Киплинг

Во-вторых, писатель завел автомобиль, пока, правда, не собственный, а взятый напрокат. В последующие сорок лет жизни писателя автомобиль, уже собственный, а не съемный, стал его неотъемлемой частью, потеснил любимый велосипед. В первом таком автомобиле, а вернее, локомобиле на пару американского производства Киплинг в сопровождении «инженера» (то бишь шофера) и Кэрри неутомимо разъезжал по Суссексу в поисках нового дома. Однажды, где-то в суссекской глуши, автомобиль вдруг заглох и, несмотря на все усилия водителя Лоуренса, с места так и не сдвинулся. Киплинг вышел из машины, прошелся взад-вперед по дороге, потом посмотрел на жену и изрек: «Кэрри, дорогая, что может быть лучше американских женщин! Женщин — но не автомобилей!» Эти автомобильные поездки, непредвиденные остановки в пути, ремонт прямо на дороге, в котором писатель, надо сказать, всегда принимал посильное участие (очень уж любил технику!), описывались потом во многих его поздних рассказах. Сочинялись на эту тему и шуточные стихи вроде серии поэтических пародий «Муза среди моторов», публиковавшихся в начале 1900-х годов в лондонской «Дейли мейл».

В-третьих, Киплинг, человек, как мы знаем, замкнутый и исключительно скромный, начинал тяготиться своей национальной славой — и в этом смысле тоже новый дом был совершенно необходим. Особняк «Вязы», помимо того, что он навевал грустные воспоминания, находился на проходившей через Роттингдин оживленной дороге из Лондона в курортный Брайтон, и перед домом знаменитого писателя постоянно толпились непрошеные, но от этого ничуть не менее восторженные почитатели, следовавшие из столицы на морской курорт. Искусствовед и биограф Льюис Хайнд вспоминает, как он проезжал в направлявшемся в Брайтон туристском омнибусе через Роттингдин. «Достопримечательность номер один! — выкрикнул добровольно взявший на себя роль гида кондуктор, когда они миновали белый дом с садом за высоким, увитым плющом забором (которым Редьярд и Кэрри безуспешно пытались отгородиться от мира). — Если вы встанете со своих мест, леди и джентльмены, то увидите, как на порог своего дома поднимается в широкополой шляпе прославленный сочинитель». Леди и джентльмены не только вставали со своих мест и вытягивали шеи, дабы вживе лицезреть великого человека, но и, если омнибус останавливался, срывали с забора плющ на сувениры.

«Приватность» Киплинга защищал не только высокий забор, но и местная знаменитость, знавшая в Роттингдине всех и вся — некая миссис Ридсдейл. Когда турист спрашивал ее, не знает ли она, где живет мистер Редьярд Киплинг, почтенная дама отвечала вопросом на вопрос: «А вы что-нибудь этого автора читали?», и если ответ следовал отрицательный, миссис Ридсдейл говорила: «Тогда я вам не скажу» — и как ни в чем не бывало удалялась с высоко поднятой головой.

В-четвертых, у Киплинга в кабинете висел теперь рядом с портретом покойного Бёрн-Джонса, на который обратил внимание доктор Келлнер, его собственный портрет кисти младшего Бёрн-Джонса, Фила; ныне портрет этот, лучший из всех изображений Киплинга, находится в лондонской Национальной портретной галерее. «Гладкая лысина мне, конечно, чести не делает, — заметил как-то Киплинг об этом портрете, — но вдумчивый вид и брюшко бесспорны — от них никуда не деться».

Киплинг испытание славой выдерживал без особого труда — его более чем сдержанное отношение к почестям нам известно, а вот его муза страдала довольно сильно. «Прохвоста и компанию» он вряд ли дописал бы в «Вязах» — для этого пришлось на некоторое время скрыться в Шотландии, где в доме сталелитейного магната Эндрю Карнеги писатель в октябре завершил, наконец, сборник историй из жизни своего колледжа, про который Сомерсет Моэм однажды в сердцах заметил: «Более отвратную картину школьной жизни невозможно себе представить».

