Страница 35 из 80
— Не важно, правишь ли ты от своего имени или от имени другого, — объяснил я. — Раз мне выпал этот шанс, я его не упущу. Я разделю судьбу Габсбургов. И быть может, наконец смогу действовать.
— Вы покинете Кармону? — В глазах Беатриче вновь зажглось прежнее пламя. — Вы это хотите сказать?
— Неужто вы думаете, что я навеки останусь прозябать в Кармоне?! — с вызовом бросил я. — Что такое Кармона? Мои мысли уже давно за ее пределами.
— Вы не можете так поступить!
— Знаю, это город, за который погиб Антонио.
— Это ваш город. Город, который вы не раз спасали, которым правили двести лет. Вы не можете предать ваш народ.
— Мой народ! — воскликнул я. — Он не раз умер! Как могу я ощущать, что связан с ним, ведь он никогда не будет прежним. — Подойдя к Беатриче, я сжал ее руки. — Прощайте. Когда я уеду, возможно, вы снова начнете жить.
Ее глаза разом потухли.
— Слишком поздно, — глухо сказала она.
Я с жалостью вгляделся в ее расплывшиеся черты. Если бы я не желал так властно ее счастья, она бы любила, страдала, жила. Я потерял ее, и эта потеря очевиднее, чем утрата Антонио.
— Простите меня, — выдохнул я и прикоснулся губами к ее волосам, но она уже стала одной из миллионов женщин; нежность и жалость уже принадлежали прошлому.
Наступил вечер. От реки потянуло холодом. Из расположенной по соседству обеденной залы доносились голоса и звон посуды. Регина вспомнила, что только что пробило семь часов. Она посмотрела на Фоску:
— И у вас нашлись силы вновь начать все сначала?
— Можно ли помешать жизни возобновляться каждое утро? — спросил Фоска. — Вспомните, что мы говорили вечером: как прекрасно сознавать, что сердце бьется, мы протягиваем руку…
— И обнаруживаем, что вновь расчесываем волосы, — подхватила Регина. Она огляделась вокруг. — Верите ли вы, что завтра я вновь буду расчесывать волосы?
— Я предполагаю, что так и будет.
Она встала:
— Пойдем отсюда.
Они вышли из гостиницы, и Фоска спросил:
— Куда мы идем?
— Не важно. — Регина указала на дорогу. — Всегда можно направиться по этой дороге, ведь так? — Она рассмеялась. — Сердце бьется, и мы делаем один шаг, затем другой. Дороги не кончаются. — Помолчав, она добавила: — Мне хотелось бы знать, что стало с Беатриче.
— А что вы хотите, чтобы с ней стало? Однажды она умерла, вот и все.
— Все?
— Это все, что мне известно. Когда я вернулся в Кармону, оказалось, что она покинула город, и я не стал расспрашивать о ней. Впрочем, что толку расспрашивать? Она мертва.
— По сути, все истории заканчиваются хорошо, — заметила Регина.
Часть вторая
На пыльных набережных Арно немецкие солдаты отбивали тяжелый шаг, они были на голову выше идущих рядом пизанцев; в старом дворце Медичи гулко звенели их сапоги со шпорами. Мне пришлось долго дожидаться приема: я не привык ждать. Потом офицер стражи ввел меня в кабинет, где восседал император. На уши и курносый нос ниспадали пряди жестких светлых волос. Ему было около сорока. Любезным жестом он пригласил меня сесть. Стражу он отпустил, и мы остались одни.
— Мне часто хотелось познакомиться с вами, граф Фоска, — произнес он, с любопытством разглядывая меня. — Скажите, то, что рассказывают о вас, правда?
— Правда то, — ответил я, — что до сего дня Господь позволяет мне побеждать старость и смерть.
— Габсбурги тоже бессмертны, — с гордостью заметил он.
— Да, — сказал я. — И поэтому им предстоит владеть миром. Только весь мир является мерой вечности.
Он улыбнулся:
— Мир необъятен.
— Вечность бесконечна.
Он с лукавым и недоверчивым видом молча вглядывался в мое лицо.
— О чем вы хотели просить меня?
— Я прибыл, чтобы отдать вам Кармону.
Он рассмеялся. Я увидел его белые зубы.
— Боюсь, что этот дар мне дорого обойдется.
