Чичерин

— Я, — сказал он, — готов играть трагическую роль, но не согласен играть роль комическую.

К счастью, в Берлине победили трезвые голоса: осенью того же года после длительных и упорных переговоров был подписан комплекс соглашений, включая торговый договор, сыгравших большую роль в расширении связей между обеими странами.

Чичерин высоко ценил деятельность Брокдорфа-Ранцау. В ноябре 1927 года произошло редкое событие: отмечался пятилетний юбилей пребывания на посту посла в СССР Брокдорфа-Ранцау. Был официальный приветственный адрес. Георгий Васильевич держал речь, в которой высоко оценил роль посла в развитии советско-германских отношений. Брокдорф-Ранцау ответил:

— Я знаю очень хорошо, что политику делают не сердцем, и все-таки я полагаю, что нельзя нанести ущерба политике, если при этом немного участвует сердце. Наша общность судеб и общие интересы привели меня к этому убеждению, с которыми я нес здесь свою службу.

Выписавшись из клиники, Георгий Васильевич провел еще несколько встреч и приемов. В это время в Берлин приехал Красин, и вместе с ним Чичерин начал переговоры с «франко-германской группировкой», которая добивалась получения концессий в России. Предполагалось оформить эти концессии на германских промышленников, поскольку французские политические круги продолжали проводить резко антисоветскую политику. Немецкие промышленники должны были работать под французским контролем. Чичерин и Красин видели в этом возможность установить связи с французскими кругами и добиваться переориентации французской политики.

Нарком был очень заинтересован в личном участии в переговорах. К сожалению, нужно было спешить в Москву. В сентябре он выехал на Родину.

Покидая Берлин, Чичерин мог с полным основанием отметить, что наконец-то заложен прочный фундамент для тесных отношений между Советской Россией и Германией. Его берлинские встречи пробили брешь и создали контакты там, где их раньше не было. В бесчисленных встречах и беседах с различными политическими и экономическими деятелями Чичерин смог также лично убедиться, насколько Советская Россия уже стала самостоятельной мировой силой, с которой считаются и о помощи которой усиленно хлопочут.

Важной вехой в истории советской дипломатии этого периода стало участие Советского Союза в Лозаннской конференции.

«Пятая годовщина Октябрьской революции, — писал Чичерин, — совпала с провозглашением нами активной политики, то есть вмешательства во все международные вопросы, затрагивающие советские республики. Отношения с великими державами из чисто экономических превращаются в глубоко политические, распространяясь на весь комплекс международных вопросов, связанных с реальными интересами советских республик. Эта активная политика провозглашается нами в связи с разрешением вопроса о проливах».

К концу 1922 года вырисовывались крупные провалы английской колониальной политики на Востоке. Этот факт ярко подтверждался турецким национально-освободительным движением. Ни один из азиатских народов не вел в то время освободительной борьбы с таким упорством и энергией, как турецкий народ. Англо-греческая интервенция в Турции закончилась позорным крахом.

Тогда Англия, Франция и Италия выступили за созыв международной конференции. Они высокоторжественно заявили, что именно эта конференция приведет к «окончательному восстановлению мира на Востоке». Им очень хотелось отстранить Советскую Россию от участия в конференции. Особенно старалась Франция. Ее политики создавали видимость искренней дружбы с Турцией, а втайне лелеяли мечту использовать ее и против Англии и против Советской России.

Но отстранить Советскую Россию от международной конференции было уже нелегко. Тогда 7 октября 1922 года три приглашающие державы обратились к Советскому правительству с предложением принять частичное участие в конференции, поскольку-де советско-турецкий договор 1921 года решил все проблемы, в которых может быть заинтересована Россия.

19 октября 1922 года английскому и итальянскому правительствам — организаторам конференции — был дан достойный ответ: «Стремясь к упрочению всеобщего мира и, в частности, к необходимому для достижения этой цели окончательному мирному улажению международных конфликтов на Ближнем Востоке, Российское правительство видит себя вынужденным решительно настаивать на своем участии в конференции по ближневосточным вопросам в целом, без всяких ограничений».

В ответной ноте правительства Франции, Англии и Италии в оправдывающемся тоне попросили Советское правительство «озаботиться о посылке своих представителей в Лозанну для принятия участия в обсуждении вопроса о проливах». Это была хотя и маленькая, но уступка. Нужно было воспользоваться ею. Чичерин начал добиваться, чтобы Россия была участницей разрешения ближневосточного вопроса во всех случаях. 2 ноября в ноте на имя приглашающих держав он протестует по поводу того, что русская делегация не приглашается на предстоящую конференцию в полном объеме.

К этому времени НКИД уже подготовился к Лозанне. Вспоминая об этом, Чичерин писал: «После моего возвращения осенью 1922 года из-за границы я пробыл в Москве 6 недель. Главным вопросом был турецкий, подготовлялась Лозаннская конференция. При живейшем участии Владимира Ильича была обсуждена и принята программа, которую мы защищали в Лозанне. Это было его последним крупным вкладом в нашу международную политику. Обсуждение вопроса о проливах с Владимиром Ильичем было последним, которое я с ним имел. Это было также моим последним свиданием с ним». 31 октября того же года Ленин пишет письмо Чичерину: «Думаю, что надо 2 и 3 раза проверить каждое слово с той точки зрения, чтобы оно не обозначало того, что мы откажемся от поездки на конференцию.

В этом смысле нота должна быть особенно «дипломатична» [44].

Это звучало как завещание советским дипломатам не бить в лоб, а быть гибче, зорче, осмотрительней.

В целях соблюдения международного престижа Советского государства было решено не являться в Лозанну раньше срока, чтобы не выглядеть просителями. В то же время, по замыслу Чичерина, советские дипломаты должны были часто напоминать о своем существовании и решительно разоблачать поведение западных держав. Что касается тактической позиции советской стороны, то, по мнению наркома, следовало усиленно подчеркивать, что цель советской политики — проведение принципа полноты суверенных прав народов, точнее, полного суверенитета Турции над проливами и их закрытия для всех военных судов в мирное и военное время. Сама Турция должна иметь право укреплять проливы, иметь флот и т. д. Для торгового мореплавания проливы должны быть открыты во всякое время.

Как и ожидалось, страны Антанты не пригласили советскую делегацию к открытию конференции, назначенному на 20 ноября. Они затягивали присылку приглашения даже на обсуждение вопроса о проливах, так им хотелось лишить турецкую делегацию естественного союзника — России и добиваться полной ее капитуляции. И все же 29 ноября русская делегация была приглашена на конференцию.

Чичерин узнал об этом, будучи в пути: воскресным вечером 26 ноября, не дождавшись сообщения об официальном приглашении на конференцию, он выехал из Москвы во главе русско-украинско-грузинской делегации, представляющей три республики, имевшие выход к Черному морю.

В Берлин прибыли с большим опозданием. Прямо с поезда наркома пригласили к Мальцану, где на скорую руку был сервирован чай. От Мальцана Чичерин поехал к канцлеру Куно. Вести какие-либо беседы было некогда, ограничились общей информацией о позиции сторон на Лозаннской конференции. Нарком спешил, до открытия заседаний комиссии по проливам оставался один день.

Генуэзские успехи советских дипломатов были учтены западными правительствами, и теперь на бой с ними был выдвинут опытный империалистический политик лорд Керзон.

Чичерин накануне первого заседания комиссии о проливах заявил Керзону решительный протест против отстранения Советской России от участия в конференции.

44

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 252.