Страница 69 из 238
Всем известно, насколько вопросы пола, а значит, как правило, и все связанное с женщиной, важны при рассмотрении как патологического, так и нормального поведения. Бывает, что феминизируются другие объекты; поскольку и сама женщина — это во многом плод воображения мужчины, он может воображать ее и через мужское тело: в педерастии сохраняется разделение полов. Но обычно Женщину ищут в существах женского пола. Через нее, через все лучшее и худшее, что есть в ней, мужчина учится счастью, страданию, пороку, добродетели, вожделению, отречению, преданности, тирании, учится понимать самого себя; 1Поразителен пример Стендаля.
она — игра, приключение, но в то же время — испытание; она — торжество победы и более горькое торжество преодоленного поражения; она — умопомрачение потери, притягательная сила проклятия, смерти. Целое море значений существует только благодаря женщине; она — суть действий и чувств мужчин, воплощение всех ценностей, которые стимулируют их свободу. Понятно, что мужчина, даже если он обречен на самое жестокое разочарование, не желает отказываться от мечты, вобравшей в себя все его помыслы и мечтания.
Вот почему женщина двулика и несет в себе разочарование: она — это все, что призывает к себе мужчина и чего он не достигает. Она — мудрая посредница между благосклонной Природой и человеком, она же — искушение всякой мудрости непокоренной Природой. Она телесно воплощает в себе все моральные ценности и их противоположности, от добра до зла; она — сама сущность действия и то, что ему препятствует, «подступ» человека к миру и его поражение; она как таковая — источник всякого размышления человека о своем существовании и всякого выражения, которое он сможет ему придать; в то же время она старается отвлечь его от самого себя, погрузить в безмолвие, в смерть. Он ждет, чтобы она, его служанка и подруга, была бы еще его зрителем и судьей, была бы подтверждением его бытия; а она парирует равнодушием, а то и насмешками и издевками. На нее он проецирует все, чего желает и чего боится, что любит и что ненавидит. Об этом так трудно говорить, потому что мужчина всего себя ищет в ней, потому что она — Все. Только это Все — из мира несущественного; она все Другое. А будучи другим, она другой и по отношению к самой себе, и по отношению к тому, чего от нее ждут. Она — все, а потому никогда не бывает в точности тем,чем следовало бы ей быть; она — вечное разочарование, разочарование самого существования, которому никогда не удается ни достичь тождества с самим собой, ни примириться со всем множеством существующих.
Глава 2
Для подтверждения проведенного анализа мифа о женщине, бытующего в коллективном представлении, мы рассмотрим отдельные синкретические формы, в которых он преломляется в творчестве некоторых писателей. В частности, нам показалось весьма типичным отношение к женщине Монтерлана, Д. Г. Лоуренса, Клоделя, Бретона, Стендаля.
1. МОНТЕРЛАН, ИЛИ ХЛЕБ ОТВРАЩЕНИЯ
Монтерлан вписывается в древнюю традицию мужчин, воспринявших на свой счет высокомерное манихейство Пифагора. Вслед за Ницше он считает, что Вечную Женственность превозносили только в эпохи слабости и что герой должен восстать против Magna mater. Он берется свергнуть ее с престола, ибо сосредоточивает свое внимание на героизме. Женщина — это ночь, беспорядок, имманентность. «Этот содрогающийся сумрак — не что иное, как женское начало в чистом виде» l, — пишет он о г–же Толстой. По его мнению, только глупость и низость нынешних мужчин могли придать женской ущербности положительный смысл: все говорят об инстинкте женщин, об их интуиции, о даре предвидения, в то время как их следует винить в отсутствии логики, упрямом невежестве, неспособности понимать действительность; на самом деле они не наблюдательницы и не психологи; они не умеют ни смотреть на вещи, ни понимать людей; их тайна — иллюзия, а их непостижимые сокровища бездонны, как ничто; им нечего дать мужчине, они могут только ему навредить, Первый великий враг для Монтерлана — мать; в одной из ранних пьес, называющейся «Изгнание», он выводит на сцену мать, не дающую сыну поступить на военную службу; в «Олимпийцах» юноше, желающему посвятить себя спорту, препятствует трусливый эгоизм матери; в «Холостяках» и «Девушках» образ матери просто отвратителен. Преступление ее в том, что она хочет навсегда удержать сына запертым в сумраке своего чрева; она калечит его, чтобы иметь возможность им завладеть и восполнить таким образом бесплодную пустоту своего существа; она — худшая из воспитательниц; она подрезает ребенку крылья, держит его вдалеке от вершин, к которым он стремится, оглупляет и унижает его. Претензии эти не совсем безосновательны. Но из упреков, которые Монтерлан открыто бросает женщине–матери, ясно, что ненавидит он в ней прежде всего свое собственное рождение. Он считает себя богом, он хочет быть богом; ведь он мужчина, он «высшее существо», он — Монтерлан. Бога не рожали; если у него и есть тело, то это — воля, отлитая в твердые и послушные мускулы, а не плоть, в которой притаились жизнь и смерть; вот за эту тленную, случайную, уязвимую, отвергаемую им плоть и должна, по его мнению, отвечать мать. «Единственное уязвимое место на теле Ахилла — это то место, где держала его мать» 1. Монтерлан никогда не соглашался принять человеческий удел; то, что он называет своей гордостью, с самого начала было испуганным бегством от того риска, что несет в себе свобода, связанная с миром посредством плоти; он хочет утверждать свободу, но отрицать эту связь; он мечтает быть субъективностью, царственно замкнувшейся на самой себе, без привязанностей, без корней; этой мечте мешает воспоминание о его плотском происхождении, и он прибегает к своему обычному средству: вместо того чтобы преодолеть его, он от него отрекается.
