На исходе ночи

— Здравствуй, лейтенант! — Он крепко пожал руку Пынзару. — Что у вас стряслось? Начальство обеспокоено. Видишь, майор даже машину дал. — Москаленко показал на забрызганную грязью «Победу».

Они вошли в здание сельсовета. Председатель сельсовета Китикарь, тепло поздоровавшись с капитаном, встал из-за стола и направился к двери, однако его остановил Москаленко:

— Куда же вы, Василий Павлович?

— Да так… не хочу мешать, у вас ведь работа какая — секретная. Я понимаю…

— От Советской власти у нас секретов нет, — улыбнулся капитан, — тем более от фронтовиков. Как, кстати, себя чувствуете, Василий Павлович? — Он озабоченно взглянул на худое, изможденное лицо Китикаря.

— Неважно, если откровенно. Рана дает себя знать, особенно в такую погоду. — Китикарь кивнул в сторону окна, за которым накрапывал мелкий дождик. И тут же добавил: — Хотя на погоду грех жаловаться, для сева лучше не бывает.

В нем заговорил прирожденный крестьянин.

— Что верно, то верно, — согласился Москаленко. — Рассказывай, лейтенант, — обернулся он к Пынзару.

— Как я уже докладывал, пропал председатель нашего колхоза Коцофан. Все село обыскали — нету. Думали, в район поехал, его туда вчера с вечера вызывали, однако мм он не был. Звонили утром из райкома, спрашивали.

Пынзару обескураженно замолчал, не зная, что еще можно добавить.

— Пропал, говоришь? — чуть насмешливо произнес Москаленко. — Что значит — пропал? Человек не иголка, хотя и ту можно при желании разыскать. Плохо, видно, искали.

Участковый нервно заерзал на своем стуле, хотел что-то сказать, и капитан добавил:

— Ты только не обижайся, Ион, это я так, к слову. Может, он у родственников задержался… После угощения отдыхает, или еще куда пошел… сами понимаете, дело ведь мужское. А что жена его говорит?

— Нет у него жены, Андрей Кондратьевич, — вступил в разговор Китикарь. — Вы разве не знаете, что его Ленуцу фашисты замучили в концлагере? И родственников в нашем селе тоже нет. Сестра в другом районе живет. Да и не такой Тимофей Иванович человек, чтобы ни с того ни с сего уехать, бросить хозяйство, никого не предупредив. Здесь что-то не так…

— Неужто по-прежнему один живет, бобылем? — недоверчиво спросил Москаленко. — Он мужик из себя видный и молодой еще. Не тоскливо ему одному?

— Да чего уж хорошего, — согласно кивнул Китикарь. — Говорил ему: женись, Тимофей Иванович, в селе вон сколько солдатских вдовушек, и молодая любая пойдет. И слушать не желает. Не время, отвечает, сейчас о личной жизни думать, личную жизнь устраивать. Есть дела поважнее, колхоз надо поднимать, а жениться всегда успею. Хотя, — Китикарь чуть замялся, — люди разное болтают. Есть у Коцофана кто-то. Я, честно говоря, не вникал. Его это дело, личное.

— Личное — это правильно, Василий Павлович, — задумчиво произнес капитан, — однако в данном случае нас все должно интересовать. Но давайте по порядку. Кто видел в селе Коцофана последним? Это установлено?

Пынзару рассказал о своем ночном посещении правления и о том, что произошло дальше. Выходило, что он, участковый, был этим последним, кто видел председателя.

— Значит, ты, стало быть, хотел проводить Коцофана до дома, а он отказался? — уточнил капитан. — А зачем, собственно, ты решил его провожать? Он же не девушка.

— На всякий случай… Ночью всякое бывает. Неспокойно у нас в селе, товарищ капитан. Вот я и решил… — Пынзару после некоторого колебания добавил: — Я ему еще пистолет дал. Браунинг, трофейный.

Москаленко о чем-то напряженно размышлял.

— А почему он все-таки не захотел с тобой идти, как думаешь?

— Не знаю… Мне показалось, что он торопился, причем хотел остаться один, без провожатых.

ПОДПОЛКОВНИК ДЭННИС И ДРУГИЕ

В каса маре [3], которую отвели племяннику под жилье, пошел Степан Якуб. Не зажигая огня, стал будить Григория. Тот спал крепким молодым сном после плотного ужина, сдобренного, по обыкновению, самогоном. Григорий испуганно вскинулся на пышной подушке, ничего еще не соображая со сна и тараща глаза в темноту, потом быстро сунул руку под подушку.

