Горячее сердце

— Что ж, вернемся к нашим баранам. — Я невольно улыбнулся. — Это поговорка такая. — (Он хмуро кивнул). — Итак, вопрос для протокола: «Ранее Вы показали, что не участвовали и не собирались участвовать ни в каких активных действиях, направленных против Советской власти. Вам зачитываются показания Кислова…»

Они собрались в лесочке. Март, незадолго до ареста. Пахло весной, но еще держалась в воздухе промозглая сырость. Вячеслав, зябко кутаясь в тонкое пальто, подшмыгивая покрасневшим носом, уныло жаловался на бездеятельность соратников, все приходится делать ему одному… У Виктора вертелось на языке: ты же нигде не работаешь, забился на чердак, вот и иди в народ, агитируй. Но не сказал, отвел глаза. Всполошился Леха Кислов. Конечно, надо распределить обязанности на всех, а Венчеславу (Сверчевский растроганно шмыгнул) выделить два дня в неделю для дальнейшей разработки «Новой революционной теории». Леха достал ручку, взял у Вячеслава тетрадку и под его диктовку принялся записывать «План работы на год». Поскольку предложений, кроме Сверчевского, никто не подавал, план получился короткий. Белесов должен был как студент, хотя и заочник, создать в институте «моноколлегию», то есть ячейку «Легиона». Главная же акция — «выброс» нелегальной литературы. На Первое мая, одновременно в нескольких городах. Ответственный за «выброс» — Кислов. Меня могут родители в праздники из дому не отпустить, огорчился Леха. Ну… тогда его заменит Белесов.

— Не жалеют вас друзья, — посочувствовал я Белесову. Протокол закончился записью:

«Сейчас, после того, как мне были зачитаны показания Кислова, я вспомнил и признаю, что должен был участвовать в «выбросе» в майские праздники…»

15

Близилось время суда. Пастухов на правах шефа безжалостно возвращал мне проекты обвинительного заключения. Не надо общих слов, говорил он, наша задача — собрать и сложить в целую картину факты, только факты, а не свои домыслы. Никаких аналогий, категорических выводов. Выводы сделает суд. И чтобы они были предельно объективны, мы должны представить все факты: и говорящие «против», и говорящие «за». Мы с вами — в одном лице и прокурор, и защитник. …А что, я разве призывал свалить в одну кучу все, что вы узнали от подследственного? Это ваша работа: в нагромождении фактов, улик выявить основное, распрямить спутанные ниточки, свести сложное к простому. …Или вы — писатель? Оставили только то, что играет на вашу версию. Так нельзя. Упростить конструкцию доказательств — не значит ее опростить. Мы не имеем права подбирать улики к человеку: вот эта подходит, а эта — нет. Тем более что суть улики с первого взгляда бывает трудно оценить, мешает формальная логика, а преступник часто в страхе ведет себя нелогично. …Ну что вы увлеклись вещественными доказательствами? Вспомните-ка, по своим учебникам, что говорил знаменитый адвокат Плевако: «Нравственным уликам нужно давать предпочтение перед вещественными». Ваша работа должна убеждать не количеством, а качеством улик.

Зато однажды «батя» поставил в пример мои протоколы. Орлы наши иной раз подсмеивались над моим «школярством» — тщательно выписанными «головками» протоколов, развернутыми вопросами… Э-э, саксаулы, укорял их Москвин, учились бы у молодого. А вы, лейтенант, держитесь в том же духе. …В документах следствия, как в зеркале, отражается характер следователя. По протоколам допросов видно: этот нетерпеливый, не выдерживает «тянучку» ответов, своими вопросами подталкивает к уже сложившейся у него версии; а этот невнимательный, не заметил в ответе зацепочку и тычет вопросами во все стороны, надеется на что-нибудь наткнуться… Вы, Виктор Иванович, в своем «зеркале» неплохо отражаетесь, вам не на что пенять…

— Молодец, Тушин! — сказала Галина. — Будешь так служить — капитаном станешь. От инфантерии. Как тот, из книги.

