Страница 41 из 80
— Эльдорадо, — мечтательно выдохнул я. — Писарро сейчас пересекает эти горы.
Я прикоснулся к линии, обозначавшей расположенный в трехстах семидесяти лье от островов Зеленого Мыса меридиан, который после Тордесильясского договора разделял португальские и испанские владения.
— Наступит день, — прошептал я, — когда мы сотрем эту границу.
Карл поднял взгляд к портрету Изабеллы: она улыбалась из рамы — прекрасная и величественная, со светло-каштановыми волосами.
— Изабелла никогда не сможет получить права на португальскую корону.
— Кто знает? — откликнулся я.
Взгляд мой, миновав Индийский океан, блуждал по землям пряностей, от Молукского архипелага до Малакки и Цейлона. Племянники Изабеллы могли умереть, или же, быть может, мы вскоре станем настолько сильными, чтобы развязать войну, в результате которой Карлу будут принадлежать весь полуостров и заморские территории: король Франции побежден, и у нас теперь развязаны руки.
— Вы ненасытны! — весело бросил Карл.
Он поглаживал шелковистую бороду, на его цветущем лице смеялись синие глаза; теперь это был мужчина крепкого телосложения, он выглядел почти моим ровесником.
— Почему бы нет? — ответил я.
— Нужно знать меру своим желаниям. — Он покачал головой.
Я оторвал взгляд от желто-синей карты. Я оглядел лепной потолок, гобелены, картины; в честь прибытия Изабеллы дворец в Гранаде затянули драгоценным шелками; в саду журчали фонтаны; вода струилась между олеандрами и апельсиновыми деревьями. Я подошел к окну. Королева медленным шагом прогуливалась по аллеям в окружении придворных дам; на ней было длинное платье из красновато-коричневого с золотистым отливом шелка. Карл любил ее. Он любил этот дворец, водоемы, цветы, красивые одежды, гобелены, сытное мясо, пряные соусы, любил смеяться. Вот уже год он был счастлив.
— Вы не хотите создать всемирную империю? — задал я вопрос.
— Нет. Завершим то, что начато. Этого достаточно.
— Мы завершим это, — кивнул я.
Я улыбнулся. Да, я не мог умерить свои желания. Я не мог прекратить обставлять дворец, любить женщин, слушать музыку, быть счастливым. Но мне нравилось то, что Карлу стала доступна такая умиротворенность. Мне вспомнился хилый новорожденный младенец, сонный подросток, нерешительный юноша, которого я мысленно обещал себе сделать императором; я восхищался этим спокойным красивым мужчиной, сознавая, что его могущество и его счастье сотворены мною. Я выстроил мир и дал жизнь этому мужчине.
— Помните? — спросил я его. — Вы сказали мне: «Я совершу великие дела…»
— Помню.
— И вот вы уже сотворили мир. — При этих словах рука моя легла на карту с волшебными названиями.
— Это благодаря вам, — произнес Карл. — Вы указали мне мой долг.
Успехи Кортеса, победа в битве при Павии, брак с Изабеллой представлялись ему ясным знаком того, что он повиновался Божьей воле. К чему сегодня сожалеть о смерти нескольких толп краснокожих или чернокожих? Восемь дней назад на рейде Санлукара я лично наблюдал за погрузкой растений и животных, отправляемых мною Кортесу с тем, чтобы он приспособил их к климату Индий. Армада готовилась поднять паруса и отплыть к новым континентам. На набережных громоздились горы тюков с товарами, которые грузили на галеоны и даже на военные парусники. Теперь в путь отправлялись не солдаты, а фермеры, колонисты. Карл посылал в Веракрус доминиканских и францисканских монахов, чтобы те занялись больницами и школами. По моему личному указанию был открыт широкий кредит толедскому доктору Николасу Фернандесу для снаряжения экспедиции; с ним ехали натуралисты, чтобы составить каталог американской флоры и фауны, и географы, чтобы выверить новые карты. Суда доставляли переселенцам в Новую Испанию сахарный тростник, побеги виноградной лозы, шелковицу, коконы шелкопряда, кур, петухов, баранов, овец; они уже разводили ослов, мулов, свиней, сажали апельсиновые и лимонные деревья.
Карл произнес, ткнув в маленький черный кружок, представлявший Мехико:
— Если Господь продлит мне жизнь, то в один прекрасный день я поеду туда, чтобы собственными глазами взглянуть на дарованное Им королевство.
