Страница 81 из 104
— Тело необходимо отнести в подвал. Приказ доктора Вигилантиуса…
Я не стал дожидаться, пока он договорит до конца. Волна возмущения захлестнула меня.
— Я не позволю ему прикасаться к этому телу! — Голос мой эхом отозвался от каменной стены и разнесся по безлюдной улице, а одеревеневшие от холода конечности задрожали от переполнявшего меня чувства. Мною овладела какая-то истерика отчаяния, смесь безнадежности и вины. — Больше никаких расчленений не будет! Вигилантиус уехал из Кенигсберга. И он не вернется! Тело Коха будет похоронено целым. По-христиански. Я хочу, чтобы его перенесли в церковь.
Гиганты обменялись удивленными взглядами.
— В Крепости есть часовня, сударь, — подсказал капрал Муллен. — Так как она единственное сухое место там, то ее используют…
— Меня не интересует, для чего ее используют, — грубо прервал его я. — Если она освящена, я требую, чтобы тело Коха положили там. С вами я расплачусь как положено.
Глаза Муллена сверкнули. Его товарищ что-то пробурчал.
— Посмотрим, что удастся сделать, — произнес капрал. По его тону можно было предположить, что моя прихоть будет им стоить поистине невероятных усилий. — А теперь, Вальтер, давай-ка уложим беднягу в ящик.
Из-за трупного окоченения и пронизывающего ветра тело Коха сохраняло первоначальное коленопреклоненное положение. Пресловутый непромокаемый плащ покрылся льдом, солдаты безуспешно пытались отыскать на его скользкой поверхности что-то такое, за что можно было бы ухватиться, но тщетно.
— Снимите с него этот плащ, — приказал я.
Наверное, мои слова прозвучали жестоко и грубо, так как Муллен странно хмыкнул и произнес:
— Снять плащ? Зачем, сударь? Он уже и так как доска задубел. Трудновато будет с него содрать эту накидку.
Навощенная ткань кантовского плаща — главная причина, как мне представлялось, убийства Коха — облекала труп подобно сверкающему савану.
— Я не позволю похоронить Коха в таком одеянии, — настаивал я. — Снимите… плащ… с… тела!
Муллен мгновение смотрел на меня непонимающим взглядом.
— Ладно, дай нож, Вальтер, — попросил он со стоном. — Нам придется положить его на бок, сударь. Больше нам никак не справиться.
— Выполняйте приказ! — крикнул я, наблюдая за его действиями.
Лезвие было коротким, но очень острым, и Муллен сделал разрез от воротника вниз до каймы. Затем, освободив одну сторону тела, они перекатили его на другой бок и попытались вытащить руки сержанта из рукавов. Отбросив рваные лохмотья, оставшиеся от плаща, солдаты не без труда подняли тяжелый труп за окоченевшие руки и ноги.
— Везите осторожно, — предупредил я, видя, как они укладывают его на спину в ящик.
— Нам придется его выпрямить, — заявил Муллен, — иначе крышка не закроется.
— Ну и чего вы ждете?
Они тяжело надавили на колени трупа, вначале на левое, затем на правое, и суставы с громким хрустом подались. Звук был душераздирающий, но душа моя немного успокоилась, так как я увидел, что тело Коха приняло нормальную позу лежащего в гробу покойника. Кроме того, он был в своей обычной одежде. На какое-то мгновение мне даже показалось, что жизнь может вернуться к моему верному помощнику, что он поднимется, сядет, начнет дышать и снова заговорит со мной.
— Закрыть его, сударь? — спросил Муллен.
Я взглянул в последний раз на тело Коха и кивнул.
Вальтер опустил крышку, навеки скрыв Амадея Коха. Затем Муллен вбил полдюжины гвоздей, и мы приготовились к мрачному путешествию по темным пустым улицам. Известие об очередном убийстве скорее заставит горожан спрятаться по домам, нежели любой комендантский час. Впереди шли Муллен и Вальтер и энергично тащили за собой тяжелые сани, со скрипом и стуком скользившие по льду и снегу. Я следовал за ними, жандармы, обнаружившие тело, замыкали шествие.
По пути мы должны были пересечь переулок, проходивший позади дома Канта. Из-за занавесок окна его спальни на втором этаже виднелся слабый свет.
