Мандарины

— Книга принесла тебе большой успех?

— Довольно широкую популярность. Знаешь, до чего забавно...

— Да, расскажи мне что-нибудь забавное! — сказала она, заинтересовавшись. Анри ответил, подумав:

— Забавно вот что: поначалу тебя одолевают мечты о громкой славе, но потом довольствуешься и первым малым успехом...

Мари-Анж вздохнула.

— Названия других твоих книг и даты у меня есть. Тебя мобилизовали?

— В пехоту по второму призывному контингенту. Я не собирался становиться офицером. Был ранен девятого мая в Мон-Дьё, возле Вузье, эвакуирован в Монтелимар; в Париж вернулся в сентябре.

— Чем именно ты занимался в Сопротивлении?

— В тысяча девятьсот сорок первом году мы с Люком основали «Эспуар».

— Но у тебя были и другие обязанности?

— Это неинтересно, оставь.

— Ладно. Твоя последняя книга, когда в точности ты ее написал?

— Между сорок первым и сорок третьим.

— Ты уже начал что-нибудь другое?

— Нет, но скоро начну.

— Что? Роман?

— Роман, но пока все еще очень неопределенно.

— Я слышала разговоры о каком-то журнале?

— Да, вместе с Дюбреем я займусь ежемесячником, который выйдет у Мована и будет называться «Вижиланс».

— Что это за политическая партия, которую создает сейчас Дюбрей?

— Объяснять было бы долго.

— Но все-таки?

— Спроси лучше у него.

— К нему не подберешься. — Мари-Анж вздохнула: — Какие вы странные. Если бы я была знаменитой, я все время раздавала бы интервью.

— В таком случае у тебя не оставалось бы времени что-либо делать и ты никогда не стала бы знаменитой. А теперь, будь любезна, дай мне поработать.

— Но у меня еще куча вопросов: какие впечатления ты привез из Португалии? Анри пожал плечами:

— Это отвратительно.

— Почему?

— По всему.

— Объяснись хоть немного; не могу же я просто так сказать своим читателям: это отвратительно.

— Хорошо, скажи им, что патернализм Салазара — это гнусная диктатура и что американцам следует поскорее выгнать его, — торопливо проговорил Анри. — К несчастью, это произойдет не завтра: он собирается продать им военно-воздушные базы на Азорских островах.

Мари-Анж нахмурилась, и Анри добавил:

— Если тебя это смущает, не говори ничего; я обо всем расскажу в «Эспуар».

— Нет, я напишу об этом! — заявила Мари-Анж. И добавила, с глубокомысленным видом взглянув на Анри: — Какие внутренние причины побудили тебя предпринять это путешествие?

— Послушай, чтобы преуспеть в своем ремесле, тебе не обязательно задавать идиотские вопросы. И повторяю: хватит, будь любезна, уйди.

— Мне хотелось бы забавных историй.

— У меня их нет.

Мари-Анж удалилась мелкими шажками. Анри испытывал некоторое разочарование: она не задала вопросов, которые следовало бы задать, он не сказал ничего из того, что хотел бы сказать. Хотя что именно нужно было сказать? «Мне хотелось бы, чтобы мои читатели знали, кто я есть, но я ведь и сам хорошенько не определился». В конце концов, через несколько дней он снова возьмется за книгу и попытается по порядку разобраться в себе.

Анри принялся разбирать свою почту; сколько предстоит просмотреть телеграмм и газетных вырезок, написать писем, со сколькими людьми встретиться! Люк предупреждал его: работы много. Следующие несколько дней Анри провел, запершись в своем кабинете; к Поль он возвращался лишь спать, и у него едва хватало времени на репортаж, за которым приходили из типографии, буквально вырывая страничку за страничкой. После чересчур долгих каникул Анри нравилась такая бурная деятельность. Он без энтузиазма узнал в телефонной трубке голос Скрясина.

— Послушай, злой изменник, вот уже четыре дня как ты вернулся, а тебя до сих пор не видно. Приезжай немедленно в «Избу», улица Бальзака.

— Сожалею, но у меня работа.

— Ни о чем не жалей, приезжай: тебя ждут, чтобы выпить дружеский бокал шампанского.

— Кто меня ждет? — весело спросил Анри.

— Я вместе с другими, — послышался голос Дюбрея, — и Анна, и Жюльен. Мне надо сказать вам множество вещей. Что вы там торчите? Неужели не можете вылезти из своей норы на час-другой?