— Это ничего вам не будет стоить. Я правлю Кармоной вот уже два века, и я устал. Я хочу лишь, чтобы вы разрешили мне разделить вашу судьбу.
— И вы ничего не требуете взамен?
— Что может мне дать человек, пусть даже он император? — отвечал я.
Максимилиан выглядел таким озадаченным, что мне стало жаль его.
— Италии вскоре суждено стать добычей короля Франции или же вашей добычей; меня интересует не она, а весь мир. Мне хочется, чтобы его держали одни руки, только тогда станет возможно улучшить его.
— Но почему вы намереваетесь помочь мне держать его в руках?
— Какая разница?! — воскликнул я. — Разве вы сражаетесь не ради вашего сына? Не ради внука, который еще не появился на свет, не ради его детей, которых вы никогда не увидите?!
— Речь идет о моем потомстве, — сказал он.
— Я о том и говорю.
Он размышлял с детски печальным видом.
— Когда я передам вам свои замки и крепости, у вас не будет более препятствий для захвата Флоренции. Завоюете Флоренцию, и Италия ваша.
— Италия моя… — мечтательно произнес он.
Озабоченность покинула его лицо, какое-то время он молча улыбался, потом произнес:
— Я не платил своим людям уже больше месяца.
— Сколько вам нужно?
— Двадцать тысяч флоринов.
— Кармона богата.
— Двадцать тысяч в месяц.
— Кармона очень богата.
Через три дня Максимилиан вошел в Кармону. Мраморный геральдический щит с золотой лилией, водруженный посреди города в честь Карла Восьмого, был сбит, чтобы освободить место для императорского герба; и народ, который четыре года назад бурно приветствовал короля Франции, в той же манере приветствовал императорские войска. Женщины бросали им цветы.
Неделя протекла в турнирах и празднествах, во время которых Максимилиан поглощал громадные блюда из мяса, сдобренного специями, и осушал большие кувшины вина. Вечером, когда мы вышли из-за стола после трехчасовой трапезы, я спросил у него:
— А когда мы двинемся на Флоренцию?
— Ах, Флоренция… — сказал он. Глаза императора покраснели и помутнели; заметив, что я разглядываю его, он величественно добавил: — Нужды империи призывают меня в Германию.
Я почтительно склонился:
— Когда вы отправляетесь?
Его решение было мгновенным:
— Завтра утром.
— Я еду с вами, — сказал я.
Я смотрел, как он удаляется величественной и вместе с тем нетвердой поступью. Вряд ли стоило многого ждать от этого императора; за неделю я смог оценить его: невежественный, взбалмошный, алчный, лишенный честолюбия и упорства. Однако требовалось изыскать возможность влиять на него; и у него был сын, характер которого, возможно, более соответствовал моим упованиям. Я решил последовать за ним. Я вышел из дворца. Стояла лунная ночь; с равнины, где расположились орды Максимилиана, доносилось хриплое пение: двести лет назад там, среди серых олив, стояли красные шатры генуэзцев, а я держал ворота на замке. Миновав кладбище, где покоились Катерина и Антонио, я присел на ступеньки собора, а затем обошел укрепления. Чудо свершилось: я ощущал, что вкус жизни переменился, Кармона для меня предстала в новом свете — это был чужой город.
Утром, пройдя потайным ходом, я посмотрел на ощетинившуюся башнями скалу, что так долго была для меня сердцем земли; всего лишь мелкая частица империи, а земля отныне имела лишь одно сердце — мое. Я был брошен в этот мир нагим: человек ниоткуда. Небо над головой теперь было не крышей, а бесконечной дорогой.
Мы скакали днем и ночью. Небо бледнело, воздух становился прохладным, стволы деревьев — не такими черными, земля — не такой красной. На горизонте появились горы; в деревнях дома под деревянными крышами были расписаны цветами и птицами. Мы вдыхали незнакомые запахи. Максимилиан охотно беседовал со мной. Короли из католических стран предлагали ему двойной брачный союз, который бы объединил его сына Филиппа с принцессой Хуаной и его дочь Маргариту с инфантом доном Хуаном. Максимилиан колебался, я настоятельно советовал ему согласиться. Это была Испания с ее каравеллами, Испания, державшая ключи от мира.