Все люди смертны

Она улыбнулась:

— Правда же, она не трогает за живое?

На выходе из душного зала она с наслаждением вздохнула: выдался погожий февральский день и в воздухе уже повеяло весенним теплом.

— Хочется пить.

— Мне тоже, — сказал Фоска. — Куда пойдем?

Она задумалась. Она уже водила его в маленький бар на Монмартре, где познакомилась с Анни, и в кафе на Больших бульварах, где обычно проглатывала бутерброд перед занятиями у Бертье, и в тот уголок Монпарнаса, где жила в ту пору, когда ей досталась первая роль. Она подумала о ресторане на набережной Сены, который обнаружила вскоре по прибытии в Париж.

— Я знаю отличное заведение в Берси, — сказала она.

— Ну так идем, — ответил он.

Он всегда соглашался. Она остановила проезжавшее такси. Он обнял ее за плечи. Он выглядел молодо в этом новом, хорошо скроенном костюме, выбранном ею. Фоска не казался ряженым — обычный человек. Теперь он ел, пил, спал, занимался любовью, смотрел и слушал, как все. Лишь изредка в глубине его глаз загорался беспокойный огонек. Такси остановилось, и Регина спросила Фоску:

— Вы бывали здесь?

— Может, бывал, — ответил он. — Все меняется. Может, тогда это место еще было за городской чертой.

Они вошли в здание, напоминавшее шале, и устроились на узкой деревянной террасе, нависавшей над речным берегом. На воде покачивалась баржа, женщина полоскала белье, где-то лаяла собака. За рекой виднелись низкие дома с зелеными, желтыми и красными фасадами; вдали — мосты и высокие печные трубы.

— Правда же, хорошее место? — спросила Регина.

— Да, — ответил Фоска, — я люблю, когда вода течет…

— Я часто приходила сюда, — сказала она. — Садилась за этот столик, разучивала роли, мечтая когда-нибудь сыграть их. Я заказывала лимонад, вино стоило дорого, а я была бедна. — Она прервала свой рассказ. — Фоска, вы меня слышите?

С ним нельзя было быть уверенной, что он слушает.

— Ну да, — откликнулся он. — Вы были бедны и заказывали лимонад. — Он помедлил минуту, приоткрыв рот, будто пораженный неожиданной неотвязной мыслью. — А теперь вы богаты?

— Я стану богатой, — сказала она.

— Значит, вы небогаты, а тратите на меня деньги. Вы должны поскорее приискать мне занятие.

— Это не к спеху.

Она улыбнулась ему. Ей не хотелось заставлять его проводить долгие часы в конторе или на заводе, ей хотелось, чтобы он был рядом, разделяя каждый миг ее жизни. Он был здесь, созерцал воду, баржу, низкие дома за рекой; и все то, что Регина так любила, вместе с ней самой становилось частью вечности.

— Но я хочу найти занятие, — настаивал он.

— Попробуйте прежде написать ту пьесу, что вы мне обещали, — сказала она. — Вы думали об этом?

— Ну да.

— И у вас есть какой-то замысел?

— У меня их множество.

— В этом я была уверена, — весело заключила она. Регина подозвала метрдотеля, подпиравшего дверь. — Бутылку шампанского. — Она повернулась к Фоске. — Вот увидите, мы вдвоем такое сотворим!

Фоска помрачнел; казалось, он вспомнил нечто неприятное.

— Столько людей мне говорили это.

— Но я не то, что другие! — пылко произнесла Регина.

— Да, правда, — с готовностью подтвердил он. — Вы не то, что другие.

Регина наполнила бокалы.

— За наши планы! — сказала она.

— За наши планы!

Она выпила, не сводя с него глаз. Что-то ее беспокоило. Ни за что не поймешь, о чем думает этот человек.

— Фоска, а если бы вы не встретили меня, то что бы вы делали?

— Возможно, мне удалось бы снова погрузиться в сон. Но это маловероятно. Это крайне редкая возможность.

— Редкая возможность? — с упреком повторила она. — Разве вы сожалеете, что вновь стали живым?

— Нет, — ответил он.

— Быть живым — это прекрасно.

— Да, прекрасно.

Они улыбнулись друг другу. С баржи доносились детские крики, с другой баржи, а может, из одного из тех крашеных домиков доносилась музыка: кто-то играл на гитаре. Смеркалось, но последние солнечные лучи еще задержались в бокалах, наполненных светлым вином. Фоска сжал руку Регины, лежавшую на столе.

