Мандарины

Без стука, потихоньку, как прежде, он вставил ключ в замочную скважину и толкнул дверь; Поль ничего не слышала; она стояла на коленях на ковре, усыпанном старыми бумагами: он узнал свои письма; в руках она держала его фотографию, глядя на нее с таким выражением, какого он у нее никогда не видел; она не плакала, и при виде ее сухих глаз становилось ясно, что в слезах всегда теплится толика надежды; она смотрела в лицо своей судьбе и ничего от нее больше не ждала, мало того, она мирилась с этим. Поль казалась такой одинокой перед безжизненным изображением, что Анри почувствовал себя лишенным собственного я. Он закрыл дверь, не в силах противиться раздражению, парализовавшему его жалость; когда он постучал, послышался встревоженный шорох смятого шелка и бумаги, затем она неуверенно сказала: «Войдите».

— Что ты тут делала?

— Перечитывала старые письма; я не ждала тебя так рано.

Она бросила бумаги в кресло и спрятала фотографию; лицо ее было спокойным, но хмурым; ему пришлось вспомнить, что она давно уже не бывала веселой; он с досадой поставил бутылку на стол.

— Тебе лучше не зарывать себя в прошлом, а немного больше жить настоящим, — сказал он.

— О! Настоящее! — Она окинула стол невидящим взглядом. — Я не накрыла.

— Хочешь, пойдем в ресторан?

— Нет! Нет! Я быстро.

Она пошла на кухню, а он протянул руку к письмам.

— Оставь их! — резко сказала Поль.

Она схватила письма и бросила их в шкаф. Он пожал плечами; в каком-то смысле она была права, эти старые застывшие слова стали ложью. Он молча смотрел на Поль, хлопотавшую вокруг стола: нелегко будет говорить с ней о дружбе.

Они сели напротив друг друга перед блюдом с закусками, и Анри откупорил бутылку.

— Ты ведь любишь красное бордо, верно? — спросил он предупредительным тоном.

— Ну конечно, — безучастно ответила она.

Разумеется, для нее это не был праздничный день; намерение торжественно отметить вместе с Поль его новую любовь было верхом слепоты и эгоизма, но, осуждая себя, Анри ощущал скрытую обиду.

— Тебе следовало бы хоть иногда выходить, — заметил он.

— Выходить? — изумленно спросила она.

— Да, высовывать нос на улицу, встречаться с людьми.

— Зачем?

— А сидеть целый день в своей норе, что тебе это даст?

— Я очень люблю свою нору, — с грустной улыбкой ответила она. — Я не скучаю.

— Не может же так продолжаться всю твою жизнь. Ты не хочешь петь, хорошо, это дело решенное. Но тогда попытайся делать что-то другое.

— Что например?

— Поищем.

Она покачала головой.

— Мне тридцать семь лет, и у меня нет никакой профессии. Я могу стать старьевщицей, да и то!

— Профессию можно получить; ничто не мешает тебе чему-нибудь научиться.

Она с тревогой посмотрела на Анри:

— Ты хочешь, чтобы я зарабатывала себе на жизнь?

— Вопрос не в деньгах, — с живостью возразил он. — Мне хотелось бы, чтобы ты чем-то интересовалась, чем-нибудь занималась.

— Я интересуюсь нами, — сказала она.

— Этого недостаточно.

— Мне этого достаточно вот уже десять лет. Он собрал все свое мужество:

— Послушай, Поль, ты прекрасно знаешь, что многое в наших отношениях изменилось, к чему обманывать себя. У нас была большая прекрасная любовь; признаемся друг другу, что она переходит теперь в дружбу. Это не значит, что мы будем реже видеться, вовсе нет, — поспешно добавил он, — но тебе надо обрести независимость.

Она пристально смотрела на него.

— Никогда я не смогу относиться к тебе дружески. — Слабая улыбка коснулась ее губ. — И ты ко мне тоже.

— Напротив, Поль...

— Сам подумай, — прервала она его, — сегодня утром ты не смог дождаться назначенного часа, ты пришел на двадцать минут раньше и стучал так возбужденно. Ты называешь это дружбой?

— Ты ошибаешься.

От ее упрямства его снова охватил гнев; однако он вспомнил, какую скорбь только что видел на этом лице, и враждебные слова застряли у него в горле; они молча закончили есть; выражение лица Поль не располагало к болтовне. Выйдя из-за стола, она спросила бесстрастным тоном:

— Вечером ты придешь?