С таким вердиктом трудно согласиться: девять вошедших в этот сборник рассказов, веселых, искрящихся юмором и выдумкой эпизодов из жизни закрытой школы Сандхерст — точной копии Юнайтед-Сервисез, пронизаны острой ностальгией по школьным годам, школьным проделкам и, что бывает значительно реже, по школьным наставникам. Несмотря на комическое, порой карикатурное, но никак не «отвратное» обличье выведенных в «Прохвосте» учителей, читатель этой смешной, отлично написанной книжки ни на минуту не усомнится в том, какие теплые чувства Киплинг питал — и сохранил — к преподавателям Юнайтед-Сервисез, выведенным в сборнике под вымышленными именами Главы, Короля, Гордеца, Хитреца, преподобного Джона. Эти люди, дает понять автор, хоть и были порой смешны и нелепы, но отличались скромностью, преданностью делу и изо всех сил старались, как сказано в поэтическом эпиграфе к сборнику, «Здравый смысл нам преподать, / Тот, что больше знаний».

Вопреки нескончаемым проделкам Прохвоста, Индюка и Жука, которые то втихаря курят в своей «пещере», то проваливают школьную постановку «Волшебной лампы Аладдина», «перенасыщенной местными аллюзиями», то издеваются над школьным капелланом — наивным и недалеким начетчиком, то куражатся над заезжим «нравственным реформатором», читавшим в колледже лекцию о патриотизме, — в Сандхерсте царит на редкость теплая атмосфера единодушия, отличающая весь уклад этой закрытой школы. Не случайно же «Прохвоста и компанию» Киплинг посвятил бывшему директору закрытой школы Юнайтед-Сервисез, своему другу Кормеллу Прайсу.

Последнее, что Киплинг сочинил в этом, таком тяжелом для него году, была запись в дневник жены, которую писатель регулярно делал в канун Нового года. Всего пять слов: «Своей жизнью я обязан Кэрри».

1899 год кончался так же плохо, как и начался. 6 октября из печати вышла книга «Прохвост и компания», а пятью днями позже, 11 октября Англия объявила войну Трансваалю и Оранжевому свободному государству.

Глава одиннадцатая «ДЕНЬ-НОЧЬ-ДЕНЬ-НОЧЬ — МЫ ИДЕМ ПО АФРИКЕ…»

«…У него были такие широкие плечи и короткая шея, что не сразу бросалось в глаза, что он ниже среднего роста. На голове у него красовалась широкополая, плоская коричневая шляпа, какие носят буры, он носил короткий бежевый пиджак и такого же цвета длинные брюки. Мощная фигура, передвигается быстро, как пантера, а говорит еще быстрее. Ходит, раскачиваясь, с высоко поднятой головой, шляпа сдвинута на затылок, чтобы не мешала смотреть вверх — кажется, будто при ходьбе он сверлит глазами небо. Лицо под стать телу: круглое, широкое, глаза большие, взгляд напряженный. Глаза — первое, на что обращаешь внимание: огромные зрачки, а над ними дуги необычайно густых черных бровей. Обычно взгляд этих глаз трезв и задумчив, но бывает, в них вдруг вспыхнут озорные искорки, или, наоборот, взгляд становится тусклым и непроницаемым».

Таков выразительный словесный портрет тридцатипятилетнего Редьярда Киплинга — редактора выходившей в Блумфонтейне военной газеты «Друг». Портрет, написанный его коллегой, американцем Джулианом Ральфом, корреспондентом лондонской «Дейли мейл» в Южной Африке.

Но в редакции газеты, куда Киплинга пригласил сам главнокомандующий английскими войсками лорд Робертс, писатель работает, вернувшись в профессию спустя без малого двадцать лет, лишь с середины марта 1900 года. Война к этому времени длится уже шесть месяцев и складывается для империи, где «никогда не заходит солнце», на редкость неудачно. В первые же дни боевых действий бурами окружены Мафекинг на севере и Кимберли на западе (в осажденном противником Кимберли оказался сам Сесил Родс); на севере провинции Наталь, в Ледисмите, в окружение попала крупная группировка британских войск. Декабрьское контрнаступление англичан под командованием генерала Буллера провалилось; особенно же ощутимыми были поражения Буллера под Коленсо, а также в Натале, под Спион-Коп. Буры, прирожденные охотники и воины, метко стреляли и прекрасно знали местность, нанося противнику неожиданные удары с тыла. Британские войска несли громадные потери. Пришлось в срочном порядке вызывать из метрополии резервистов и менять командование: Буллера сменил Фредерик Сли Робертс, одержавший немало побед в Индии, где он жестоко расправлялся с восставшими сипаями, а также в Абиссинии, Бирме и Афганистане.