Совершеннолетние дети

Папа рассказывал (даже странно, почему на «станции» так часто вспоминаются рассказы папы или мамы?), что один его товарищ застрелился от стыда, когда брат при девушке ударил его по лицу. Дарка подозревает, что это была именно та девушка, которую любил несчастный.

— Это был гордый парень, — похвалил папа его безумный поступок.

Тем, кто живет на «станции», Трудно опоздать в гимназию. Хозяйка, или, как называет ее Дарка, пани Дутка, будет надоедливо ворчать, мол, время уходит! — и так упорно наступать на пятки, что просто ради душевного спокойствия вылетишь из дому, как камень из пращи.

Дарка, как ей того ни хотелось, не опоздала в гимназию. Издали она увидела Стефу Сидор, прислонившуюся к дверному косяку.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, Попович. — И она отделила Дарку от Лидки.

Дарке показалось, что кто-то положил ей на плечо очень тяжелую руку. Это официальное «Попович» и серьезное выражение лица не предвещали ничего хорошего.

Сидор увела Дарку в самый конец коридора.

— Знаешь ли ты, что мы («Кто это мы?» — думает Дарка) решили бойкотировать Подгорскую? Это твоя самая близкая подруга. Я не знаю, но я бы советовала тебе пойти вместе с классом… иначе это может плохо для тебя кончиться…

Дарка, заглядевшись на Стефу, думает о чем-то совсем другом. «Ты… ты… будь моей самой близкой подругой. Ты… я больше никого не хочу…»

Но Стефа настроена отнюдь не сентиментально, она ждет делового ответа. И пока Дарка думает, что ответить, она слышит Стефины слова, произнесенные злым шепотом:

— Собака эта твоя Орыська, вот что я тебе скажу! Собака. Ее бьют по морде, а она лижет руку, которая ее бьет… Какой позор! Украинка! Плевать я хотела на таких украинцев! Громко заявляет, что ей нравятся стихи Тудоряну, который называет нас «стадом покорных»… который недавно выступил в «Вияця Румынией» с «научным открытием» о том, что на Буковине вообще нет украинцев, а есть только «русифицированные румыны», и советовал… даже наши фамилии коверкать по-румынски… Мало того, что нас заставляют изучать такого «поэта», а тут еще… находится паршивая овца, которая смеет восторгаться его стихами… Разве ты не понимаешь, это равносильно тому, будто всем нам… да и не только нам, а всем украинцам на Буковине наплевали в лицо? Ты в самом деле не понимаешь этого? Это же, — Стефа берет себя рукой за шею, — это просто измена народу…

Даже жутко от этого страшного слова. Если есть слова, способные убивать, то «измена народу» принадлежит к их числу.

Но Орыська… Правда, поступок ее нетоварищеский, можно сказать, подлый, потому что она своим дурацким заявлением навлекла беду на весь класс. Ясно, что теперь Мигалаке будет требовать от всех учениц таких же знаний, как у Орыськи, и поэтому Дарка согласна: Подгорскую надо наказать. Но — называть ее изменницей?..

Да ведь эта дура Орыська — Дарке это отлично известно — не имеет ни малейшего понятия о Тудоряну. В политике она разбирается как свинья в апельсинах. Ей-богу! И хотя у Дарки накипело против Орыськи, чувство справедливости заставляет ее внести ясность, сказать правду.

— Почему ты говоришь — моя Подгорская? Она такая же моя, как и твоя… Я ее не защищаю… Но только, по правде говоря… Она совсем не знала, кто такой Тудоряну. Это я тебе говорю, и ты должна мне верить…

Последняя фраза звучит мягко, как робкая просьба. Но теперь ухо Стефы не улавливает таких тонкостей.

— Не знала!.. А ты знала, кто такой Тудоряну?

— Не знала… Вернее, припомнила позже… Нет, знала!

— А откуда ты знала? Почему ты знала, а Подгорская не знала? Ведь вы из одного села, вместе учились… Я спрашиваю: откуда ты знала?

Дарка совсем сбита с толку. Ее красивая подруга, которую она мысленно столько раз сравнивала за ее нежность с осенней астрой, превратилась теперь в сурового судью, обладающего правом карать или прощать.

Дарка с минуту колеблется: сказать правду или нет? Суровое лицо Стефы, ее конспиративный шепот подсказывают Дарке, что такие дела могут стать опасными, когда о них громко говорят.

