Страница 23 из 28
Мсье де Ла Порт обладал одному ему присущей манерой, прокатав слово-другое во рту, заглатывать их, что делало его речь неизлечимо невнятной. Кто-то из родни насмешливо сравнивал его с большим земляным червем в круглых очках; голый, как колено, череп цвета магазинной сосиски придавал ему опасное сходство с теми колбасными изделиями, за рекламу которых ему платили бешеные деньги. Смех сопровождал мсье де Ла Порта повсюду. Посредством слова и дополняющей его пантомимы он управлял сборной Франции по регби, и при нем она работала, как завод. Спорт и деньги всегда представлялись сообщающимися мирами, и тут он лишь подражал древним грекам, для которых победители-борцы или игроки в мяч становились идолами, более заслуживающими поклонения, нежели поэты. А в Спарте само слово «юноша» было синонимом игрока в мяч, и на первые Олимпийские игры отовсюду стекались не только атлеты, но и виноторговцы, лошадиные барышники, шпагоглотатели и пожиратели огня, акробаты и гадальщики. Как на любой ярмарке, вокруг стадионов крутилось изрядное число воров и мошенников, там продавали статуи, земельные участки, драгоценные украшения… Историк Павсаний упоминает даже некоего Евполида, покупавшего себе соперников для соревнований на колесницах с условием, чтобы те непременно ему проиграли. Мсье де Ла Порт лишь следовал этой освященной веками традиции, в лоне которой спорт и сделка не считались вещами несовместными.
Он был слишком приобщен к денежным таинствам, чтобы не воспользоваться теми многоразличными возможностями, что они сулили; он подписывал полторы дюжины роскошных контрактов, поскольку был знаменит, его лицо примелькалось уличным пешеходам и спортивным болельщикам на трибунах, он с равным успехом расхваливал сухой собачий корм или марку бритвенных приборов, с блеском пользуясь своей популярностью, завоеванной на иных поприщах, например с помощью команды регбистов, чьим рупором и мотором стал уже давно. Однако мсье де Ла Порт был далек от пресыщения, его аппетиты требовали большего: он вкладывал кругленькие суммы в многочисленные акционерные общества, акции казино, спортивных залов и, что важнее всего, ресторанов. Кроме всего прочего, мсье де Ла Порт располагал своей долей в компаниях, имевших штаб-квартиры в Люксембурге, Панаме, на Антильских островах, прозванных фискальным раем, поскольку демоны налоговых ведомств с их злобными лисьими мордами туда не допускались, хотя наводящая жуть Государственная дирекция фискальных расследований множила по их поводу проверки и отчеты, не имевшие, впрочем, каких-либо последствий.
Итак, мсье де Ла Порт сам нажил себе состояние, а если ко всему прочему прибавить его несомненную популярность, ясно, что все это лишь усугубило Государеву благосклонность к нему. Наш Жизнерадостный Венценосец и спортивный делец повстречались летом в одном из кабачков Аркашона за четыре года до коронации. Наш Будущий Повелитель в то время только готовился к ней, а там проводил короткий отпуск. Один из его стражников, ярый болельщик, приметил мсье де Ла Порта у стойки за стаканчиком аперитива, и Принц-претендент подошел к нему познакомиться, произнеся обычные в таких случаях слова. В то же мгновение завязалась дружба, основанная на взаимном интересе и обоюдной заинтересованности. Его Величество и мсье де Ла Порт свиделись вновь на следующий же день за завтраком, вместе пробежались до дюны Де Пила, а затем встречались снова и снова. Их роднила способность, беседуя, придерживаться только первого лица единственного числа, решительным тоном начиная каждую фразу с «А вот я, я…» Они льстили друг другу. Мсье де Ла Порт утверждал, что Принц его поражает, а тот замечал, что мсье де Ла Порт — настоящий вожак, раз ему удалось чуток укротив, приручить самых свирепых членов команды, и что он наделен редкостным аналитическим умом; тут зашла речь о портфеле министра по делам спорта, и, едва короновавшись, Наш Монарх заговорил об этом снова, однако мсье де Ла Порту прежде надлежало выиграть состязания за мировой кубок по регби, чтобы упрочить свою значимость и выглядеть всепобедительным. А стало быть, требовалось подождать и сохранить министерское кресло тепленьким.
