Страница 28 из 90
— Не прикидывайся, что не понимаешь, о чем речь. Только что здесь была некая особа в черной куртке и пыталась разузнать, где Татьяна, да еще разыгрывала удивление, когда узнала о ее уходе в монастырь.
«Это Нина! — мрачно понял Андрей. — Но, Боже, как она узнала, от кого?»
Он кое-как скомкал разговор, назвав все подозрения Никиты нелепыми, и попросил не беспокоить его. Сам же, положив трубку, стал расхаживать по комнате мрачнее тучи. Все, что он так мучительно пытался забыть, вновь ожило в его памяти.
Он вспомнил ту Татьяну, какой она была в первые дни их знакомства, — хохочущую девушку с сияющими глазами, с очень белой кожей и вьющимися темно-рыжими волосами. Это уже потом его начало пугать то, что в ее смехе слышались истерически нотки, а зрачки расширялись так, что закрывали собой всю радужную оболочку ее зеленых глаз.
Андрей вспомнил, какое огромное счастье он испытал, узнав о будущем ребенке, и какой обрушился на него мрак, когда Таня призналась, что она наркоманка.
В его памяти вновь всплыла та страшная, душераздирающая сцена, когда Татьяна билась в истерике, металась по роддомовской палате. Ее ломки вызывали в нем острое чувство вины, боль утраты становилась еще невыносимее.
Он вспомнил их последнее свидание, когда она, внешне спокойная, с потухшими глазами, безжизненным голосом прощалась с ним перед уходом в монастырь и просила простить ее.
«Что ж, это решение, — подумал он тогда, — оно вызывает уважение и даже зависть. Ведь она нашла свой честный путь, и вот она уходит, но я-то остаюсь. Она опять бросает меня, только раньше она убегала в мир искусственных грез, а теперь в мир, который многие считают более реальным, чем тот, в котором я остаюсь. Но кто научит меня жить с этой раной в душе, с этими воспоминаниями?..»
Все это в один миг пронеслось перед ним. Устав мерить комнату шагами, он стоял у окна, прижавшись головой к холодному стеклу. Боль воспоминаний сменилась порывом отчаяния. Андрей с силой стукнулся лбом о стекло. Окно зазвенело, но не разбилось.
«Нет, но как она может! — Его мысли вернулись к Нине. — Как она смеет так бесцеремонно вторгаться в мое прошлое! Тем более что она прекрасно знает мое отношение к этому. Как можно проявлять такую настойчивость и зачем? Только ради того, чтобы переспать со мной? И она еще смеет называть свое непреодолимое желание влезть ко мне в душу любовью? Интересно, откуда у нее это чувство вседозволенности?
Когда я ее подобрал на бульваре, она была такая беспомощная, такая несчастная, что страшно ее одну было оставить. А тут, оказывается, за моей спиной она проявляет нечеловеческую энергию, каким-то образом узнает адрес Никиты. Уверен, что адрес Татьяны он ей не дал. Но ее это не остановит. И я не удивлюсь, если она и до монастыря доберется. Она же подкупит Татьяну своими проникновенными глазищами, своей обезоруживающей доверчивостью, и та ей все расскажет. А потом этот Шерлок Холмс в юбке заявится сюда выливать на меня свою любовь и сочувствие. Нет, я это так не оставлю…»
Все это, только в гораздо более резкой форме, Андрей высказал Нине, явившись к ней домой. Нина слушала и распаковывала вещи. Ей пришлось признаться, что она видела Татьяну, и перейти в контрнаступление.
— А что мне оставалось делать? Ждать, пока ты соизволишь решить свои психологические проблемы? Да если ты хочешь знать мое мнение, ты бы их никогда не решил! Потому что такие вещи решаются не ожиданием, а действием. Ты ведь ничего не делал, чтобы преодолеть свои страхи, ты думал, что в один прекрасный день ты проснешься как новенький, а твое прошлое исчезнет как дурной сон. Но так не бывает. Ты бы просто состарился, и все твои проблемы решились бы сами собой — они бы просто перестали быть актуальными.
— А это уж мое дело, как решать мои проблемы. Я тебя несколько раз просил — не вмешивайся, не лезь в мое прошлое. Для тебя мои просьбы хоть что-нибудь значат? Ты же говорила, что любишь меня, а сама пыталась за моей спиной манипулировать мною!
