатскую религию. Где бы они нашли более надежные способы просветить свою душу и возвратиться к истине? Таким образом, мадмуазель д'Амбинье отвезли к сестрам-искупительницам в предместье Сен-Жак, где и обещали, оставив ее за решеткой, вернуться за ней, как только она добровольно исполнит то, чего от нее ждут.

Итак, мадмуазель д'Амбинье поступила к искупительницам, но принесла с собой необычайный дух строптивости и упрямства, о который разбились первые попытки взявшихся за ее обращение монахинь. На все настояния мадмуазель д'Амбинье отвечала холодным и презрительным молчанием. Видя это немое упорство, сперва прибегли к ухаживаниям и баловству. Убедившись в их тщете, перешли к иного рода мерам. Мадмуазель д'Амбинье, разлученную с подругами и вне общения с наставницами, держали в одиночестве, надеясь, что она не замедлит им утомиться; но упрямица, по-видимому, не замечала своего уединения. Вместо того чтобы им смягчиться, она черпала в нем силы, которые рождает гонение и которые замыкали ее в какую-то безмолвную нелюдимость, откуда она, казалось отнюдь не торопилась выйти. Тогда пришлось признать что мадмуазель д'Амбинье не из тех послушных душ, для которых, чтобы с ними управиться, нужно только немного ласки или немного строгости. Заблуждение покоилось в ней на прочных и глубоких основах, которые не поддались бы легким приемам убеждения, обычно применяемым добрыми сестрами, и устойчивость которых могла бы быть поколеблена только доводами разума. Чтобы мадмуазель д'Амбинье могла сдаться, мало было простых стычек, а требовалась правильная осада. и к таковой решено было приступить. Добыча стоила трудов, и потом разве не было обещано графу де Бранжи избавить его от забот, причиняемых ему родством с этой юной еретичкой, а маркизе де Бериси – благополучно завершить предприятие, которым она интересуется? Поэтому оставалось только открыть траншею, и скоро Мадлена д'Амбинье должна была сдаться на милость победителей к вящей славе святой и истинной веры.

Первые осадные работы выпали на долю монастырского священника, мсье Легри, но едва он пощупал почву, как отступил в полном смущении. Эта маленькая д'Амбинье оказалась искушенной в прениях не хуже женевского проповедника. Ее ничем нельзя было сбить, на все у нее находился ответ. Ввиду этого мсье Легри, привыкший к более легким задачам, воззвал к своему другу мсье Лерамберу, чья речь была убедительнее, нежели его собственная. Но и мсье Лерамбер потерпел неудачу. Мадмуазель д'Амбинье охотно вступала в собеседования и разговоры. Она вела их с серьезным видом, опустив глаза, подымавшиеся только в тот миг, когда какой-нибудь внезапно отраженный довод зажигал в них молнию, которую бедный мсье Лерамбер признавал нестерпимой. Весь монастырь страстно следил за этой борьбой, от которой зависела честь общины и которая грозила обернуться не в его пользу. Мать настоятельница, встревоженная представляемыми ей докладами о плохом положении дела, решила прибегнуть к чрезвычайным мерам и попросила мсье дю Жардье взять его в свои руки.

Мсье дю Жардье был еще молодой священник, но уже успевший прославиться своею святостью. Красота его лица не уступала чистоте его нравов, а познания были на высоте его добродетели. Жил он бедно и свое скромное имущество тратил на милостыню. Он мог бы иметь большой достаток, если бы счел уместным об этом позаботиться, но он был чужд мирским вкусам и свои духовные силы посвящал служению душам; и привести одну из них к Богу казалось ему прекраснее всего. Душа мадмуазель д'Амбинье сразу показалась ему особенно достойной быть наставленной на путь истинный, и он приступил к работе с той кротостью и твердостью, которые применял в делах обращения и которые никогда не наталкивались на сколько-нибудь длительное сопротивление. Мсье дю Жардье, за которым уже числились обращения маршала де Фермьера и князя Галленберга, не сомневался в том, что без труда добьется такового и с мадмуазель д'Амбинье. Но вскоре и ему пришлось приуныть, по примеру мсье Легри и мсье Лерамбера. После двух месяцев уговоров, вразумлений и порицаний мсье дю Жардье подвинулся не дальше, чем в первый День. Всем его усилиям мадмуазель д'Амбинье противопоставляла преграду своего упорства. Все натиски мсье дю Жардье были тщетны, и ему нигде не удавалось утвердиться в этой столь крепко окопавшейся душе, которая иной раз отражала приступ с такой отвагой и ловкостью, что мсье дю Жардье бывал совершенно сбит с толку. Тогда мадмуазель д'Амбинье с трудом удерживалась от смеха, глядя на своего опешившего противника, со вздохом вытиравшего лоб. Но такой веселой мадмуазель д'Амбинье бывала редко. Чаще всего она держала себя во время состязания с непреклонной серьезностью, и сам мсье дю Жардье не мог не любоваться, хоть и сокрушаясь, стойкой обороной неприятеля. Тем не менее, это его иногда сердило. Даже у святых бывают свои слабости, и мсье дю Жардье был не вполне чужд тщеславия, а потому в один прекрасный день, задетый пренебрежительным ответом мадмуазель д'Амбинье, он заявил настоятельнице, что отказывается вести дальше дело, которому не предвидит конца, добавив, что упорство мадмуазель д'Амбинье объясняется, по-видимому, присутствием в ней некоего тайного демона, которого надлежало бы изгнать, прежде чем предпринимать что бы то ни было, рассчитанное на успех.