Сабрина

Дерек был обижен, циничен и временами относился к ней с неприкрытой враждебностью. Он был подобен дикому зверю, запертому в клетке, и это прорывалось почти в каждом его взгляде, слове и жесте. Возможно, он не лукавил, когда говорил, что у него хватает сил только для поддержания собственного существования. Тогда ее попытка урвать себе их частичку выглядит просто глупо. Другое дело, его душевное тепло. Он солгал, что здешние стены его выстудили. Оно сохранилось. Она чувствовала это, когда он расспрашивал ее о Ники. Да и после этого тоже.

«Вы меня измучили. Теперь мне не отделаться от мыслей о вас до конца моих дней…»

Она слышала, как прерывался его ґолос, произнося эти слова, ощущала исходившее от него напряжение, видела пламя в его глазах. А что такое это пламя, как не проявление жара души в момент сильнейшего напряжения воли?

Нет, тепло никуда от него не ушло. Просто оно было тщательно запрятано от посторонних глаз, схоронено под наслоениями из злобы, цинизма и горечи. Он лгал, когда пытался убедить ее в обратном. Бессовестно лгал.

2

Сабрина всегда испытывала отвращение ко всякого рода обману и лжи. Она полагала, что основа подобного стойкого отрицания всяческой неправды была заложена в ее характере с детства — в те давние времена, когда мать пугала ее Ардулонским страшилой, который, по словам этой стойной дамы, откручивал уши нерадивым девочкам, забывавшим убирать свою комнату. Отец, внушавший ей с младых ногтей престранную мысль, что настанет день, гда она станет королевой любви и красоты, а ее многочисленные поклонники будут из-за нее стреляться на пистолетах, тоже приложил руку к формированию ее жизненной позиции. Не отставал в этом смысле от родителей и старший брат. Тыча пальцем в тень на стене ее спальни, он уверял сестру, что это призрак людоеда, который давным-давно умер, похоронен под росшим у них в саду дубом, но продолжает по ночам являться людям.

Сабрине потребовалось несколько лет, чтобы установить, что Ардулонский страшила не более чем плод воображения ее матери — равно как и вымышленная страна Ардулон, откуда страшила якобы был родом. Впрочем, даже поступив в школу и не обнаружив на висевшей в классе географической карте никаких признаков этой мифической страны, Сабрина продолжала исправно убирать свою комнату — на тот случай, если составители карты ошиблись и населенный страшилами Ардулон все-таки существует.

Разоблачив со временем фантазии матери, Сабрина приступила к развенчанию других семейных мифов — о том, в частности, что ей предстоит стать королевой красоты и обзавестись многочисленными поклонниками. Это было нетрудно сделать, поскольку красавицей она себя не считала, а поклонников в начальных классах у нее не было вовсе. Стреляться же из-за женщин на пистолетах мужчины прекратили еще в прошлом веке, и увидеть подобное можно было теперь разве что в кино, в частности, в обожаемых ее отцом вестернах. Что же до перевоплощавшихся в ночные тени людоедов, о которых вдохновенно повествовал ее старший брат, сделавший себе впоследствии имя на написании ужастиков, то она перестала в них верить, как только прочитала в энциклопедии статью о том, что привидений не бывает.

Домашние считали ее ребенком доверчивым и легковерным и скармливали ей всевозможные байки, важно именуя их художественным вымыслом. Сабрина не могла отделаться от мысли, что домочадцы без конца ей лгут, и это приводило ее в ярость. Но время шло, она свыклась с их привычкой вечно все преувеличивать, говорить загадками и фантазировать, и примирилась с этим. Что ни говори, но это были самые близкие ей люди. Возможно, они отличались излишней эксцентричностью, но с этим она ничего не могла поделать. Аманда Мунро не была бы Амандой Мунро, если бы большую часть дня не грезила о других мирах. Гебхарт Мунро тоже не был бы самим собой, если бы не носил клетчатой рубашки, шляпы с загнутыми полями и сапог со шпорами. Что же до братца, который по странной прихоти судьбы обладал удивительно привлекательной внешностью, то он всегда был сущим дьяволом, и, по мнению Сабрины, писать ужастики ему было просто на роду написано.

