Страница 7 из 23
— Как ты просила.
Зойка гневно посмотрела на отца. Ей было обидно за мать. И она открыла было рот, чтобы высказать это, но мать прервала ее негромкой просьбой:
— Зоя, принеси прибор для отца. Мой руки, Клим, садись за стол. С приездом тебя.
Из резного деревянного буфета появилась бутылка коньяка. Она старалась казаться хорошей женой. Не ее вина, что муж полгода пропадает вдали от домашнего очага, не ищет ее ласки и не видит, как растут его дети. Зато свежим взглядом замечает, как раз от разу неотвратимо прибавляются годы его жене.
Того, что произошло дальше, не ожидал никто. Клим выложил на журнальный столик пачки денег.
— Вот рубли и валюта, — начал он.
— Да, да, — подхватила Зойка. — Все твои тряпки можно купить здесь и гораздо дешевле. Не трать больше валюту. На жизнь пойдут наши рубли, а валюту будем выращивать, как зелень. Правда, мама? Она же растет!
— К сожалению, не так быстро, как мы тратимся на жизнь, — повернулся к ней брат, уже примеривший куртку и затягивавший шнурки на ботинках.
— Ну вот и пообщались, — усмехнулся Клим. — Оставьте-ка нас с матерью, пойдите погуляйте. Будьте во дворе, есть серьезный разговор.
— Сейчас, вот только доедим. Пироги очень вкусные. Сам тоже ешь, папа, небось домашних пирогов нигде не попробуешь.
— Доедайте, не спешите. Домашние пироги — это на всю жизнь.
Вскоре они ушли. Сын, давно освоивший ролики, помчался, выделывая подскоки, змейки и повороты. Зойка пошла было в сторону улицы, помахивая новой сумочкой, но вспомнила отцовский наказ и вернулась во двор.
Оставшись наедине с женой, Клим твердо посмотрел на нее и сказал просто, без выражения, словно о чем-то обыденном, давно известном им обоим:
— Я ухожу, Оля. Не от тебя и не к другой. К самому себе. Этих денег пока хватит, устроюсь — буду присылать.
Ольга молча наклонила голову, нахмурилась, сдерживая горькие слова, потом повернулась и ушла в кухню.
Собрать личные вещи было делом одной минуты. Клим сбежал вниз. Теперь предстоял самый сложный разговор из всех, что выпали ему за эти дни. Во дворе ждали дети, его взрослые сын и дочь.
«Держись, папаша, — подумал он. — Нельзя отступать ни на полшага. Или сейчас, или никогда. Лет через десять они первые укорят меня за ненужную жертву, если я сейчас отступлюсь. Зато когда увидят, что все у меня получилось к их же выгоде, будут благодарны».
Присев на скамейку, он скупо поведал им о своем решении. Увидел, как опустились их головы, как заблестели девичьи слезы в глазах у Зойки.
— Все, — сказал Клим. — Я пошел. Подрастете — поймете, а сейчас примите как данность. Я вас люблю и не бросаю. — Он поднялся, держа в руке небольшой чемоданчик. — Долгие проводы, лишние слезы. Живите как жили. О деньгах не беспокойтесь.
«Ничего, ничего, — говорил он себе, садясь за руль. — Пусть коряво, зато честно».
Билетную кассу атаковала толпа отпускников. Все ехали через Москву, недовольные новым порядком покупки билетов, с паспортом и всеми его данными, но, делать нечего, подчинялись. Заняв очередь, Клим поспешил в товарное отделение оформлять доставку машины. Это съело немало времени, но он успел и там и тут. С билетом и квитанцией в кармане, думая о странностях своей судьбы, о неведомом будущем, направился в гостиницу.
Ночь была светлая, северная, городская. Солнце садилось за кирпичные дома, становилось прохладно. Без единой сентиментальной нотки Климу подумалось, что вот и кончились для него морские закаты и рассветы, теперь он свободен и в одинокости (не в одиночестве! Разница!) идет сейчас под слабыми мигающими звездочками и сам отвечает за каждый свой шаг.
На другой день к вечеру сын провожал отца.
Посадка уже заканчивалась. В купе шестого вагона с удобствами устраивалось на ночь семейство из трех человек, родители с дочкой. Они обрадовались Шурке, решив, что именно он будет их попутчиком.
— А вот я его пирожком угощу, ну-ка, еще горяченьким, — захлопотала хозяйка, ласково поглядывая на молодого человека.
