Страница 4 из 108
При этом замечу: мало кто из ганноверцев знал, что мы кабаретисты. Полиция, во всяком случае, понятия не имела.
Когда мы час спустя снова осторожно подъехали к площади, то увидели небольшие группы людей, продолжающих о чем-то спорить.
В другой раз, возвращаясь с гастролей, мы разыграли фарс перед входом в переполненное кафе-мороженое в каком-то маленьком городке. На этот раз наша труппа была в полном составе. В течение нескольких минут нам удалось выманить людей на улицу, кафе опустело. Как сейчас вижу свою коллегу Кристу Штар стоящей на заднем сиденье в позе статуи Свободы и широко размахивающей фонарем. «О нет! О нет, отец! – трагически восклицала она. – Не делай этого! Это мой единственный сын!» Получилось грандиозное представление.
Потом мы, правда, были вынуждены спасаться бегством, когда люди, разгадав наш театр абсурда, на этот раз дружно объединились против нас. При этом дело грозило не ограничиться лишь одной руганью. Оно и понятно: ведь кое у кого за это время могло растаять мороженое в вазочках.
Однажды мы проезжали мимо военного аэродрома Вунсторф. Когда миновали ворота, Вилли сказал: «Вот бы где сыграть! Да только нас туда ни за что не пустят».
Попытка не пытка. Мы развернулись и на полной скорости (на этот раз у нас был новый черный «мерседес») подкатили к шлагбауму. На коленях, так, чтобы это было видно, мы держали лучшее из нашего реквизита: два стальных шлема.
К нам подошла охрана. Я слегка опустил стекло и в приказном тоне обратился к солдатам: «Эй, вы что, не видите?! Вам разве ничего не говорили об операции «Голубой карандаш»?» При этом я со значительным видом продемонстрировал им шариковую ручку. «Я подам на вас рапорт! Ну а теперь открывайте!» Солдат действительно пошел и открыл шлагбаум! Но внутрь мы заезжать не стали. Слишком велик был риск, что не удастся беспрепятственно выбраться обратно.
Еще одним излюбленным занятием для нас было заприметить какого-нибудь пешехода, перешедшего улицу на красный свет. Постучишь пальцем по спине жертвы, предъявишь ему упакованный в целлофан какой-нибудь документ, похожий на служебное удостоверение (иногда было достаточно месячного проездного билета на трамвай), и строго спрашиваешь у нарушителя правил дорожного движения: «Предъявите, пожалуйста, ваши пешеходные права. Дорожная полиция». В девяти из десяти случаев после этого завязывался самый что ни на есть серьезный разговор. Нарушители сожалели, что ничего не слышали о «новом положении», соглашались, что грубо нарушили правила дорожного движения, обещали исправиться и охотно выслушивали разъяснения, где и как они могут получить «введенные с первого января и обязательные для каждого пешеходные удостоверения».
Если вести себя достаточно решительно, то подобные глупости сойдут и без предъявления каких-либо «документов». Как-то я довольно долго был в Дюссельдорфе на гастролях и по вечерам ходил на вокзал покупать газеты. Однажды, выходя с вокзала, я увидел, как местный полицейский опустил подвижную решетку, закрыв две из трех вокзальных входных дверей. Несмотря на долгие размышления, для меня так и остался загадкой смысл этих служебно-должностных действий. О сохранении тепла не могло быть и речи, так как ветер проникал через решетку столь же свободно, как и через открытые двери. Тот, кто хотел войти или выйти, мог это спокойно сделать через оставшуюся незакрытой дверь. И вовсе ни к чему уменьшать число открытых дверей только из-за того, что по ночам поток пассажиров редеет. Может, это делалось для того, чтобы на следующее утро можно было продемонстрировать политику «гибкого реагирования» и вновь открыть двери с наступлением часа пик? Все это было, вероятно, кем-то и когда-то выдуманной административной глупостью. Возможно, сотню лет назад было издано соответствующее служебное распоряжение, в смысл которого с тех пор никто не вникал.
В то время как в моей голове проносились эти мысли, я при выходе из здания через оставшуюся открытой дверь для смеха протянул руку наверх. Гляди-ка: а решетка-то движется. Меня осенила безумная идея.