Без бунта, однако, не обошлось. Игнорируя экстравагантные привычки своих родственников, Сабрина решила жить просто и без всяких выкрутасов. Она смотрела по телевизору новости, изучала в колледже историю и одевалась модно, но скромно. Писала же она исключительно очерки. Ей нравилось думать, что в ее творчестве нет места вымыслу и оно связано с жизнью реальных людей. Кроме того, она взяла себе за правило никогда не врать.

Но правила, как известно, существуют для того, чтобы их нарушать — особенно когда для этого имеется веская причина. Вот почему Сабрина, не видя особого греха в том, что совершил Дерек, старалась думать о нем, как о добром друге. Она испытывала к нему сильное влечение, хотя и знала, что между ними никаких отношений, кроме дружеских, быть не может. В определенном смысле она даже была благодарна ему за ту отчужденность, которую он продемонстрировал в момент их расставания. Так оно даже лучше. Если бы он позволил ей вновь окунуться в его тепло, бог знает, куда это могло бы ее завести.

Так говорила рациональная часть ее существа.

Она едва успела войти в квартиру, отпустить Пам, переодеться и заглянуть в комнату сына, как зазвонил телефон. Домоправительница миссис Хоскинс подняла трубку и, узнав, кто говорит, сразу же передала ее хозяйке.

— Где ты была, Сабрина? — строгим голосом спросил Николас. — Я звоню тебе уже третий раз.

— Извини, — сразу почувствовав себя виноватой, пробормотала Сабрина. — Я уезжала.

— Куда, если не секрет?

Сабрина прижала трубку к уху плечом и взяла малыша на руки.

— Так, каталась…

— Я звоню тебе, начиная с полудня, а сейчас уже семь вечера. Надо сказать, покаталась ты основательно.

— Загородная прогулка меня немного развлекла.

— Вот уж не знал, что ты заскучала в городе, — сказал Николас с сарказмом. Ядовитые нотки в голосе мужа завели ее.

— Я не скучала, Ник. Просто устала и чувствовала себя не в своей тарелке. Последний месяц дался мне очень непросто. Гулять с Ники в слякоть и холод куда сложнее, чем в хорошую погоду. Кроме того, я возила его к психиатру и окулисту — это помимо регулярных визитов к двум врачам, которые наблюдают за ним постоянно. Мне было просто необходимо развеяться.

— Что с этой проклятой связью? Я не слышу половину того, что ты мне говоришь.

Она вздохнула. Муж, как всегда, был далек от ее забот.

— Я хожу по комнате и укачиваю Ники. Поэтому говорю с тобой по радиотелефону.

— Черт бы их побрал! Сплошные помехи. Купи себе новый, более современный. — Покончив с этой проблемой, Николас переключился на другую интересовавшую его тему. — Как прошла встреча с Нэхоли?

Джозеф Нэхоли был менеджером Вестчестерского загородного клуба, в котором Николас играл в гольф. Время от времени Сабрина и сама туда ездила, чтобы поплавать в роскошном бассейне, — но это было давно, еще до появления Ники. Теперь она приезжала в клуб только для того, чтобы пообедать. Они с Николасом обедали там раз в две недели, и Сабрина обычно встречалась с менеджером за день до этого события, чтобы составить меню. На этот раз из-за поездки в Вермонт Сабрина отменила встречу с Джозефом.

— Я не смогла вчера к нему заехать…

— Как так?

Чем больше недовольства слышалось в голосе Николаса, тем легче ей было ему врать.

— Ники очень нервничал и все время плакал. — Она не хотела, чтобы Николас знал о том, что она посетила «Гринхаус»: так назывался неврологический центр в Вермонте для детей с задержкой в развитии. Это было учреждение с высокой репутацией — и очень дорогое. Прежде чем поднимать вопрос о госпитализации сына, Сабрина хотела лично убедиться, что ее ребенку там будет хорошо.

— Ники постоянно нервничает и плачет, — пролаял в трубку его отец. — Но ведь жить как-то надо.

Сабрина прикрыла глаза и прерывисто вздохнула. Спорить с мужем она не хотела. Во всяком случае, сейчас — когда она, насладившись двумя днями свободы, почувствовала себя немного лучше.