Чичерин

Казалось, все предвещало удачу в советско-германских переговорах. Но неожиданно 3 мая берлинская полиция совершила грубую, в старопрусском духе провокацию. Под предлогом задержания двух бежавших арестантов полицейские ворвались в здание советского торгпредства, взломали столы и шкафы сотрудников и начали рыться в бумагах. Только решительный протест приостановил эту провокацию. Германский посол был в отчаянии. Его личным планам грозил провал. После долгих переговоров конфликт был все же улажен.

Чичерин в это же время не упускает возможности восстановить отношения с Францией. Настойчивые и последовательные усилия советской дипломатии в этом направлении давали свои плоды.

Вечером 28 октября 1924 года, когда Чичерин собирался идти на очередное заседание сессии ЦИК, ему вручили телеграмму от Эррио: французское правительство признавало Советский Союз де-юре и предлагало начать переговоры по спорным вопросам.

— Мы горячо приветствуем этот акт, — говорил нарком на заседании ЦИК. — Мы видим те перспективы, которые он раскрывает перед нами в дальнейшем для развития нашей международной политики и развития наших международных экономических отношений.

Я предлагаю Центральному Исполнительному Комитету принять это предложение и ответить согласием на немедленный обмен послами с Французской республикой. Нам предлагается также немедленно открыть переговоры в Париже для урегулирования всех спорных вопросов между обоими государствами и для того, чтобы положить начало между нами дружественным отношениям экономического сотрудничества, я предлагаю принять это предложение и, приветствуя шаг французского правительства, согласиться на немедленное открытие этих переговоров.

Предложение наркома было принято единогласно.

Это был еще один рубеж на трудном пути.

В Германии антисоветские круги в противовес советско-французскому сближению пытались демонстрировать мнимые симпатии к Англии. Они прервали московские торговые переговоры. Снова Ранцау в панике, снова Чичерин убеждает посла в прочности советско-германских отношений, покоящихся на Рапалльском договоре.

Сложные проблемы урегулирования отношений с Германией действительно требовали неустанного внимания. Нужно было очень осторожно подталкивать события, опрометчивый шаг мог испортить работу многих месяцев.

Отношения с Францией налаживались с большим трудом, нужно было и тут преодолевать все новые и новые барьеры. Полпред Красин сообщал, что встретили его в Париже холодно, вручение верительных грамот задерживалось. Антисоветские настроения стремился подогреть находившийся в Париже Чемберлен.

Вообще создавалась картина «грандиозного всемирного похода» против Советского Союза. Но, как отмечал нарком, на самом деле это не так страшно. «Если Чемберлен хочет, как пророк Илья, на огненной колеснице разъезжать среди грозовых туч и метать в нас молнии, — высмеивал его Чичерин, — то встает вопрос, не будет ли он в действительности больше похож на синицу, которая хотела зажечь море».

В начале 1925 года Чичерин был много времени занят подготовкой к III сессии ЦИК, в которой ему надлежало принять активное участие. Почти все дни он проводил на заседаниях, часто возвращался домой поздно ночью, усталый, разбитый.

20 февраля вместе с другими членами Советского правительства Чичерин выехал в Тифлис, где должна была проходить сессия. В Харькове весь вокзал, перрон и часть железнодорожных путей к приходу поезда были запружены народом. Чичерин на минуту появился на площадке вагона, ответил на приветствия и скрылся в своем купе. Но собравшиеся потребовали, чтобы он сделал доклад о международном положении. Ни просьбы, ни ссылки на то, что его не будет слышно, ничто не помогло. Пришлось, стоя на подножке вагона, рассказывать о событиях текущего момента.

Сообщение об этом импровизированном докладе попало в печать, и с того дня подножка вагона стала для Чичерина ораторской трибуной. На каждом полустанке в любое время дня или ночи ему приходилось выступать экспромтом, без конспектов и записок.

В Баку Чичерин выступил на торжественном заседании ЦИК Азербайджана. Он говорил о великой нерушимой дружбе советских народов, сбросивших ярмо капиталистического рабства, об их союзе с порабощенными народами Востока.

— Для нас Баку особенно дорог еще и тем, что он является пунктом, в котором мы непосредственно соприкасаемся с Востоком.

3 марта правительственный поезд прибыл в столицу Советской Грузии. На проспекте Руставели выстроились войска. Все застыли в ожидании. Калинин приветствовал их, в ответ несся грузинский боевой клич:

— Ваша-а-а! Ура-а-а!

А потом у дворца состоялись парад и демонстрация.

Вечером того же дня в здании государственного театра открылась III сессия ЦИК СССР. На втором заседании с большим докладом о международном положении выступил нарком Чичерин.

— Англия, — говорил он, — может рассматриваться как наиболее влиятельная из капиталистических мировых держав. Но она начала испытывать растущее недовольство доминионов и поднявшееся на большую высоту национально-освободительное движение колониальных народов. Появилась серьезная трещина в англо-американских отношениях, пытается обособиться Франция, двойственную позицию заняла Япония, на которую давят совместно и порознь Англия и Америка, в обиженной позе стоит в стороне Италия, тужится занять подобающее место среди сильных мира сего Германия и т. д.

Нарком, нарисовав яркую картину международных отношений, вынес на суд сессии предложение о советской внешней политике, направленной на налаживание мирных отношений.

К докладу Чичерина был проявлен огромный интерес. Сильный и образный язык его выступления приковывал внимание слушателей, а внутренняя логика и стройность выступления втягивали в совместное обдумывание международного положения.

Доминирующим началом во всех последующих выступлениях наркома было требование о сохранении мира.

— Основное содержание нашей международной политики, — говорил он, — ее первый постулат, ее первое требование, — это глубокое стремление к миру. Это связано и с общими основаниями нашего строя, и с целым рядом моментов политической обстановки.

Нарком говорил, что СССР вступил в полосу новой истории, которую характеризует мирный поединок двух систем.

Почти каждый день Чичерин держал отчет перед трудящимися Тифлиса. Нарком увязывал прошлое с настоящим и рисовал картины будущего. Он щедро делился своими мыслями. Это были блестящие импровизации, которые навсегда погибли: ни один, даже самый талантливый репортер был бы не в силах передать выступление Чичерина, который не читал прописные истины по заранее написанной бумажке, а сердечно беседовал со слушателями.

Однажды Чичерин выступил на площади перед университетом. Было много молодежи — проходило объединенное студенческое собрание всех вузов и рабфаков Тифлиса. Встреча была по-студенчески горячей. Чичерин долго ожидал, пока стихнут приветствия.

— В XVIII веке, — говорил он, — задача дипломатии сводилась к привлечению на свою сторону того или иного государя, общественные же факторы лежали вне сознания деятелей международной политики. В настоящее время вести политику значит двигать общественными, особенно экономическими факторами. В этом отношении мы имеем перед нашими противниками неизмеримое преимущество — марксистский анализ. В настоящий момент, когда наш спор разрешается не силой оружия, наша борьба заключается в том, чтобы достигнуть превосходства в области экономического творчества. Мы должны показать, что наша форма хозяйства есть высшая. Тем, что мы показываем преимущества нашего строительства, мы получаем перевес в нашем международном положении.

Отдыхал ли нарком в эти дни, трудно сказать. Его видели то на одном, то на другом собрании, то за письменным столом, то у памятников древней старины.

Вечером 7 марта члены правительства выехали в Армению. Поездка по Закавказью совпала с третьей годовщиной провозглашения ЗСФСР. Это был праздник народов Кавказа.