— Это я, Гриша, — раздался над самым его ухом голос дяди, и он окончательно проснулся. — Вставай, дело есть.

— Какое еще дело? — сонно пробормотал племянник. — Ночь, поди, на дворе?

— Вот именно, — подтвердил Якуб, — самое подходящее время. Вставай. Ты что, запамятовал? Мы же с вечера договорились. Пошли, ждут ребята, которых ты просил подыскать.

Григорий торопливо натянул штаны, снова сунул руку под подушку, потом — в карман. В темноте что-то блеснуло, но Якуб не успел разглядеть, что именно, и они вышли на улицу. Идти оказалось недалеко. Якуб остановился в конце сельской улочки.

— Кажись, здесь.

Выглянувший из-за тучи месяц осветил недостроенный дом. Отсутствовало крыльцо, саманные стены не побелены, однако несмотря на нежилой вид строения из трубы вился едва заметный дымок.

— Тетка Агафья Препелица строится, — пояснил Якуб. — Брата ее Федора, младшего, забрали недавно в это, как его… ФЗО, на шахтера послали учиться. А он не захотел, не понравилось под землей копаться. Сбежал с шахты. Здесь, значит, и прячется, чтобы не поймали. Дезертир трудового фронта, как они говорят. А насчет этого, сам знаешь, у большевиков законы строгие. Жалеет его Агафья, подкармливает, печку иной раз истопит. Вроде для просушки дома, если кто спросит, зачем недостроенный дом топишь. С Федором еще один парень, не из наших мест будет, я его не знаю.

Якуб постучал в окно, оно отворилось, и оттуда высунулась голова с волосами чуть не до плеч. Патлатый узнал Якуба, задержал взгляд на его спутнике и простуженным голосом сказал, чтобы они заходили.

Григорий в растерянности оглянулся: как зайти, если дверей и крыльца нет. Патлатый хрипло засмеялся:

— Через окно… Как мы.

Якуб приглашению не последовал. Пробормотав, что он, мол, староват уже по окнам лазить, заторопился восвояси, на ходу бросив племяннику:

— Обратно сам дорогу найдешь.

Григорий вернулся не скоро, под утро, и сразу завалился спать. Встал он поздно, весь день никуда не выходил, валялся на диване, курил, о чем-то думал. Потом попросил у дядьки бумагу и ручку. Якуб принес разукрашенную кляксами школьную тетрадь дочери. Последние страницы были чистыми, их-то Григорий и вырвал. Ручки и чернил в доме не оказалось: дочка взяла с собой в школу, и Григорию пришлось довольствоваться карандашом. Он уединился в каса маре и вышел только к ужину, важный и озабоченный. За столом племянник налил себе полный стакан самогона, выпил одним махом и снова потянулся к бутылке. Якуб искоса посмотрел на его побледневшее от спиртного лицо.

— К Надьке, небось, собрался? Смотри, окрутит она тебя.

Для него уже давно не было секретом, в каких именно отношениях находится его племянник с одинокой учительницей Надеждой Пламадяла, да и сам Григорий не скрывал от родственника их связь. Обычно, идя на свидание, он «принимал» для настроения больше нормы — как сегодня вечером; бывало, прихватывал бутылку с собой.

— Не до Надьки сегодня, — озабоченно ответил Григорий. — Есть дело поважнее. А пока бывай здоров, дядя Степан!

Среди ночи в дверь дома председателя Чулуканского сельсовета Данилы Макаровича Настаса постучали. Стук был громкий, требовательный, настойчивый. Настас уже привык к тому, что его могут по разным неотложным делам разбудить среди ночи — такая у него должность — председатель сельсовета, и потому не удивился, пошел открывать. У двери все же спросил, кому понадобился в такое позднее время. Человек за дверью ответил:

— Из милиции мы, из района, товарищ председатель. По особому заданию.

Голос был молодой, незнакомый.

Он отворил, и в комнату вошли трое. Настас про себя удивился, что ночные посетители одеты кто во что, а не в форму, как полагалось бы работникам милиции. Правда, самый высокий, статный молодой человек был в сапогах и шинели без погон, но не в синей, милицейской, а в той, но носят военные. «Где-то я его уже видел, лицо вроде бы знакомое. На улице или возле сельсовета… И шрам на виске, как у того», — мелькнула у Настаса мысль.

3

Каса маре — горница, парадная часть дома.