Страница 12 из 38
Обедать идут в итальянский ресторан. Аська хочет пиццу, но тут мадам настаивает на своем: лучше и полезнее для ребенка — «паста». Когда приносят заказ, Аська разочарована: обыкновенные макароны с соусом! Дома, в Ленинграде, макароны едят почти каждый день; как говорит мамочка своим подругам, «приходится покупать дешевые продукты, копим на кооператив». Это чтобы жить не в коммунальной комнате, а в своей квартире, отдельно. Аська вяло ковыряет еду в тарелке, но, распробовав, обнаруживает, что «паста» с вкуснейшим соусом ничуть не походит на серые клейкие комки, называемые макаронами, которые подают ей дома и в детском саду.
— У ребенка хороший аппетит! — жизнерадостно констатирует мадам Прето. — Сейчас домой, отдохнуть и переодеться, а вечером — прием у ооочень интересных людей! — Мадам говорит это округлив глаза и добавляет: — Доходы хозяина даже больше, чем мои! А дом — настоящий дворец.
Аська так хочет посмотреть на дворец, что даже не спорит, когда ее укладывают спать после обеда. Поскольку спать совсем не хочется, Аська лежит тихонечко и ждет, когда начнут собираться «на прием», мерить нарядные платья и украшения. В спальне — мягкая полутьма, легкий голубовато-сиреневый свет сочится сквозь многослойные газовые занавески, закрывающие почти всю стену, и ложится тончайшими лучиками на огромную кровать — в доме мадам Прето нет «детских», есть только «гостевые». В одной из них и помещается Аська. Справа от кровати зеркальная стена. Стена отодвигается, а за ней — волшебный шкаф: гардероб, в котором можно ходить! Шкаф набит нарядами, а мадам удивленно говорит: «Ну надо же! А я даже и не помню, что в нем!» Пушистый белый ковер на полу, матовый уютный ночничок у кровати. Хорошо все-таки у мадам Прето! Не то что в детском саду, — вздыхает Аська, вспоминая.
Вот уж куда точно никогда не хочется! Дождливыми мокрыми утрами или темными, страшными, морозными — Аська с неизменным ревом конвоируется в детский сад. Вставать — невыносимо. Кажется, что каждая клеточка твоего тела противится насильному прерыванию уютного теплого сна. Аська путается в колготках, никак не может натянуть свитер, одежда не слушается и жутко колется, и Аська разражается плачем. Бабушка старается помочь, но только беспомощно мечется из комнаты в комнату. Мамочка сердится, она уже опаздывает, торопливо глотает кофе с бутербродами, приготовленными заботливой бабушкой. Аська пускается в длительное препирательство из-за брюк. Любимые — красные и с пряжечками — в стирке. Есть точно такие же, с пряжечками, но зеленые! Или красные, но без пряжечек! Мамочка ехидно замечает, что, по ее мнению, одежду иногда нужно стирать. Взрослым ни за что не объяснишь, что брюки без пряжечек — это совсем не то, что брюки с пряжечками! Зачем стирать, когда она только три раза в них упала с горки за неделю, — ноет Аська. Наконец мамочка не выдерживает, надевает на извивающуюся и орущую дочь зеленые брюки, натягивает на нее шубку, нахлобучивает шапочку и, быстренько одевшись сама, тащит Аську к выходу по длиннющему коммунальному коридору. В коридоре рева умолкает: боится разбудить злобную бабку Елизавету Власьевну. Та потом год будет вспоминать, как только под утро заснула, и на тебе — ор на всю ивановскую! А у нее бессонница! Бабушка спешит следом: поскорее закрыть за ними дверь.
По улице бредут сквозь мрак, стылый холод и сугробы, под заунывное Аськино подвывание. Мамочка строго молчит, ее губы плотно сжаты, всем видом выражает она недовольство непослушной дочерью. От этого Аська еще больше себя жалеет и ревет в полный голос. В разинутый рот летит холодная ледяная пыль. Но вот тьма наконец обрывается желтым и теплым проемом двери детского сада. Они вваливаются внутрь вместе с клубами морозного пара и вдыхают знакомый и плотный (ни с чем не спутаешь) запах детсадовской еды. В маленькой прихожей тесно. Большие шары — взрослые — ворочаются в этой тесноте, извлекая из одежек маленькие шарики — своих детей. Снимаются шапки и варежки, разматываются платки, потом — долой галоши, валенки, множественные свитеры, жилеточки какие-то, вязаные или стеганые. В результате маленькие шары превращаются в худосочных и бледных «питерских» деток с вечными темными кругами под глазами. Одежки перекочевывают в шкафчики — узкие-преузкие, и у каждого на дверце изображение овоща или фрукта. У Аськи — пупырчатый зеленый огурец, похожий на жабу (а хотела вишенку, так ведь не дали!). Большие шары — взрослые — прощальными добродушными взорами провожают своих отпрысков, которых воспитательница уже подгоняет — завтракать. На завтрак — ненавистная каша, которую Аська размазывает ложкой. А впереди — целый день невыносимой скуки, день, спланированный кем-то по идеально однообразному распорядку: еда, гуляние, еда, сон, гуляние. И так будет, независимо от дня недели, времени года, так будет всегда, пока есть детский сад, и время будет тянуться, словно резиновое, а Аська будет ждать, ждать, пока вечером не вернется за ней ее элегантная мамочка, чтобы вести домой ужинать.
