На исходе ночи

Лейтенант вышел, неслышно притворив за собой дверь. Жугару, не присаживаясь за письменный стол, подошел к двум сейфам, стоящим в углу, открыл тот, что побольше, с табличкой «Саламандра» на облупленной дверце. Сейф был доверху набит папками и бумагами. Он взял наугад груду папок, положил на стол, начал медленно перелистывать… Неизвестными лицами подожжен колхозный ток… Вооруженные грабители напали на сторожа магазина сельпо и унесли товары на сумму… Неопознанными преступниками зверски убит (повешен) комсомолец-бригадмилец… С колхозного склада ночью вывезено 35 мешков подсолнечника… Во время выборов в Верховный Совет нарушена телефонная связь… Листовки антисоветского содержания… Анонимные письма партийным и советским работникам с угрозами расправы…

Жугару достал пачку «Казбека», закурил, задумался. Невеселое наследство оставил его предшественник — младше по званию — капитан, но старше по возрасту, строевой офицер, — попавший в органы госбезопасности уже после войны. Припомнился разговор, когда капитан передавал ему дела: «Поверишь, — говорил он, — на фронте было легче. Там все ясно: кто враг, кто свой. Открытый бой. А здесь не всегда разберешь. Тонкое это дело, особый подход требуется… Скажу тебе откровенно — не жалею, что меня переводят, даже рад. Ну а ты, думаю, справишься лучше меня. Опыта больше, образование соответствующее. И сам, слышал, из этих мест будешь. Свой человек, не то, что я, россиянин. В общем, правильно сделали, что тебя сюда назначили. Для пользы дела».

Примерно такие же слова услышал Жугару в отделе административных органов ЦК, куда его, совсем недавно работавшего заместителем начальника райотдела МГБ по милиции в одном из южных районов Молдавии, вызвали для беседы. И еще ему было сказано, что в Кишкаренском и прилегающих к нему районах оперативная обстановка весьма сложная, и на него, офицера-фронтовика, получившего специальное образование и имеющего уже известный опыт оперативной работы, возлагают немалые надежды. «А какой-такой у меня особый опыт? — хотел было возразить тогда Жугару. — Закончил войну командиром пулеметного взвода. Правда, потом пришлось участвовать в ликвидации оуновских банд в Западной Украине». Видимо, этот опыт и имел в виду его собеседник в ЦК. Так и остался служить бывший пулеметчик в органах. Едва окончил Кишиневскую школу милиции — послали замом в райотдел. И вот теперь поручают самостоятельный участок. Нет, он тогда не отказывался, сказал, что постарается оправдать доверие.

Жугару перевел взгляд на стол, заваленный папками. «Неужели прав был мой предшественник, когда утверждал, что на фронте было легче?» Но здесь тоже фронт… без линии фронта, здесь тоже идет война между старым и новым, и он, майор Жугару, снова оказался на передовой. Пусть будет так, за чужими спинами он не привык прятаться.

Погасив папиросу в стреляной гильзе от снаряда, приспособленной под пепельницу, он принялся перебирать папки, пока не дошел до той, на которой значилось: «Дело Бодоя Ф. Е., начато 27 июля 1945 года, окончено…»

…В годы бояро-румынской оккупации имел в селе Мындрешты кузницу. Согласно показаниям жителей села, занимался воровством скота и птицы. Служил в румынской королевской армии. В 1945 г. был арестован за уклонение от службы в рядах Красной Армии, а также за хранение огнестрельного оружия (пистолета). Бежал из-под стражи и перешел на нелегальное положение. Вместе с ним на нелегальном положении находятся жена, сын и дочь. Двоюродный брат Бодоя, призванный в Красную Армию, был расстрелян по приговору военного трибунала за попытку перейти на сторону врага.

Организовав сравнительно небольшую, но глубоко законспирированную бандитско-террористическую группу, которую в целях устрашения именует «Черной армией», Бодой совершил ряд терактов над партийно-советскими работниками, активистами колхозного движения. Занимается грабежом, проводит антисоветскую агитацию, направленную на срыв мероприятий по укреплению Советской власти и коллективизации сельского хозяйства. Убил председателя Гиришенского сельсовета… комсомольца-бригадмильца села Мындрешты… секретаря Годжинештского сельсовета… Подозревается в совершении ряда других терактов.