— Неправдочка ваша, — уличаю я ее. — Тот капитан, которого иметь в виду изволите, не из пехоты, от артиллерии он…

Фамилия у меня знаменитая. Народ кругом образованный, куда не придешь, представишься, сразу: «Тушин? Тот самый? За что разжаловали?» Юмористы.

16

Следствие заканчивалось. Пора было решать, кого привлекать к уголовной ответственности. Шестерым «легионерам» мы предъявили обвинение в полном объеме. Но был еще Федор Утин. Был двоюродный брат Сверчевского, кандидат наук (это его «четвертовал» братец, разделив в отчете на четырех), ему Вячеслав посылал «для научной апробации» свои труды; тот, «апробировав», осторожно отвечал: «Ничего не понял». Двоюродный брат Дуденца — Щеглов, он учился в Свердловске — оказался понятливее. В письме, обнаруженном у Дуденца, он сообщал: «Зерна посеял…» Надо полагать, «семена» он получил в той самой бандероли, квитанцию от которой пытался уничтожить при задержании Дуденец.

Сергей Павлович сходил в училище Щеглова, чтобы выяснить, какие всходы дал этот «посев». Вернувшись, он написал постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Почему?! Сергей Павлович раскрыл том из Собрания сочинений Ленина и, назидательно помахивая закладкой, прочитал:

— «Давно уже сказано, что предупредительное значение наказания обусловливается вовсе не его жестокостью, а его неотвратимостью». Мы Щеглова поймали за руку — и достаточно, сделать он ничего не успел. Зато до него дошло, что сколь веревочке не виться…

А как бы я поступил на месте Скорикова, имея на то власть? Я задумался. Власть — штука тяжелая, ею надо пользоваться аккуратно. Щеглов не избежал наказания. «Зерна», которые он «посеял», взошли для него неожиданностью: однокурсники еще до прихода Скорикова на собрании обсудили «агитатора» и постановили исключить его из рядов ВЛКСМ.

Я думал привлечь к ответственности одного белесовского друга, Анатолия Жаворонкова, которого Белесов усиленно, но безуспешно обрабатывал, склонял к вступлению в «Легион». Не день, не два уговаривал, больше месяца. Было у Анатолия время, чтобы подумать о бездне, в которую катится друг и тащит его за собой. Но Анатолий только отнекивался смущенно.

Ах эта наша «интеллигентская» стеснительность! Если бы телу друга угрожала опасность, многие, не сомневаюсь, шагнули бы в огонь и в воду. А когда на глазах у друзей гибнет душа — топчутся рядом в смущении: не принято врываться в чужую душу, как в горящий, дом или в прорубь. Сколько людей буквально сгорают от пьянства, тонут в мещанстве, а ведь у каждого есть близкие, есть друзья, которые всё видят, но ничего не могут поделать… Не могут или не хотят?..

Примеру Скорикова я последовал. Написал:

«Я, лейтенант Тушин В. И., руководствуясь ст. 113 УПК РСФСР, постановил: в возбуждении уголовного дела против Жаворонкова А. А. отказать, ограничившись проведением мер профилактическо-воспитательного характера».

Федору Утину зачли явку с повинной и привлекли к делу как свидетеля. Легко отделался. Правда, его родной завод всыпал ему по первое число.

17

Пять лет прошло. Отбыл самый большой из всей группы срок Евгений Дуденец. И вызвал меня подполковник Северский, помните?

Чего же стоило раскаяние бывшего «президента», которое он, как и все «легионеры», высказал на суде? Едва получив заработанную свободу, он снова впутался в грязное дело!

— Не торопитесь, товарищ старший лейтенант, — посоветовал Северский. — Вызовем его, побеседуем, разберемся. Может, в нем просто жадность пересилила, на дармовые сребреники клюнул, не понимая, что деньги-то от врага, а враг ничего не дает даром.

Что же «продал» Дуденец?

Копию приговора. Когда он приехал по нашему вызову, признался: да, деньги получил, да, взамен выслал копию приговора, да, обещали подкинуть еще, только теперь им понадобились его нынешние анкетные данные.

— Как вы думаете, зачем? — спросил Северский.

Дуденец дернул плечом. Говорили, для финансового отчета. Ухмыльнулся, что-то вспомнив.