Страница 26 из 170
— Братцы, вы мне верите?
— Знамо, верим! — отвечают. — Не в одном бою с нами бывал!
— Братцы, вы знаете, кого сейчас жизни лишаете?
— Ясно кого, — галдят, — контру, сволочей белогвардейских…
— Неправда, — поднял руку Соколов, — героев революции 1905 года, верных крестьянских защитников.
А комиссар отряда — старый партиец, питерский рабочий за маузер схватился.
— Продался, золотопогонная твоя душа! Не слушайте его! Изменник он!
Не дали комиссару выстрелить, обезоружили. Часть красноармейцев из крестьян ушли с Соколовым и его дружками.
Хотели эсеры хлопнуть комиссара. Но Соколов не разрешил:
— Я вас не дал расстреливать и его не дам. Каждому — свое.
В общем, отпустил Соколов комиссара и бойцов из рабочих, пожалел их, а они-то обо всем рассказали его командованию.
Объявили Соколова предателем. Заочно приговорили к смерти. Выхода у него не было. Подался он со своими дружками к эсеру Антонову на Тамбовщину — в крестьянскую армию. Антонов — тоже эсеровский боевик в прошлом — слышал о Соколове. Приблизил к себе.
Да антоновскую армию так Тухачевский прижал, что стало ясно: антоновщине пришел конец.
Соколову снова пришлось скрываться, ведь у Антонова он работал в контрразведке. Так что прощения от Советов не жди!
Соколов приехал на Урал, устроился на службу в маленьком шахтерском поселке. Да на беду в Екатеринбурге, куда приезжал в командировку, встретил свою Антонину, Тоню, Тонечку… Женился, а она не хочет жить в медвежьем углу… Требу…
Не закончив фразы, Соколов заснул.
Чарин долго смотрел на его красивое лицо, лихорадочно вспоминая, кто же из бывших антоновцев есть среди его знакомых. И вспомнил:
— Тихонов! Картежник! Профессиональный игрок. Точнее, шулер! Точно! Он же сам рассказывал об этом. Только что-то давно его не видно? В Ленинграде ли он? Не раскрыли ли его чекисты?
Чарин взглянул на часы. Почти утро! Чарин осторожно вышел в другую комнату, плотно прикрыл двери, покопался в записной книжке, снял трубку телефона. Через несколько минут услышал сонный недовольный голос:
— Какой дьявол спать не дает?
Чарин извинился, представился.
В трубке послышался невежливый зевок, хриплый кашель:
— Слушаю. Чем могу быть полезен, Петр Сергеевич?
— У вас там, где ты находился в гражданскую, был Соколов, черноволосый красавец, приближенный главного?
— Соколов… Соколов… Соколов? Был такой… Доверенное лицо самого…
— Спасибо, Иван Васильевич, спасибо… — Чарин положил трубку и потер руки: значит, Соколов тот, за кого себя выдает! Тихонов врать не будет. Проверен не в одном деле. Ах, Чарин, Чарин, какой ты молодец! Какой ты умница — великолепную находку сделал для организации!
Наутро Чарин проснулся бодрым, словно и не было хмельной бессонной ночи. Напоил Соколова чаем.
— Мне надо выехать в Москву. Едем со мной — через столицу — на Урал. Я вас устрою на денежную должность в Свердловске. Жена ваша будет довольна. Вы нужны нам. Мы — это такие же, как вы, не нашедшие общего с коммуноидами. Я вам верю. Но вынужден посоветоваться в Москве-матушке с одним человеком. Так как? Согласны?
— Хорошо, — решительно поднялся Соколов, — я с вами, Петр Сергеевич, хоть куда, вы мой добрый гений!.. Встретимся на вокзале, я только в гостиницу забегу… за вещами…
Чарин кивнул головой, он думал, а что скажет ему Пальчинский?
Глава восьмая
Пальчинский
Доменову не очень хотелось устраивать Соколова в трест. Мало ли что за ним тянется? Если он скрывается от Советской власти, могут и разыскать! А тогда спросят: «Почему вы его рекомендовали, гражданин Доменов? Где вы с ним познакомились, гражданин технический директор?»
В таких случаях товарищем не называют.
Но Пальчинский дал согласие на ввод Соколова в организацию, значит, надо сделать так, чтобы Соколов трудился в Уралплатине.