Аська болеет. После Африки у нее это часто. «Перемена климата!» — разводит руками добрая участковая докторша. Аськин организм совершенно не хочет выносить дождливую осень, слякотную весну, а уж холоднючую зиму — и подавно. Хворать по нескольку раз в год уже привычно, скучно и больно. Аська полусидит в подушках, уши и щеки замотаны бинтами, под ними — вонючий камфорный компресс. Когда бинт разматывают, чтобы поменять, Аська боится смотреть в зеркало: лицо раздуто, словно шар, около ушей настоящие бугры! Бабушка говорит — «железки» болят. Аська терпит мучительные уколы за уши, но болезнь возвращается снова и снова. Страшнее всего — думать, что навсегда останешься такой уродиной. У Аськи жар, все вокруг плывет, уши заложены и ноют беспрерывно, нос забит и в глазах саднит. Добрая бабушка пытается развлечь больную: читает вслух, до хрипоты, а потеряв голос, включает проигрыватель с обожаемыми «Бременскими музыкантами». Аська любит рисовать, и бабушка приносит бумагу и карандаши, в надежде отвлечь разнесчастную внучку. На градуснике, вынутом из горячей детской подмышки, — тридцать восемь с половиной. Аська начинает рисовать. Вначале Микки Мауса и его жену Минни — любимых «мультяшных» героев. Потом мамочку и бабушку. Тоже любимых. Потом себя в цветах на лужайке. Отца не рисует. Он не любимый. Рисует цветочки отдельно (как мама). Роскошную лилию. Легкомысленную ромашку («любит-не-любит»). Разлюбезные бабушкины ландыши. Сирень (даже запах вспоминается весенний). Родители, вернувшиеся с работы, тихонько заглядывают в комнату: ребенок занят, даже не замечает пришедших, а значит — можно спокойно поужинать! Аська рисует розу. Ярко-розовую, богатую, пышную. И сама долго любуется картинкой: кажется, получилось! Болезнь забыта на время, Аську захлестывает вдохновенье. «О роза ты роза…» — выводит она неловкой рукой. Писать по-печатному бабушка Аську уже научила. Правда, иногда путаются направления букв, но, в общем, слова складываются верно. «О роза ты роза, прекрасная роза!» Аська страшно довольна: она написала настоящие стихи! Охрипшим от болезни голосом она радостно орет: «Мама!!! Мааам!» На крик прибегают испуганные взрослые — не случилось ли чего с ребенком?! Увидев, что все хорошо, бабушка уходит в кухню, посуду мыть. Мамочка и Он остаются и присаживаются на кровать.
— Ну, как дела? — улыбается мамуля. Он тоже улыбается, не знает, что для Аськи его вовсе не существует.
— Я стихи написала, — говорит Аська и показывает картинку с одой розе. — Вот!
Мамочка хвалит картинку, и Он тоже благосклонно кивает.
— Ну, прочти нам стихи, — умильно разнежившись, говорят родители.
Аська сиплым и гнусавым от насморка голосом читает: «О роза ты роза, прекрасная роза!»
Далее следует пауза. Взрослые, немного выждав, недоуменно вопрошают: «Это все?»
— Да! — гордо заявляет Аська.
Взрослые переглядываются. Говорят: «Ну-ка прочти еще раз». Аська начинает снова: «О роза ты роза, пре…» И тут взрослые не выдерживают и разражаются дружным смехом. Слова «прекрасная роза» тонут в громогласном гоготе. Родители кричат: «А еще раз!» — и буквально заходятся. Аська, не веря своим ушам и замирающему сердцу, упорно повторяет вновь: «О роза ты роза, прекрасная роза!» Взрослые уже лежат и только поскуливают от неукротимого смеха.