Комнаты для подглядывания

Т. Корагессан Бойл

Комнаты для подглядывания

Я люблю уединение. Моего телефона нет в справочнике почтовый ящик заперт на ключ, а ворота автоматически закрываются, когда я въезжаю во двор. У меня свои пол-акра земли – маленький участок, огороженный со всех сторон, в самом сердце солнечного университетского городка. Домик с верандой – бунгало эпохи настоящих мастеров – построен в 1910-м, а двор утопает в буйной листве деревьев, среди которых есть два огромных дуба, заслоняющих меня от улицы, пышная бугенвилия, давно накрывшая цепи с двух сторон участка, полдюжины папоротниковых деревьев высотой в пятнадцать футов и еще целый лес влажных, пахнущих свежей землей смолосемянников, акаций и эвкалиптов, теснящихся на том, что осталось от лужайки.

Когда я вечером сижу на скамейке, то вижу лишь тени от зелени, и если мимо проезжает велосипед или парочка через дорогу начинает свою еженедельную ссору, я остаюсь абсолютно невидимым, хотя сижу прямо вот здесь, вытянув ноги и все слыша. Сколько себя помню, я не был на концертах или спортивных состязаниях; я не хожу в театры и в кино, потому что меня раздражает толпа – вся эта давка, гул, зловонное дыхание, злобные взгляды, не говоря уже о микробах, нависающих над массой голов, как грязные деньги над жульнической ставкой. Нет, я не чокнутый. Я не псих. И я не стар – не слишком стар (в ноябре мне будет сорок один). Но я люблю уединение и в этом нет ничего плохого, особенно если столько работать. Поэтому, въехав в ворота своего участка, я желаю остаться один.

Шесть дней в неделю и два вечера я смешиваю Mojitos [1]и мартини в отеле «Эль Энканто», где ношу галстук-бабочку и застывшую улыбку. Я не держу домашних животных, не люблю пешие прогулки, мои родители умерли, а жена – бывшая – возможно, тоже. Придя домой из «Эль Энканто», я читаю, вожусь в саду, жарю что-нибудь на сковородке, периодически убираю и слушаю, что передает по радио местная станция. Когда есть настроение, работаю над своим романом (рабочее название «Праматерь рек») или над магистерской диссертацией «Клаустрофобия в вымышленной вселенной Франца Кафки», которую должен был закончить вот уже одиннадцать лет назад.

Однажды вечером я сидел на скамейке – был понедельник, выходной, солнце застыло прямо над деревьями, птицы рассекали воздух, а в каждом бутоне и в каждом цветке сидела пчела – и вдруг услышал раздраженный женский голос, доносившийся с крыльца соседнего дома. Она пыталась взять себя в руки, пыталась справиться с голосом, но я не разбирал, что она говорит. Голос поднимался, падал, а затем раздался голос моего соседа, который что-то говорил в ответ, – что-то резкое, краткое, подчеркнутое перед концом фразы стуком захлопнутой двери.

Далее я услышал звонкий стук каблучков по тротуару – тук-тук-тук – они спустились к дому Шустера, повернули налево на дорожку и остановились у моих ворот – разумеется, запертых. Я здорово встревожился. Заложил палец между страницами романа, который в тот момент читал, и затаил дыхание. Когда раздался стук в ворота, я напрягся, силясь разглядеть что-нибудь сквозь плотную листву дубов, а затем услышал голос.

– Эй, алло! Эй!

Голос молодой женщины, безапелляционный, деловой и в общем-то привлекательный, но тем не менее я не ответил. Привычка, наверное. Я сидел на своем крыльце, в своем саду думал о своих делах, и меня возмущало любое вторжение, чем бы оно ни обернулось – я, кстати, не питал иллюзий на этот счет. Она могла, например, что-нибудь продавать, собирать подписи под петицией, сколачивать Патруль Добрых Соседей или искать пропавшую кошку; может, у нее отключили газ, кончились деньги или просто не везет в жизни. В памяти промелькнуло краткое, но живое воспоминание о том случае,когда садовник оставил ворота приоткрытыми и маленькая смуглая женщина в сари, выставив перед собой пробковый – словно сделанный из рафинада – звездно-полосатый флаг, промчалась по дорожке, заглянула мне в глаза и сказала; «Х'тите купить хо-ошенькую монетку за сотню долла-ов?»