— Я рассчитывал зайти к вам завтра, — сказал Анри.

— Приходите в «Избу» сейчас.

— Ладно, иду.

Анри с улыбкой повесил трубку; ему страшно хотелось встретиться с Дюбреем. Он позвонил Поль:

— Это я. Дюбрей и Скрясин ждут нас в «Избе». Да, «Изба»; я знаю не больше, чем ты; заеду за тобой на машине.

Через полчаса он вместе с Поль спускался по лестнице между двумя рядами разнаряженных казаков; на Поль было длинное платье, совсем новое: пожалуй, зеленое не очень ей шло.

— Что за странное место, — прошептала она.

— Со Скрясиным всего можно ожидать.

На улице ночь была такой безлюдной и безмолвной, поэтому роскошь «Избы» вселяла тревогу: казалось, это некое извращенное преддверие комнаты пыток. Обитые стены были раскрашены кровью, кровь стекала в складки обивки, и рубашки цыганских музыкантов отливали красным.

— А, вот и вы! Вам удалось от них ускользнуть? — спросила Анна.

— Судя по виду, они целы и невредимы, — заметил Жюльен.

— Мы только что подверглись нападению журналистов, — пояснил Дюбрей.

— Журналистов, вооруженных фотоаппаратами, — добавила Анна.

— Дюбрей был неотразим, — заикаясь, восторженно заявил Жюльен.— Он сказал... Я уже не помню, что именно, знаю только, что он попал в точку. Еще немного, и он бы врезал им...

Они говорили все разом, все, кроме Скрясина, который улыбался с видом некоторого превосходства.

— Я правда думала, что Робер бросится на них, — сказала Анна.

— Он заявил: «Мы не ученые обезьяны», — словно в озарении вспомнил Жюльен.

— Я всегда считал свое лицо моей персональной собственностью, — с достоинством произнес Дюбрей.

— Дело в том, — заметила Анна, — что для таких людей, как вы, нагота начинается как раз с лица; показать ваш нос и глаза — это уже эксгибиционизм.

— Эксгибиционистов не фотографируют, — возразил Дюбрей.

— И напрасно, — заметил Жюльен.

— Пей, — сказал Анри, протягивая Поль рюмку водки. — Пей, мы сильно опоздали. — Выпив свою рюмку, он спросил: — Но как они узнали, что вы здесь?

— И верно? — подхватили они, удивленно переглядываясь. — Как?

— Полагаю, что позвонил метрдотель, — сказал Скрясин.

— Но он ведь нас не знает, — возразила Анна.

— Зато знает меня, — ответил Скрясин. И с видом провинившейся женщины смущенно прикусил нижнюю губу. — Мне хотелось, чтобы он воздал вам по заслугам, вот я и сказал ему, кто вы.

— Похоже, вы сделали глупость, — заметил Анри. Его всегда удивляло детское тщеславие Скрясина.

Дюбрей расхохотался.

— Он сам нас выдал! Такого не придумаешь! — Дюбрей с живостью повернулся к Анри. — Ну как путешествие? Вместо каникул вы, похоже, потратили свое время на лекции и расследования.

— О! Я все-таки и гулял тоже, — возразил Анри.

— Ваш репортаж скорее вызывает желание отправиться погулять куда-нибудь еще: печальная страна!

— Это было печально, но прекрасно! — весело сказал Анри. — Главным образом, это печально для португальцев.

— Не знаю, нарочно ли вы это сделали, — заметил Дюбрей, — но, когда вы говорите, что море было голубым, голубизна приобретает зловещий оттенок.

— Иногда так оно и было, но не всегда. — Анри улыбнулся: — Вы же знаете, как бывает, когда пишешь.

— Да, — вмешался Жюльен. — Надо лгать, чтобы не быть правдивым.

— Во всяком случае, я рад, что вернулся, — признался Анри.

— Однако вы не торопитесь встретиться со своими друзьями?

— Напротив, я очень торопился, — сказал Анри. — Каждое утро я говорил себе, что заскочу к вам, а потом вдруг оказывалось, что уже полночь.

— Да, — ворчливым тоном произнес Дюбрей. — Ну что ж, постарайтесь завтра лучше следить за часами; мне необходимо ввести вас в курс многих вещей. — Он улыбнулся: — Думаю, старт у нас получится хороший.