— Регина, — сказал он, — сегодня вечером я чувствую, что счастлив.

— Только сегодня? — спросила она.

— О, откуда вам знать, сколь ново для меня это ощущение! Я неоднократно испытывал ожидание, скуку, желание. Но никогда еще у меня не возникало этой иллюзии полноты жизни.

— Всего лишь иллюзии? — разочарованно протянула она.

— Не важно! Я готов уверовать в нее.

Он наклонился к ней, и она почувствовала, как под его бессмертными губами расцветают ее губы: губы девочки-гордячки, одинокой девушки, женщины в расцвете сил. И этот поцелуй запечатлелся в сердце Фоски вместе с образами всего того, что она любила. Этот мужчина с его руками, глазами — мой спутник, мой любовник, а между тем он бессмертен, как Бог. Солнце садится за горизонт: для него и для меня одно и то же солнце. Еще есть запах воды, который поднимался от реки, далекие звуки гитары… слава, смерть — все вдруг утратило свое значение, кроме неистовой силы этого мгновения.

— Фоска, вы любите меня? — спросила она.

— Я вас люблю.

— Вы будете помнить это мгновение?

— Да, Регина, буду.

— Всегда?

Он сильнее сжал ее руку.

— Вы скажите: всегда?

— Это мгновение существует, — сказал он, — и оно наше. Прочь посторонние мысли.

Регина повернула направо. Это было не совсем по пути, но она любила эту улочку с темными ручейками, домами, где деревянные лаги крепили стены домов; ей нравились эта весенняя теплая и влажная ночь и большая желтая луна, смеявшаяся в небе. Анни уже легла в ожидании, когда Регина заглянет к ней поцеловать на ночь; Фоска пишет; время от времени они поглядывают на часы, думая, что Регине пора вернуться из театра; но ей хотелось еще немного прогуляться по улицам, которые она любила, ведь наступит день, когда она уже не пройдет здесь.

Она вновь свернула направо. Столько мужчин, столько женщин так же жадно вдыхали эту нежность весенних ночей, а мир для них уже угас! — думала Регина. Существовал ли для них какой-либо способ избежать смерти? Нельзя ли было на время воскресить их? Я забыла свое имя, прошлое, свое лицо: для меня существуют лишь небо, влажный ветер и неуловимый привкус горечи в нежности этого вечера; это не я и не оно, это и то и другое.

Регина свернула налево. Вот она я. Вот луна в небе, но в каждом сердце она особенная, этого не передать. Фоска пойдет по улицам, думая обо мне, но это буду не я. О, отчего невозможно разбить эту прозрачную и твердую раковину, в которой замкнут каждый из нас?! Одна луна в одном сердце, но в каком? В сердце Фоски или в моем? Я больше не буду собой. Для того чтобы выиграть все, нужно все потерять. Кем установлен этот закон?

Войдя в подворотню, она пересекла двор старого дома. Окно Анни светилось, во всех прочих было темно. Разве Фоска уже заснул? Она быстро поднялась по лестнице и бесшумно повернула ключ в замке. Из-за двери комнаты Анни доносился смех: ее смех и смех Фоски. Кровь бросилась в лицо Регине, в горло вонзились когти: уже давно она не ощущала этой душераздирающей боли. На цыпочках она подошла к двери.

— И я каждый вечер отправлялась на галерку, — говорила Анни. — Мне была невыносима мысль, что она будет играть для других, а я ее не увижу.

Регина пожала плечами. Вот кривляка! — раздраженно подумала она. Она постучалась и толкнула дверь. Анни и Фоска сидели за столом, перед ними стояли тарелка блинов и бокалы с белым вином. На Анни было домашнее смородинно-черное платье и серьги, щеки ее раскраснелись от оживления. Это какая-то пародия, подумала Регина, ощутив прилив гнева. Она произнесла ледяным тоном:

— Вижу, вам весело.

— Смотрите, моя королевна, каких мы отличных блинов напекли, — радостно сказала Анни. — Знаете, он очень ловко переворачивает блины, ни единого не испортил. — Она с улыбкой протянула Регине тарелку. — Еще горячие.

— Спасибо, я не голодна, — ответила Регина.