Характеризуется как исключительно жестокий, осторожный, скрытный… Физически сильный… Хорошо вооружен. При задержании может оказать вооруженное сопротивление. Оружие применяет без колебаний…

«Война вот уже несколько лет как закончилась, а такой враг все еще топчет молдавскую землю!» Майор невольно стиснул зубы от нахлынувшей ненависти. Хотелось действовать сейчас, немедленно, не откладывая ни секунды. Он взглянул в окно, за которым стояла глухая ночь, и снова взялся за папку. Наткнулся на серый конверт с типографской надписью: «Подлинник письма. Не сгибать!» В конверте лежало несколько писем, написанных рукой Бодоя, о чем свидетельствовало заключение эксперта-почерковеда. «Не забыть бы письмо Коцофану послать на экспертизу для идентификации». Жугару достал из полевой сумки письмо, которое захватил с собой, уезжая из Мындрешт. Для верности. Китикарь мог и ошибиться, утверждая, что почерк Бодоя знает не хуже своего собственного.

На самом дне папки майор обнаружил еще один конверт — с фотографией. Судя по несколько размытому изображению, она была переснята с фото паспортного формата и затем увеличена. На оборотной стороне прочитал полустершуюся надпись карандашом: «Ф. Е. Бодой». Жугару пристально всмотрелся в изображение: правильные, крупные черты лица, густые волосы, решительный, колючий взгляд, небольшие усы над упрямо сжатым ртом. Казалось, человек с фотографии с затаенным вызовом или усмешкой смотрел на майора. «Так вот, значит, ты каков, Филимон Бодой. Интересно взглянуть на тебя живого».

Жугару захлопнул папку, посмотрел на часы; было начало первого. «Еще успею, в министерстве все на местах». Он снял телефонную трубку и попросил срочно соединить его с Кишиневом.

ДАП

Прошло несколько дней после той памятной, наполненной бурными событиями ночи, прежде чем Григорий Солтан снова объявился в доме своего дяди. Пришел он поздним вечером, грязный, с заросшим щетиной лицом и первым делом осведомился, не разыскивали ли его и, вообще, не видел ли Якуб возле дома каких-нибудь посторонних, незнакомых людей. Услышав в ответ, что тот ничего подозрительного не заметил, успокоился, накинулся на еду, которую не замедлил принести дядька. За едой ему было не до разговоров. Молчал и Якуб.

Налет на сельсовет, дом председателя и магазин сельпо неведомым подполковником Дэннисом и его людьми взбудоражили Чулуканы. В селе только и было разговоров, что об этих из ряда вон выходящих происшествиях. Якуб догадывался, что без Григория дело не обошлось. Отсутствие племянника после той ночи лишь укрепило его предположения. Правда, и раньше случалось, что Григорий пропадал на несколько дней, но Якуб знал, где он — у Надьки Пламадяла. Расспрашивать племянника, где он был эти дни, дядька не стал. Приглядевшись к Григорию, пока он жил у него, Якуб пришел к выводу, что тот очень изменился с тех пор, как гостил несколько лет назад. Изменился не только внешне: возмужал, черты лица, по-прежнему красивого, загрубели; стал неразговорчивым, держал себя высокомерно, подчеркивая свое превосходство, мог и надерзить. И Якуб старался не лезть с лишними вопросами, чего Григорий особенно не любил. «Если что — сам скажет», — думал Якуб, наблюдая, как Григорий поглощает ужин, однако тот молчал по-прежнему, и Якуб в конце концов не выдержал. Желание поделиться мстительной радостью, подогреваемое жгучим любопытством, взяло верх, и он, рассказав о том, что произошло, как бы невзначай спросил, уже не его ли, Григория, это рук дело.

Племянник многозначительно промолвил:

— Пока об этом рано говорить, дядя Степан, придет время — все узнаешь.