— И ты еще говоришь о любви? Любовь предполагает доверие. А напустил вокруг себя такого мраку, таких тайн, что я и не знала, что думать. Я же чувствовала, что с тобой не все в порядке, и я должна была разобраться в этом!
— Ну все, хватит! Ты можешь заговорить кого угодно. Если тебе так хочется, можешь считать себя правой, а меня кругом виноватым. Больше мы с тобой эту тему не обсуждаем. Ни эту, ни какую другую. Честно говоря, когда я от тебя уезжал в прошлый раз, я думал, что это еще не конец, что мы поживем отдельно друг от друга, страсти поулягутся, и мы сможем возобновить наши отношения, выйти на новый виток. Но теперь я убедился в обратном. Ты прибегаешь к запрещенным приемам. Я не могу иметь дело с человеком, которому не доверяю. А ты сделала все, чтобы потерять мое доверие. Мы расстаемся окончательно. Ты подарила мне немало приятных минут, надеюсь, что и я был чем-то тебе полезен. Прощай. Все могло быть совсем иначе.
Дверь за ним захлопнулась. Странно, но Нина почти ничего не чувствовала. Слишком много событий произошло за последнее время, слишком много она на них потратила эмоций. Она перешагнула порог своей чувствительности. Нине надоело анализировать чужие поступки, думать о том, кто прав, кто виноват, защищать себя, обвинять Андрея. Ей хотелось просто отключиться.
На следующее утро ледяной голос не терпящей возражений начальницы сообщил ей по телефону, что она уволена.
— Мне надоели твои вечные истории. То машины на тебя наезжают, то ты сама уезжаешь куда-то. На все у тебя причины, отговорки. Да кто ты такая, чтобы с тобой так носиться? У нас государственное учреждение, а не богадельня. Можешь приходить за трудовой книжкой. И скажи спасибо Мите, он уговорил не увольнять тебя по статье. Так что ты уволена по собственному желанию. Заявление я сама за тебя напишу.
«Не трудись, все равно его никто читать не будет! — мрачно подумала Нина. — И за трудовой я не пойду, она мне на фиг не нужна. Все, надоели! Надо расслабиться».
Нина вспомнила, что кто-то ей восторженно рассказывал о модном молодежном кафе. Его устроили в барже, которая долгие годы неприкаянно болталась под каким-то мостом на Москве-реке. Теперь там почти каждый вечер собиралась стильная молодежь, выступали рок-группы местного значения.
Туда-то и решила пойти развеяться Нина. Она долго выбирала, что бы ей такое надеть. Ведь она должна выглядеть не хуже остальных.
«Надену-ка я вот это». Нина достала со дна шкафа старые сиреневые джинсы. Последнее время Нина не могла в них влезть, поэтому они лежали в самом низу, под ворохом ненужной одежды.
Она примерила брюки. Волнения последних недель сделали свое дело — джинсы нигде не жали, они плотно облегали ее стройную фигуру. Сверху Нина надела ярко-желтую рубашку с аппликациями и черную жилетку из плотной ткани.
«Очень неплохо, — решила она, повертевшись перед зеркалом, — и что это я все время в черном хожу, как будто в трауре. Надо с этим завязывать!»
Часов в шесть вечера Нина вышла на набережную Москвы-реки. Местонахождение баржи ей было известно весьма приблизительно.
«Пойду вдоль реки, не ошибусь», — решила она и зашагала вперед, пряча лицо от ветра. Набережная была пуста, впрочем, как и река. Ни одного, даже самого утлого суденышка не покачивалось на ее сморщенной от холода поверхности.
«Неужели и сейчас я окажусь в пролете? Это будет даже смешно».
И тут Нина увидела какие-то темные очертания на воде. Это и была та самая переделанная под кафе баржа. Ее окна гостеприимно светились, вокруг все сотрясалось от музыки. Переступив порог, Нина сразу окунулась в атмосферу тепла, шума, веселой суеты. Ей стало хорошо.
Бар представлял собой длинное уютное помещение, обшитое сверху донизу некрашеными деревянными панелями. Она выбрала столик около стилизованного под иллюминатор окна. Посидев немного, чтобы глаза привыкли к царившему здесь полумраку, Нина подошла к стойке бара и заказала себе стакан сухого вина и бутерброд. Ей нравилось, что здесь все так просто, демократично, не то что в ресторане, куда ее водил Андрей. Туда без вечернего туалета и не пустят.