– Я ваша соседка, – воззвал голос, и в ворота опять застучали. – Бросьте, – сказала она, – я вас вижу, вижу ваши ноги и знаю, что вы там. Я прошу уделить мне минуту вашего времени, и только. Всего одну минутку.

Она меня видела? Смутившись, я поднял ноги и поставил их на перила.

– Не могу, – сказал я, но голос мой прозвучал слабо и неубедительно. – Я сейчас занят.

Дробный стук на мгновение прекратился, и тут же, перебивая друг друга, хлынули привычные звуки – карканье ворон на деревьях, отдаленный и слабый гул моторов реактивного самолета в небе, где-то зашелестела листва – а затем…

– Мне нравятся ваши, туфли, – пропела она. – Где вы их докупали? Не в этом городе, верно?

Я молчал, но слушал.

– Ну же, одна минута, это все, о чем я прошу.

Поймите меня правильно, я предпочитаю жить один, но я не евнух. У меня такие же потребности и желания, как у других мужчин, и я спорадически удовлетворяю их с помощью Стефании Поровки, младшей поварихи из отеля. Стефании тридцать два года, у нее глубокий прокуренный голос в диапазоне между гипнотизмом и сладострастием, сильный русский акцент и двое детей в начальной школе. Дети славные, как все дети, только слишком шумят, когда им не удается настоять на своем (что случается практически в ста процентах случаев), но я не могу представить их в своем доме, так же как не могу представить себя в сумасшедшем беспорядке квартиры Стефании – с двумя спальнями й в доме без лифта. Ладно, что там говорить, я поднялся с крыльца и неспешно направился к воротам, где увидел девушку дет двадцати в синих джинсах, на каблуках и в блузке с глубоким вырезом.

Она наклонилась над калиткой, скрестив запястья; на пальцах сверкали кольца. Карие глаза, каштановые волосы – почти одинаковый оттенок, словно краски смешивали на одном мольберте, что в каком-то смысле, думаю, так и было – и неожиданно густые и выразительные брови того же цвета. Со своего места – в пяти футах от запертых ворот – я видел нижний край ее блузки. Лифчика она не носила.

– Добрый день, – сказал я, одарив ее предупредительным кивком и тем суррогатом улыбки, которым потчевал посетителей в баре.

– О, привет, – отозвалась она, сумев при этом подчеркнуть, что она поражена и очень-очень приятно удивлена, – Я Саманта Живу в конце квартала. Большой белый дом с отделкой.

Я кивнул. Уклончиво и неопределенно. Она была привлекательна – хорошенькая и даже более того, готов признать – но слишком молода, чтобы заинтересовать меня более, чем просто соседка, а я, как уже было сказано, не слишком охотно схожусь с соседями.

– А вы…

– Харт, – представился я. – Харт Симпсон, – и положил руки на бедра, прикидывая, понимает ли она язык жестов.

Она не шелохнулась, но неуловимо изменила положение рук, и ее браслеты слегка звякнули. Она улыбнулась, подняв брови и продемонстрировав зубы.

– Харт, – повторила она, словно мое имя было камешком, который она подобрала на дороге и теперь трудолюбиво полировала о рукав своей блузки. – Харт, мы вам докучаем? Мы действительно настолько вас достаем?

Должен признать, что вопрос меня удивил. Докучают? Тридцать секунд назад я не знал о ее существовании. И кто такие эти мы?

– Мы? – переспросил я.

Улыбка погасла, и она подозрительно уставилась на меня.

– Так это не вы жаловались? Вы не из этих?

– Наверное, вы меня с кем-то спутали. Я понятия не имею, о чем идет речь.

– Комнаты для подглядывания, – произнесла она. – Знаете? Адрес peephall.com?

Тепло, лето, воздух густо насыщен ароматами розмарина, лаванды и сухим ментолом эвкалиптов. Солнечный свет на моем лице. Я медленно покачал головой.

Она потерла руки, словно моя их с мылом, отвела глаза и затем вновь обратилась ко мне.

– Никакой грязи, – заверила она. – Это не какой-то бесстыжий клуб, где толпа тайваньских бизнесменов сует долларовые купюры нам в промежность; мы не занимаемся мазохизмом или чем-нибудь подобным, мы даже не слишком оголяемся, поскольку это уже старо…

1

Кубинский коктейль, куда входят ром, мята, лимонный сок или сок лайма, сахар, вода, лед.