Осенью Наш Духоподъемный Предводитель увлек часть придворных на стадионы, чтобы рукоплескать и ободрять игроков мсье де Ла Порта. Сам он присутствовал на всех соревнованиях, и фотоглаз часто ловил его лицо в те мгновения, когда наши игроки зарабатывали очки. Он распорядился, чтобы прожекторы разместили даже в раздевалках, взмыленные спортсмены от этого совсем ополоумели. Он вытребовал массу билетов для почетных гостей, чтобы рассадить на трибуне своих многочисленных придворных, к финалу каждой встречи не слишком пристойно бросавшихся на осаду бесплатного буфета, что действовало на игроков деморализующе: те никак не могли привыкнуть к фотовспышкам не по делу и к великосветским взбрыкам. Но тем хуже для них: Его Величество жаждал рокота фанфар! Ему было ведомо, что спортивные победы подстегивают экономику, четыреста тысяч туристов способствуют росту гостиничной прибыли, доходов пивоваров, торговцев сувенирами, транспортников и владельцев бутиков с дорогими безделками. Мсье де Ла Порт поднимет цифры доходов, следовательно, высоко подскочит также энтузиазм держателей денег. К полуфиналу, до которого мы дошли, уже насчитывалось два миллиона зрителей и восемнадцать миллионов телезрителей, то есть двадцать миллионов потребителей, но затем англичане нас здорово потрепали, хотя, если послушать мсье де Ла Порта, им до жалости не хватало стиля. В тот день Его Величество не позволил запечатлеть на кино- и фотопленке свою скорбь и умчался с придворной свитой на пятнадцати лимузинах, чтобы, запершись за семью замками в итальянском ресторанчике одного из богатых кварталов, без помех попеть там с мсье Джонни Холлидеем.
Теперь Его Величество не мог без гнева вспомнить о дурацкой стратегии мсье де Ла Порта, обвинял его в бессмысленных тратах, разорительных для страны, а к желанному кубку не приведших; впрочем, это не помешало тому самому мсье де Ла Порту войти в правительство герцога де Сабле, имея под мышкой черную папку для документов, полагающуюся помощникам министров, а на груди у позументов — целый набор колокольцев, прицепленных туда налоговыми инспекторами, мечтавшими набить из него чучело. Несмотря на поражение и фискальные неурядицы, грозившие перерасти в судебные преследования, мсье де Ла Порт, который на поле для игры, презрев элегантность и скорость, культивировал глухую защиту, в делах предпочитал атаку, изображал сорвиголову, грубо одергивая чересчур любопытных и всем своим видом давая понять, что ничего не боится. «Его Величество мне благоволит, — говорил он, — так каких же напастей опасаться? Наш Спортивный Лидер крепко держит в руках Полицию и Правосудие, он не позволит обеспокоить своего вернейшего друга». При всем том мало-помалу славословия в его адрес иссякали, и, когда он все же решился лично присутствовать на финальном матче за кубок, коего нас всех лишил, покровительство Монарха не помогло: болельщики его освистали.
В этом сезоне свист входил в моду.
Вот и баронессе д’Ати пришлось проглотить горькую пилюлю: она натолкнулась на глумливое недовольство, когда представила выработанные во Дворце меры судейским, объединившимся в профсоюзы; все эти законники обоего пола — и те, у кого на шее красовались шарфики, и те, чьи выи стягивали галстуки в горошек, — не могли смириться, что Наш Абсолютный Повелитель сравнил их с безвкусными консервированными овощами. Баронесса действовала им на нервы. Сухо и властно сместив прокурора в Ажане, она призвала на его место вице-прокурора из Нанси, изъявившего к тому услужливую готовность, и дала всем понять, что отныне Правосудие будет вершиться от имени Его Величества, а не суверенного народа. С тех пор каждая ее оплошность вызывала взрывы хохота, любая расплывчатая реформа освистывалась. Привычка быть всегда угодной Монарху, принимать от него знаки отличия и благорасположения, внимать его указаниям и светиться в золотистом сиянии элитарных вечеров либо на множестве льстивых газетных фотопортретах наполняла жизнь баронессы мерцающим блеском, но источником света тут служило тщеславие, оно одно. Эту женщину небеса предназначили быть церемониймейстером на жизненном балу, иными способностями не одарив, — так, по крайней мере, пошептывали на ушко друг другу в дворцовых передних, где толпились завистники.