— Ты, мать, не спеши со своими угощениями, дай людям устроиться путем, — остановил ее муж.
Узнав же, что едет с ними не мальчик, а его отец, они сдержанно поздоровались с Климом. Забросив чемоданчик на полку, отец с сыном вышли на перрон.
Вокруг царила обычная вокзальная суета. Спешили с чемоданами, везли на колесиках корзины и баулы, прощались, целовались. Пахло копченой рыбой, северными дарами для южных родственников. Все как везде. Разве что среди пассажиров чаще виднелись матросские воротники и бескозырки, и ни взрослые, ни дети еще не успели загореть.
Спешили по перрону и знакомые кавказцы, сноровисто вносили в три купе ящики и коробки со знакомыми наклейками. Клим усмехнулся, кивнул головой боссу. Тот стоял, скрестив руки, и наблюдал за погрузкой.
Отец и сын прошлись вдоль вагонов.
— Обижаешься на меня, Шурок? — тихо спросил Клим.
Тот вежливо уклонился от прямого ответа. Клим отметил почти взрослую тактичность сына. Видно, не дремала мать в его отсутствие, воспитывала детей, учила, чему надо.
— Не усекаю, скажем так, — отрывисто бросил парень.
«Н-да, — вздохнул Клим, — надо объяснить, а как? Попробуй-ка».
Он потер крутой бритый подбородок и убрал руки за спину.
— Завис я, сын, завис, как твой компьютер. Вот и все.
— Как это, батя? — снисходительно посмотрел сын. — А мой компьютер, между прочим, не зависает. Новая модель.
Клим закурил, взглянул себе под ноги.
— Новая модель — это замечательно, Шук. А я когда-то, в юности, видимо, выбрал для себя не ту дорогу. Попробуй-ка угадай в шестнадцать лет! И попался. Вроде все как у людей — положение, прекрасные дети, деньги. Живи-радуйся! Ан нет. Мелко мне, Шурок, пусто, бессмысленно. Глубины нет. Прочности, уверенности, а проще сказать, понимания. Живу как заводная игрушка, каждый день одно и то же.
— А у кого иначе?
— Я про себя говорю. Хочешь, секрет тебе открою?
— Хочу.
— Знаешь, почему я в море ходил?
— Ну?
— Не поверишь. Чтобы по берегу скучать. От себя убегал. Вернусь с рейса, тоска, скука, на берегу ничего не понятно, дел нет, заботы ничтожные… Ну и скорей на корабль, обратно.
— По берегу скучать?
— Точно. И волшебные сны про берег видеть. Сплошной самообман.
— Но ты же старпом! — Шук даже взмахнул руками.
Отец согласился.
— Поднаторел, это верно. А понимать — ничего не понимаю. Только душа горит, просто пылает.
Они замолчали. До отправления оставалось минут десять. Это много, когда душа твоя уже простилась с прошлым и весь ты устремлен в неведомую жизнь. Заметив, что босс своим тонким кавказским слухом ловит их разговор, Клим пошел вперед, к вокзальным часам.
Шагая возле отца, Шук хмурил брови, стараясь вникнуть в глубину отцовской души. Ну и дела. Нет, он не осуждал и по-юношески готов был восхищаться отцом, как всегда восхищался им, если бы не заплаканные глаза матери и сестры. И красавец корабль, которым он гордился перед друзьями, хотя, сказать по-честному, старпом — это еще не капитан, а у многих отцы были и капитанами. Вообще, у него были хорошие друзья. И все как один шли в морское дело. Кто в училище, кто в армию, на флот.
— Не жалко бросать корабль? — спросил он.
— Нет, — с неожиданной беззаботностью ответил Клим. — Наелся под завязку. Новая жизнь зовет. Не пойму какая, а зовет. А судно… там все в порядке. Уходить надо, пока все на мази, вертится, работает, когда и без тебя справятся. Ясно?
— Ясно. Пока просят остаться, да?
Клим усмехнулся, вспомнив недавние уговоры.
— Да, вроде того. Но это не главное.
— А что главное? — насторожился юноша и затаил дыхание, ожидая чего-то необыкновенного, что одним махом решит и его проблемы.
— Главное? — переспросил Клим и посмотрел на большие вокзальные часы. — Главное, думается мне, это твое решение.
— Решение? — брови Шука сосредоточенно сдвинулись.