Страница 27 из 27
Из третьей группы степень доктора философии получили только пятеро: два брата бароны Корф, Ершов, Зайковский 28*и я. Остальные после первого года занятий почувствовали, что им трудно, и вернулись домой. Некоторые из них впоследствии заняли в государстве высокие должности.
Князь Михаил Муравьев 29*, внук литовского диктатора 30*, был веселым и легкомысленным молодым человеком, без каких бы то ни было убеждений, по природе своей человек сообразительный, но редкостный лентяй и без самых элементарных знаний. На лекции он не ходил, в книжки не заглядывал, вместо этого любил посещать театры, общества, собрания и дружить с людьми из высших кругов. Однажды он спросил у меня, кто первым правил Римом — Аттила или Нерон. После первого года занятий он вернулся в Россию и стал помощником посланника. Впоследствии он стал министром иностранных дел России.
Я был знаком с его страшным дедушкой, Михаилом Николаевичем Муравьевым, который в какой-то степени был нашим родственником. Он был очень некрасив, и мне всегда напоминал верблюда и таковым и был, но, правда, умным. После успокоения Литвы Катков в московской печати создал образ Муравьева — благообразного и мудрого правителя, друга отечества 31*. Не знаю, был ли он другом отечества, но дара правителя у него не было. Был он безжалостным усмирителем. Литву он успокоил, но он же и привел ее к хозяйственной разрухе.
«Муравьевы, — говорил он, — бывают такие, которые вешают, и такие, которых вешают» 32*. Среди последних, как известно, был декабрист Муравьев. Жена Муравьева-Амурского 33*, француженка, образованная и умная женщина, как и ее муж, ненавидела литовского Муравьева. «Я прощу ему все его грехи, — сказала она однажды, — при условии, что он повесит обоих моих племянников, Мишу и (забыл имя другого), этих негодяев». Ее желание не осуществилось. Один из них стал министром иностранных дел, другой — министром юстиции 34*.
Знаменитые немцы
В доме посла барона Доннигеса, точнее в доме его дочери Хелены, поскольку родителей мы практически никогда не видели, я познакомился с Фердинандом Лассалем, знаменитым отцом социализма. В том же году Лассаль был убит на дуэли моим другом Раковицем, женихом Хелены 35*. У Лассаля был драгоценный дар пленять совершенно незнакомых людей при первом же с ними знакомстве; он ослеплял собеседника своим блестящим умом и редкой энергией, но скромность и настоящая образованность в число его достоинств зачислены быть не могли. Несмотря на его смелость и дерзость, искренности его политических убеждений я не доверял. Меня не покидало ощущение, что он прежде всего являлся честолюбцем, своего рода авантюристом в поисках добычи, что его действия были не результатом глубоких убеждений, а орудием, способом добиться власти и славы. После одного из его блестящих выступлений на каком-то рабочем собрании, где я был вместе с группой моих друзей, мы вошли в комнату, в которой на кушетке отдыхал Лассаль. Через несколько минут мы собрались уходить, но он запротестовал.
— Садитесь, — сказал он. — Хоть на минуту позвольте побыть среди чистых людей. От этой группы там… пахнет ужасно.
В нашем присутствии он играл роль джентльмена, окруженный рабочими — роль пролетария 36*.
Мне довелось много раз видеть знаменитого Мольтке 37*, который тогда еще не стал маршалом. Я говорю «видеть», потому что никогда ни на одном из тех вечеров, где я встречал его, я не слышал его голоса.
— Правда ли это, — спросила одна дама у его очаровательной жены- англичанки, годящейся ему во внучки, — что ваш муж говорит на восемнадцати языках?
— Говорит? Он может молчать на восемнадцати языках.
Я довольно хорошо знал великого Бисмарка 38*, этого идола немцев. В своей жизни мне довелось видеть только двух людей, чье присутствие ощущалось всеми: это — Бисмарк и Александр III. Но от Бисмарка шло ощущение активной, творческой и разумной властности, Александр III — давил своей тяжелой, неподвижной волей, властностью мастодонта без всякой мысли. Не только внешность Бисмарка, но его жесты и движения олицетворяли собой суть власти. Что Германия и особенно Пруссия боготворили его — более чем понятно. Но почему чуть не обожествляли его все остальные? Для человечества в целом он представлял опасность; его знаменитый лозунг «Сила выше закона» содержал в себе отрицание всей накопленной до него культуры и явился причиной всех трагедий Европы. Даже восхищаясь умом этого гиганта, я не мог не расстраиваться, слушая его. В высказываемых Бисмарком мнениях отражалась не просвещенная Европа, а средневековая сила кулака. Он был замечательно наблюдательный человек. Как- то, говоря о России, наш посол Убри 39*повторил однажды кем-то сказанное, что у нас в России, к сожалению, нет людей.
— Какая ерунда, — немедленно откликнулся Бисмарк. — Я очень хорошо знаю Россию. У вас больше способных людей, чем где бы то ни было. Но вы не знаете, как использовать этих людей, а может быть, и не хотите знать.
Продолжая разговор, он добавил:
— Французы не могут жить без кумиров и часто создают богов из бесполезных маленьких людей. Вы, русские, не можете примириться даже с настоящими богами. Вы пытаетесь укротить их и затем втоптать в грязь.
Сумасшедший изобретатель
Знаменитый психиатр профессор Гризингер 40*, которого я часто встречал у моего друга профессора экономики Дюринга 41*, впоследствии знаменитого философа, разрешил мне посещать его лекции, хотя я и не был студентом медицины. Особенно интересными были те, на которых он говорил о сумасшедших. Одним из них был американский полковник, убежденный в том, что он великий изобретатель. Как человека, не представлявшего опасности для общества, его выпускали погулять из клиники «Шарите», и он начал заходить ко мне в гости. Он говорил часами о своих изобретениях, рисуя машины и записывая химические формулы, в которых я ничего не понимал. Он особенно утомлял и раздражал меня разговорами о каком-то взрывчатом веществе, эффективность которого якобы превышает эффективность пороха. Динамит был изобретен только через два года.
Спустя много лет, приводя в порядок свои бумаги, на каком-то обрывке я обнаружил одну из написанных им формул. Так получилось, что в это время ко мне зашел в гости профессор химии Томского университета Рубалкин 42*. Я показал ему сохранившуюся запись:
— Угадайте, что это такое?
Он глянул.
— Тут и угадывать нечего, это формула динамита.
Докторская диссертация
Нечто похожее, разумеется, с куда более скромными последствиями, приключилось со мной. Упоминаю я об этом исключительно для того, чтобы показать, как меняются со временем сложившиеся, устоявшиеся мнения. В качестве темы своей диссертации я выбрал тему «Протекционные тарифы и их влияние на развитие промышленности». Своими мнениями и мыслями, имевшими отношение к этой проблеме (мое исследование было опубликовано позднее институтом Петерса отдельным изданием под названием «Etudes sur la protection et son influence sur L" industrie» 43*), я часто делился с Дюрингом, который слушал меня вполне благосклонно. Зачем ему понадобилось рассказать декану моего факультета о моей теме, мне неизвестно, но декан предупредил меня, что мне следует выбрать другую тему, так как диссертация такого направления принята не будет, поскольку якобы «противоречит тому, что наука давно доказала». Но, несмотря на это, вначале Америка, а потом и большинство европейских стран предпочли ту систему, которая, по убеждению профессора, противоречила научным доказательствам.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.