— Поторапливайтесь, Муллен! — крикнул я, стараясь не смотреть на этот дом и желая как можно быстрее оказаться подальше от него.
Бумага, обнаруженная мною в кармане сержанта, давила на мою совесть подобно тонне свинца. «6 китовых игл 8-го размера для вышивки бисером по гобеленовой шерсти — господину Канту».
Солдаты продемонстрировали мне суету и спешку, но процессия наша продолжала продвигаться довольно медленно, и достигли мы места назначения не скоро. Когда в поле моего зрения появилась Крепость, я поспешил вперед и приказал открыть ворота.
— Труп для поверенного Стиффенииса! — рявкнул Муллен на часового, проходя внутрь.
Часовые перекрестились и смущенно отвернулись. Один из них глянул на нас искоса и коснулся промежности — жест, который часто совершают суеверные солдаты при виде гроба.
— У него есть жена, сударь? — спросил Муллен, таща ящик к низкому строению на противоположной стороне двора. — Ей, конечно же, захочется провести сегодняшний вечер у его гроба.
— У него никого нет, — ответил я. — Я останусь с ним.
Муллен кивнул Вальтеру, тот ответил что-то на своем странном наречии, после чего они открыли дверь часовни и стали втаскивать туда гроб. Я проследовал за ними. Затем принесли светильник и от него зажгли остальные, что были развешаны по стенам. Внутри часовни все блестело. Вдоль центрального прохода аккуратными пирамидами высотой в человеческий рост были выложены большие, серебряного цвета ядра. У одной стены артиллерийские снаряды были сложены один на другой, словно черные гладкие сигары в табачной лавке. Противоположная от входа стена вся была заставлена лафетами. Воздух был пропитан запахом крыс, крысиного яда и гниющих паразитов. Обширные стены покрывали большие нанесенные на холст карты. С потолка на длинной цепи свисало простое деревянное распятие. Кроме него в часовне не было никакой другой религиозной символики.
— Это полковая часовня, — шепотом напомнил мне Муллен. — Я вам уже говорил, сударь. Здесь хранят оружие и боеприпасы. Во всех остальных помещениях в Крепости сыро, как в прачечной. Можем поставить гроб в свободное пространство вон там, сударь. Алтарь убрали, чтобы было больше места для склада, но место-то все равно святое. Ну как, подойдет, герр поверенный?
Я не стал ему отвечать. Порывшись в кошельке, я нашел десятиталеровую банкноту и протянул ее ему.
— Выпей сегодня вечером в память человека, который там лежит, Муллен. А на рассвете приведи пастора. Мы его похороним. По пути пришли ко мне Штадтсхена.
Капрал Муллен отсалютовал мне, Вальтер щелкнул каблуками, дверь за ними закрылась, и до меня еще несколько мгновений доносились их голоса, смех и шутки, пока окончательно не затихли вдали. Оставшись один в часовне, я прошел мимо ядер и другого вооружения, сложенного кучами, и опустился на колени у гроба. Я положил руку на холодное дерево, закрыл глаза и начал молиться Богу, прося Его принять душу Амадея Коха. С еще большим жаром я умолял сержанта простить меня. Я не смог вовремя понять, какой опасности его подвергаю. Я так и не простил себе то, что навязал ему тогда пресловутый плащ. Когда мои малютки теперь по вечерам преклоняют колена рядом со своими кроватками, складывают ручки и произносят простенькие молитвы, они, по моей просьбе, обязательно вспоминают в них имя Амадея Коха, человека, отдавшего жизнь ради спасения жизни их отца.
У меня за спиной заскрежетал дверной замок и раздался громкий звук шагов по каменным плитам. Я повернулся и, увидев вошедшего в часовню Штадтсхена, постарался успокоиться. Он бросил взгляд на гроб, затем взглянул на меня, и на его широком красном лице появилось удивленное выражение.
— Герр поверенный?
— Здесь лежит Кох, — произнес я, и имя сержанта замерло у меня на языке.
Штадтсхен снял фуражку и поклонился гробу.
— Мне нужно, чтобы вы нашли одного человека, — произнес я, прервав воцарившееся в часовне благоговейное молчание. — Его зовут Любатц. Роланд Любатц. Его показания могут иметь решающее значение для всего расследования.