Пальчинскому Доменов подчинялся слепо. Это как гипноз какой-то. С юности то и дело он слышал от солидных уважаемых людей: «Вы знаете, как поступил Пальчинский? Вы читали, что изрек Пальчинский? Вам говорили, что отмочил Пальчинский? О, Пальчинский — личность! Да-да, Пальчинский — талант!»
Эта фамилия обрастала легендами и завораживала.
Доменов всегда интересовался прошлым и настоящим человека, именно прошлое и настоящее определяет его будущее. О человеке нельзя судить, не зная его былого, которое сформировало характер, а натура — определяет возможности.
Доменов знал минувшее и настоящее Пальчинского, виднейшего горного инженера, консультанта Госпланов СССР и РСФСР, Уральской комиссии Главметалла. Кроме того, Пальчинский за консультации получал деньги еще во многих крупных трестах и учреждениях.
Потому-то Доменов восхищался Пальчинский, беспрекословно подчинялся и откровенно завидовал ему, ведь Пальчинский всегда ходил в лидерах, он родился верховодом, как рождаются певцами, музыкантами, художниками.
Он всю жизнь делал такие шаги, что оказывался в центре внимания своего горного института, всего Петербурга, всей России. Эти шаги он явно рассчитывал. Но как точно! Невольно позавидуешь.
Доменову рассказывал один из волжан, что еще в двенадцать лет Пальчинский стал специальным корреспондентом отдела «Вести с Волги» в местной газете. Правда, в издании газеты принимала участие матушка Пальчинского, но тем не менее статьи Пальчинского привлекали внимание читателей, будоражили обывателя.
Сотоварищи Пальчинского по учению вспоминали, что он выделялся среди студентов.
Однажды сокурсник принес весть:
— Друзья, слышали? Знаменитый Бехтерев ищет репетитора для своих детей, поступающих в гимназию? Вот бы мне устроиться!
Кто-то резонно возразил:
— Куда тебе! Это место для Пальчинского.
И Пальчинский загорелся, он бросился, то есть размеренным шагом отправился, к своему любимому преподавателю, вхожему в дом Бехтерева:
— Рекомендуйте, если можно…
Бехтереву приглянулся эрудированный молодой репетитор, имевший дерзкие неординарные суждения о положении в государстве, и он ввел Пальчинского в круг прославленных медиков.
Припоминали соученики и другое: появилась возможность студентам поработать на угольных рудниках Франции. Первым вызвался Пальчинский.
Петербургское общество, куда уже был вхож Пальчинский, поразилось: он не побоялся во Франции одеться в робу простого рабочего и попотеть на черной работе.
Зато, когда Пальчинский вернулся и сделал увлекательные социальные доклады о Франции, восхищенное студенчество Петербурга избрало его председателем чуть ли не всех своих обществ.
А после разгрома русского флота, после горестной Цусимы из столицы привезли на Урал подробности о нашумевшем «бое с полицией»:
— Вы знаете, в нем участвовал Пальчинский. Петр Акимович приехал в Петербург отдохнуть с каменноугольных шахт Сибири. А в Петербурге демонстрация. В Павловском парке. Пальчинский с женой присоединились к толпе. Для разгона нагнали солдат — видимо-невидимо! Целый полк или даже два! Но Пальчинский последним, словно гуляя, под ручку с женой покинули парк. Его буквально подталкивали штыками. Но он — и не обернулся!
А еще через некоторое время о Пальчинском дошли вести из Сибири и Европы.
Оказывается, Петр Акимович после петербургского отдыха попал в бурлящий восставший Иркутск. Генерал-губернатор бежал. Вице-губернатор был подстрелен, полицмейстер подал в отставку. Власть перешла в руки смешанного комитета представителей партий, общественных организаций, провозгласивших «Иркутскую республику». Одним из руководителей республики был избран Пальчинский.
После ее падения целый взвод солдат сопровождал Пальчинского в тюрьму.
Будучи уже в ссылке, Пальчинский сумел выхлопотать заграничный паспорт в Новую Зеландию через Владивосток: заговорил зубы приставу рассказами о добыче золота драгами, тот и подмахнул свидетельство.
Через три дня власти спохватились. Прокурор потребовал более строгого наказания всем руководителям «Иркутской республики».