— У нас дома говорили об этом…

Стефино лицо проясняется.

— А-а-а! У вас дома говорили, а у Подгорских не говорили? Но если даже и так, то разве честно, разве порядочно ради своей прихоти навлечь беду на весь класс? Одна против всего класса? Разве так поступают порядочные люди? Ты… ты сама поверила бы такому человеку?

Нет, Дарка не доверится такому человеку. Это она сказала себе еще вчера.

— Стефа, я так же, как все…

Стефа с минуту смотрит ей в глаза.

— Мне бы хотелось как-нибудь посерьезнее поговорить с тобой кое о каких делах… Теперь иди в класс и, смотри, не измени!

Не успевает Дарка спросить, когда и о чем хочет говорить с ней Стефа, как та вталкивает ее в класс. Войдя, Дарка мгновенно соображает, что жизнь класса течет беспечной речкой, минуя Орыську, как остров. У всех словно бельма появились на глазах, никто не замечает, что на боковой скамье сидит еще вчера их милая (красивых всегда любят!) подруга Орыся Подгорская. Даже поповны, накануне сочувственно поглядывавшие на нее, сегодня не смеют ее окликнуть, боясь всеобщего бойкота.

Орыська сидит на своем месте, прямая, как фарфоровая кукла. Дарка садится между нею и Ореховской. Она хочет только одного — чтобы поскорее прозвонил звонок. Но увы! Звонок только тогда умеет спешить, когда на перемене надо успеть решить математическую задачу.

Дарка не смотрит ни вправо, ни влево. Она, как парализованная, глядит прямо перед собой и видит, как золотистое (боже, как напомнило оно ей поповский сад и Веренчанку!) яблочко путешествует от Орыськи и останавливается перед нею.

— На, — шепчет Орыська.

Дарка некоторое время любуется яблочком, припоминает его вкус, место в саду, где живут мама и сестры этого яблочка, и отодвигает его на полметра вдоль парты, к самому носику Орыськи.

— Ты сердишься, Дарка? — Орыська тревожно дергает ее за локоть и заглядывает в глаза. — Дарка! — Голос Орыськи прыгает по таким крутым, неровным высотам, что, кажется, вот-вот разобьется на маленькие слезинки.

— Оставь меня в покое! — рванулась Дарка, и в ту же минуту кто-то крикнул:

— Попович, не разговаривай! С кем ты говоришь?

Орыська как будто только теперь поняла свое положение. Она вскочила на ноги, вспыхнула багрянцем, словно внутри у нее произошло извержение вулкана, подняла руку и, как стояла у парты, так и рухнула на нее. Потом уже, ни на кого не глядя, сжав виски ладонями, заговорила каким-то страдальческим голосом:

— Плюйте… плюйте все на меня!.. Можешь и ты, Дарка, плевать… Плюйте, я все стерплю!..

У Косован такие глаза, словно она смотрит на сумасшедшую. Нет, Орыська не сумасшедшая, Дарка отлично это знает. Но как объяснить это всем?

Дядюшка Муха как-то сказал, что все музыкальные люди очень близки к божеству, ибо ничто так не напоминает молитву, как музыка. Орыська играет на рояли с детства. Но эти странности начали происходить с ней только в Черновицах.

Это тоже известно одной Дарке.

Может быть, когда-нибудь она и расскажет маме, как они с Орыськой забрели в униатскую церковь и попали на проповедь священника-целебса [17].

Вначале было смешно, хотя и неприлично, смеяться над такими вещами, но все же было смешно, что сотни взрослых людей слушают проповедь, стоя на коленях. Орыська, смеясь, толкала Дарку. локтем, чтобы та посмотрела, как одна женщина со смешно растрепанными волосами билась о каменную плиту, словно пыль выбивала. Но вскоре обе подруги оказались на коленях. Дарка решила, что невежливо стоять, когда все опустились на колени, и, конечно, была уверена, что так же думает Орыська. А когда глянула на ее лицо, чтобы снова посмеяться, то, к превеликому удивлению, заметила, что по щекам Орыськи ручейками текут слезы.

Когда они вышли на улицу, Орыська сказала, что знает способ, как вызвать слезы, когда захочет.

— А зачем тебе это? — раздраженно спросила Дарка: она не могла простить подруге, что та оставила ее в дураках.

17

То есть давшего обет безбрачия.