— Нет.

— Ты не часто теперь приходишь, — заметила она и добавила с печальной улыбкой: — Это составляет часть твоего нового плана дружбы?

Он заколебался.

— Так случилось.

Она довольно долго напряженно всматривалась в него, потом медленно произнесла:

— Я уже говорила тебе, что теперь люблю тебя со всем великодушием, с полным уважением твоей свободы. Это означает, что я не требую у тебя отчета; ты можешь спать с другими женщинами и не говорить мне об этом, не чувствуя себя виноватым передо мной. Все, что есть в твоей жизни обыденного и банального, меня все более и более оставляет равнодушной.

— Но мне нечего от тебя скрывать, — сказал он в замешательстве.

— Главное, что я хочу сказать тебе, — с важным видом заявила она, — так это то, что у тебя не должно быть угрызений совести; что бы с тобой ни случилось, ты можешь приходить спать сюда, не считая себя недостойным нас. Я буду ждать тебя сегодня ночью.

«Тем хуже! — подумал Анри. — Она сама этого хотела!», а вслух сказал:

— Послушай, Поль, я буду говорить с тобой откровенно: я считаю, что мы не должны больше проводить ночи вместе. Ты так дорожишь нашим прошлым и отлично знаешь, какие прекрасные ночи были у нас раньше; не будем портить воспоминания. У нас больше нет прежнего желания.

— Ты меня не хочешь? — с недоверием спросила Поль.

— Не так сильно, как раньше. Да и ты меня тоже, — добавил он. — Не говори обратное; у меня пока есть память.

— Но ты ошибаешься! — сказала Поль. — Это трагическая ошибка! Ужасное недоразумение! Я не изменилась!

Он знал, что она лжет, но наверняка и себе так же, как ему.

— Я, во всяком случае, изменился, — мягко сказал он. — Возможно, у женщин все иначе, но мужчина не может до бесконечности желать одно и то же тело. Ты такая же красивая, как раньше, только стала для меня привычной.

Он с мучительным беспокойством искал взгляда Поль, пытаясь улыбнуться ей; она не плакала, но, казалось, была парализована ужасом.

— Ты не будешь больше спать здесь? — с усилием прошептала она. — Ты это хочешь мне сказать?

— Да, но разницы большой не будет...

Поль жестом остановила его; она верила только в обман, который придумывала для себя; смягчить для нее правду было столь же трудно, как и заставить согласиться с ней.

— Уходи, — без гнева сказала она. — Уходи, — повторила она, — мне надо побыть одной.

— Позволь мне объяснить тебе...

— Прошу тебя! — сказала она. — Уходи. Он встал.

— Как хочешь; но завтра я вернусь, и мы поговорим, — сказал он.

Она не ответила; он закрыл за собой дверь и постоял какое-то время на лестничной площадке, пытаясь уловить звук рыдания, падения, какого-то движения, но было тихо. Спускаясь по лестнице, Анри думал о тех собаках, которым перерезают голосовые связки, прежде чем подвергнуть мукам вивисекции: ни единого признака их страдания в мире; было бы не так нестерпимо слышать их вой!

Они не поговорили ни завтра, ни в последующие дни; Поль делала вид, будто забыла об их разговоре, а Анри не стремился возвращаться к нему. «Придется в конце концов рассказать ей о Жозетте, но не сразу», — убеждал он себя. Все ночи он проводил в бледно-зеленой спальне, то были страстные ночи, но, когда он вставал по утрам, Жозетта ни разу не пыталась удержать его. В день подписания контракта они условились подольше оставаться вместе после полудня: это она покинула его в два часа, отправившись к своему парикмахеру. Была ли тому причиной деликатность? Или безразличие? Не так-то просто определить чувства женщины, щедро дарующей свое тело и не имеющей ничего другого. «А я? Стану ли я по-настоящему дорожить ею?» — спрашивал он себя, рассеянно разглядывая витрины на Фобур-Сент-Оноре. Анри чувствовал себя немного растерянным. Было слишком рано, чтобы отправиться в редакцию, и он решил пойти в Красный бар. Раньше, когда выдавалась свободная минута, он шел именно туда, но теперь уже несколько месяцев не заглядывал. Однако ничего не изменилось. Венсан, Лашом, Сезенак сидели за своим обычным столиком. Сезенак все с тем же сонным видом.