Никого из вокзального персонала поблизости не было видно. Следуя своему смелому и в то же время злодейскому плану, я терпеливо дождался, когда повалила толпа после прибытия очередного поезда. Едва первые пассажиры приблизились к выходу на расстояние примерно десяти метров, я на три четверти опустил решетку вниз, дружески призывая людей поторопиться: «А ну побыстрее, вы еще можете успеть! Сейчас закрываю».
Произошло невероятное: никто не спросил, почему я это делаю и кто дал мне такое право. Вместо этого люди, согнувшись, с трудом продирались через узкое отверстие высотой не более одного метра, тесно прижимая к себе свои вещи и волоча чемоданы. Я же с великодушным видом стоял рядом, придерживая решетку властной рукой. Сегодня я знаю, какие чувства мог испытывать мой братец Тиль, совершая свои проделки. Наверняка не удовольствие и не сарказм, скорее – удивление.
Пропустив примерно половину людей, я отрубил: «Конец рабочего дня!», опустил решетку донизу и удалился размеренными шагами, ни разу не оглянувшись.
Спрятавшись за телефонной будкой, я продолжал наблюдать за происходящим. Но там ничего и не происходило. Любой из этих околпаченных мог бы без особых усилий устранить препятствие – для этого достаточно было просто протянуть руку и поднять решетку. Но никто этого не сделал. Все продолжали стоять, возбужденно жестикулируя, пока наконец через добрые четверть часа не появился привокзальный полицейский и не освободил их данной ему властью. Спасенные пассажиры заторопились под надежный домашний кров, вероятно, чтобы рассказать своим близким интригующие подробности только что пережитой драмы – захвата заложников. Только доблестный спаситель еще Долго расхаживал по опустевшей привокзальной площади, пиная ногой незримый футбольный мяч и высматривая, не затаились ли где злоумышленники.
Эта история может показаться неправдоподобной, но у меня есть свидетели, готовые подтвердить не только ее, но и другие рассказанные здесь.
А вообще-то в достоверности ее может убедиться любой, кто ходит в кино. По окончании фильма билетеры часто открывают только одну половину двойных дверей. Люди толпятся и с трудом проталкиваются через такой узкий проход, что становится страшно: вдруг застрянешь. И редко кто догадается открыть вторую половину двери. Остальные смотрят на смельчака, как правило, с удивлением, на их лицах, как это ни парадоксально, часто читается легкое неодобрение: такие действия вправе совершать только тот, кому это положено по должности. Ведь так?
Гастроли по островным курортам Северного моря всегда изматывали нас до предела. В это время наше состояние меньше всего зависело от внутреннего творческого настроя, больше – от расписания движения судов и болтанки. Вставать ни свет ни заря, грузить сценический реквизит на тачки или повозки, тащиться заспанными к вокзалу по тихим островным дорожкам, перегружаться в поезд местной железной дороги, вновь разгружаться на пристани и карабкаться затем вместе со всем барахлом по шаткому трапу или загружаться в зафрахтованный катер. Час отдыха на палубе возле машинного отделения, затем снова – багаж в зубы – и вниз, на сушу, загружать вещи в оставленную накануне машину. Длинный путь вдоль дамбы в направлении следующего порта, затянувшееся ожидание очередного судна (разумеется, битком набитого), и в заключение – все те же процедуры с погрузкой-выгрузкой, только в обратном порядке. Два часа на то, чтобы соорудить сцену, несмотря ни на что, вовремя начать представление, после чего опять демонтировать ее. Затем – несколько часов сна на надувных матрацах где-нибудь позади сцены или в зале для массажа какого-нибудь санатория, ибо получить свободную койку в разгар сезона – дело совершенно немыслимое. Спишь, пока в пять утра не прозвонит будильник и все не начнется по новой. И так день за днем.
Перед началом турне мы еще мечтали о том, как здорово будет поваляться на каком-нибудь пляже, но по прибытии на место нам становилось ясно, что сияющее солнце и морская волна предназначены исключительно для отдыхающих. У нас же на все это просто не оставалось времени. Чем дальше уходило лето, тем сильнее вскипало в нас завистливое раздражение против путешествующих отпускников. Хотя именно они и составляли ту публику, которая платит нам денежки, слово «куротник» стало худшим из ругательств в нашем репертуаре, и мы не упускали возможности продемонстрировать глубочайшее презрение ко всем этим вооруженным биноклями жителям материка, пустившимся на поиски отдыха и развлечений. Конечно, все это было в высшей степени несправедливо с нашей стороны, однако помогало продержаться до конца гастролей.