Любовница в глазах Монтерлана оказывает столь же пагубное воздействие, что и мать; она не дает мужчине воскресить в себе бога; удел женщины, заявляет он, — это жизнь в самом непосредственном виде; она кормится ощущениями, прозябает в имманентности, бредит счастьем — и хочет запереть в нем мужчину; ей неведом порыв трансценденции, у нее нет чувства величия; она любит своего любовника в его слабости, а не в его силе, в беде, а не в радости; он нужен ей безоружный, несчастный, она даже хочет, чтобы он вопреки очевидности уверовал в собственную нищету. Он превосходит ее и тем самым от нее ускользает — она же стремится свести его к собственной мерке, чтобы завладеть им. Ведь он ей необходим, она не самодостаточна, она — паразитирующее существо. От лица Доминик Монтерлан описывает женщин, гуляющих по бульвару Рэнлах, «которые виснут на руке у своих любовников, будто какие–то беспозвоночные существа, похожие на разряженных слизняков» 2; за исключением спортсменок, женщины, по его мнению, существа неполноценные, предназначенные для рабства; слабые, без мускулов, они лишены подступа к миру; поэтому они так ожесточенно бьются за то, чтобы завладеть любовником, а лучше — супругом. Насколько я знаю, Монтерлан не использует миф о самке богомола, но к содержанию его обращается: любить для женщины значит пожирать; она делает вид, что отдается, а на самом деле берет. Он приводит возглас г–жи Толстой: «Я живу им и ради него и требую того же для себя» — и обличает опасность такой неистовой любви; он находит ужасную истину в словах Екклезиаста; «Мужчина, желающий вам зла, лучше, чем женщина, желающая вам добра». Он приводит в пример маршала Лиотея: «Если кто–нибудь из моих людей женится, это уже мужчина, уменьшившийся наполовину». Женитьбу он считает пагубной прежде всего для «высшего существа»; это просто какое–то смешное мещанство; можно ли представить себе, чтобы кто–нибудь сказал «г–жа Эсхил» или «Меня пригласили на ужин супруги Данте»? Этим наносится урон престижу великого человека; но самое ужасное — женитьба разрушает великолепное одиночество героя; ему нужно, «чтобы ничто не отвлекало его от него самого» 1. Я уже говорила, что Монтерлан избрал свободу без объекта,то есть он предпочитает иллюзию автономии подлинной свободе, которая связана с миром; именно эту праздность он и собирается защищать от женщины; женщина ведь тяжелая, она давит. «Суровая символика была в том, что мужчина не мог идти прямо, потому что держал под руку любимую женщину» 2. «Я горел — она загасила меня. Я ходил по воде — она взяла меня под руку, и я стал тонуть» 3. Так откуда же в ней такая сила, если она всего лишь недостаточность, бедность, негативность, а волшебство ее иллюзорно? Монтерлан этого не объясняет. Он лишь надменно заявляет, что «лев имеет все основания бояться комара» 4. Однако ответ бросается в глаза: легко считать себя властелином, когда ты один, или считать себя сильным, когда старательно избегаешь обременять себя какой бы то ни было ношей. Монтерлан избрал легкий путь; он утверждает, что поклоняется труднодоступным ценностям, но пытается достичь их легким путем. «Короны, которые мы сами на себя возлагаем, — единственные достойные того, чтобы их носить», — говорит король в «Пасифае». Удобный принцип. Монтерлан водружает на себя корону и драпируется в пурпур; но достаточно одного постороннего взгляда, чтобы обнаружить, что корона его из крашеной бумаги и что сам он, как андерсеновский король, совершенно голый. Ходить в мечтах по воде далеко не так утомительно, как реально двигаться вперед по дорогам земли. Потому то лев–Монтерлан в ужасе избегает женщины–комара: он боится испытания действительностью!.