Чичерин

Шарады западных политических интриганов отлично подтвердили ленинскую характеристику Версальского мира, заложившего непримиримые противоречия в Европе. Теперь империалистические группировки готовы вцепиться друг другу в горло, если нельзя разрешить свои противоречия за счет Советского Союза, — отметил нарком.

В тот же день Георгий Васильевич был на приеме в советском полпредстве. Гостей собралось около 800 человек, среди них рейхсканцлер Лютер, министр иностранных дел Штреземан, генерал фон Сект, германский посол в Москве Брокдорф-Ранцау, представители финансовых и торговых кругов, журналисты, весь дипломатический корпус, за исключением американского посла. «Прием, — писала на следующий день одна из немецких газет, — оставил впечатление огромного общественного события, которое так редко можно увидеть в послевоенные годы даже в таком имеющем мировое значение городе, как Берлин».

Но Чичерин отнюдь не в восторге, ему не удалось выполнить задуманных планов. Суматоха и толчея при большом стечении гостей мешали беседовать откровенно.

Все же из доверительных бесед с некоторыми знакомыми он узнал, что германское правительство усиленно распространяет слухи, будто Советский Союз примирился с Локарно, хотя всем было ясно видно, что соглашения, заключенные в этом городе, своим острием направлены против Советского Союза. Беспочвенные утверждения немцев были похожи на провокацию. На следующий же день в письме в Москву нарком предложил усилить разоблачительную кампанию против локарнского сговора империалистических держав.

В Висбаден Георгий Васильевич уехал лишь 9 ноября. Утром в день отъезда ему показали только что поступившее анонимное письмо, в котором говорилось, что на наркома готовится покушение. Георгий Васильевич прочитал его и преспокойно уехал на вокзал.

В Висбадене ничего не изменилось. Потянулись дни со строгим режимом и надоедливыми, унылыми процедурами. Жизнь скрашивалась лишь неотнятой возможностью читать и писать. Скоро он закончил изучение Локарнских соглашений и написал подробные письма с их детальным анализом. А тут подоспело согласие Москвы на поездку во Францию с заездом в Париж. Был установлен также и обратный маршрут через Берлин и Ригу, а через неделю было сообщено, что можно заехать и в Ковно.

Во Францию Чичерин выехал тайно. Предосторожность была отнюдь не лишней. Слухи о готовящемся покушении становились все более упорными, казалось, угроза, о которой говорилось в анонимном письме, могла оказаться не пустой. Позже, когда на территории Советского Союза был арестован один из белогвардейских агентов, выяснилось, что в течение всего времени пребывания наркома во Франции ему угрожала серьезная опасность.

В год дипломатического признания Советского Союза многими странами усилилась террористическая деятельность эмигрантской контрреволюции, пытавшейся ухудшить отношение капиталистических стран с Советским Союзом. Был совершен ряд покушений на советских дипломатических работников. Очередной жертвой белоэмигрантов был намечен Чичерин.

Под предводительством бывшего великого князя Андрея Владимировича на юге Франции рыскали террористы-белогвардейцы из «Активной группы по борьбе с большевистским движением во Франции». Группа, как и парижская организация, имела задание обнаружить местожительство советского наркома и уничтожить его. Первую часть своего заговора террористы решили без затруднения, тем более что это легко было установить из газет. Вторая часть их кровавой затеи, к счастью, не удалась: Эльвенгрен, Вяземский и Волошин, на которых возлагалось это преступное задание, прозевали отъезд наркома в Париж.

Столица Франции, оправившаяся от военного времени, поражала посетителей множеством автомобилей и разнообразием обильных ночных реклам. Но за этой блестящей вывеской скрывалась трудная жизнь. От Чичерина все это не ускользнуло, он заметил обеднение населения.

Чичерин несколько раз встретился с Брианом. Французский министр упорно убеждал наркома в необходимости для Советского Союза вступить в Лигу наций. Разговоры на эту тему были скучно однообразны.