— С вашего позволения, я отправлюсь с вами! — воскликнул я.
На миг мы застыли рядом, грезя наяву: Веракрус, Мехико. Для Карла это была всего лишь мечта: Индии далеко, а жизнь коротка, но я-то, я увижу их, как бы ни сложились обстоятельства. Я резко поднялся.
Карл с удивлением посмотрел на меня.
— Я возвращаюсь в Германию.
— Вы уже заскучали?
— Вы решили собрать новый выборный сейм. К чему откладывать?
— Даже Господь отдыхал на седьмой день, — мягко заметил Карл.
— Так то Бог, — ответил я.
Карл улыбнулся. Он не мог понять мое нетерпение. Через минуту он отправится к себе, чтобы в соответствии с протоколом одеться для вечернего пира; он съест несколько больших паштетов, будет слушать музыку, улыбаясь Изабелле. Я же не мог более ждать; я слишком долго ждал; пусть же наконец настанет тот день, когда я, оглядевшись вокруг, скажу: «Я кое-что мог, и вот, что я сделал». В тот миг, когда перед моим взором предстанут города, вырванные из сердца земли по моему желанию, равнины, заселенные моими мечтаниями, тогда я смогу, подобно Карлу, с улыбкой откинуться в кресле, тогда я почувствую, как жизнь моя мирно пульсирует в груди, не толкая меня в будущее; время вокруг меня обратится в большое тихое озеро, где я пребуду в покое, точно Господь во облацех.
Несколько недель спустя я вновь ехал по Германии. Мне казалось, что теперь я достиг своей цели: крестьянский бунт напугал князей, скоро станет возможным урегулирование вопроса с Лютером и объединение всех государств в единую федерацию. Тогда я смогу обратить внимание к Новому Свету, чье процветание отразилось на старом континенте. Я смотрел на опустошенную сельскую местность. В разрушенных деревнях уже возводились новые дома; мужчины возделывали поля, лежавшие под паром, а женщины на порогах домов укачивали новорожденных. Я с безразличием вглядывался в следы пожаров и побоищ. Что, в конце концов, важно? — думал я. — Мертвых уже нет. Живые живут; мир всегда наполнен. На небе всегда светит солнце. Оплакивать некого и жалеть тоже не о чем.
— Мы так никогда не закончим! — гневно воскликнул я. — Наши руки никогда не будут свободны!
Прибыв в Аугсбург, я узнал, что Франциск Первый, забыв о своих клятвах, объединился с папой Климентом Седьмым, а также с Венецией, Миланом и Флоренцией, чтобы возобновить войну против императора; он также вступил в союз с турками, которые уже разбили двадцатитысячную армию под командованием Людовика Венгерского и всерьез угрожали христианскому миру. Пришлось опять откладывать свои планы и заниматься тысячей неотложных дел.
— Где вы рассчитываете найти деньги? — спросил я Фердинанда.
Денег не хватало. Имперские войска, отправленные герцогом Бурбонским в Италию, настоятельно нуждались в пропитании и выплате задержанного жалованья: они открыто бунтовали.
— Я намеревался одолжить у Фуггера! — ответил он.
Я знал, что он ответит именно так. Я также знал, насколько пагубно это средство; аугсбургские банкиры требовали гарантий, и мало-помалу австрийские серебряные рудники, наиболее плодородные земли Арагона и Андалусии, все наши источники дохода попадали к ним в руки; американское золото принадлежало им задолго до того, как оказывалось в наших портах; таким образом, казна оставалась пустой и было необходимо прибегнуть к новым займам.
— А люди? Где нам взять людей? — спросил я.
Поколебавшись, он бросил, отводя взгляд:
— Герцог Миндельгейм предлагает нам помощь.
Я вскочил с места:
— Мы будем опираться на герцога-лютеранина?!
— А что делать?.. — откликнулся Фердинанд.
Я промолчал. Единственное средство… Что еще делать?.. Механизм запущен, шестеренки сцепились и неостановимо вращаются впустую. Карл мечтал о возрождении Священной Римской империи, он клялся защищать Церковь ценой собственных владений, крови, жизни; и вот выходит, что мы собираемся опереться на его недругов, чтобы сражаться с папой римским, во имя которого мы жгли костры по всей Испании и Нидерландам.