— Войдя в Лигу наций, — говорил Чичерин, — мы должны по всем вопросам занимать известную позицию… Мы не отказываемся участвовать в экономической конференции и конференции по разоружению, сохраняя все-таки нашу отрицательную позицию к самой Лиге наций.

Бриан не исключал отдаленной возможности более тесных отношений между Францией и Советским Союзом на основе, как он говорил, союза двух демократий. Но дальше отвлеченных рассуждений дело не шло.

5 декабря берлинское полпредство сообщило приятную новость: Чичерин избран на XIV съезд партии делегатом от партийной организации НКИД. Не откладывая дела в долгий ящик, Георгий Васильевич начинает готовиться к выступлению на этом съезде, усиливает переписку с полпредством в Берлине, откуда ему направляется международная и другая информация, а также необходимые материалы. Между прочим, Крестинский сообщил, что Штреземан выражает большое недовольство по поводу встречи Чичерина с министром иностранных дел Брианом.

В Париже состоялась еще одна более важная для советской дипломатии встреча. Сюда прибыл турецкий министр иностранных дел Тевфик Рюштю-бей, чтобы подписать советско-турецкий договор, переговоры о котором велись в течение всего 1925 года. Он говорил о желательности еще большего улучшения советско-турецких отношений, о чувстве личной симпатии турок к советскому наркому, который так много сделал для укрепления этих отношений.

— Новая Турция, — сказал он, — в настоящее время стремится по образцу СССР активно участвовать в борьбе азиатских народов против угрожающего им всем империализма.

В ответ Чичерин выразил твердое убеждение в ценности договора для советского и турецкого народов, готовность Советского правительства сделать все для улучшения добрососедских отношений между обеими странами.

17 декабря в Париже без особой торжественности, по-деловому, был подписан советско-турецкий договор. Реакция со стороны западных кругов была весьма бурной. Во французских политических кругах договор расценили как очередной удавшийся Советскому Союзу подкоп под Лигу наций, но сделать нельзя было ничего, договор стал реальностью.

Вскоре Чичерин благополучно выехал в Берлин. Покушение белогвардейцев на парижском вокзале не состоялось.

Сразу по приезде Чичерин послал визитные карточки Лютеру и Штреземану, давая понять, что на беседы не напрашивается, однако в порядке любезности сообщает о своем прибытии. На следующий день вопреки дипломатическому протоколу к нему прибыл Штреземан: так велико было его нетерпение узнать, о чем же все-таки Чичерин разговаривал с Брианом в Париже. Ушел он явно разочарованный. Ему казалось, что советский нарком что-то не договаривает и отделывается от него салонными любезностями.

Трогательной была встреча с Оскаром Коном, который в 1908 году защищал Чичерина перед прусским судом, а ровно через десять лет вел с ним по прямому проводу беседы о революционных событиях в Германии. Теперь Оскар Кон работал юрисконсультом в советском полпредстве.

22 декабря Чичерин выехал в Ковно. Визит советского всемирно известного политического деятеля вызвал здесь повышенный интерес. Литовское правительство хотело использовать визит как некий контрбаланс визиту советского наркома в Варшаву. Поэтому прием, оказанный Чичерину в Ковно, превзошел своей пышностью прием в Варшаве.

В 12 часов ночи нарком покинул Ковно. Отъезд ознаменовался неприятным событием: в Ковно вспыхнул чудовищный пожар, огромное зарево колыхалось над городом, освещая мрачный полог ночного неба. Некоторые усмотрели в этом дурное предзнаменование, и в последующие дни газеты усиленно раздували тревожные чувства обывателей, связывая воедино два факта: визит большевистского комиссара и страшный пожар.

Приезд наркома в Латвию был как нельзя кстати. Здесь активно действовали англичане, они усиленно вели антисоветскую кампанию. Визит Чичерина, конечно, не мог тотчас же обезвредить их подрывную деятельность, но мог способствовать установлению лучших отношений между СССР и Латвией, тем более что к этому, кажется, склонялось латвийское правительство.