Мандарины

— Это его дело.

— Но ведь у тебя есть какие-то планы.

— Мои планы — родить ребенка. А в остальном я никого ни о чем не прошу. Ни разу Надин ни словом не обмолвилась о своем желании стать матерью;

может, это неприязнь навела меня на мысль о том, что главной ее задачей было заставить Анри таким путем жениться на ней?

— Тебе придется попросить, — сказала я. — По крайней мере, на какое-то время либо твой отец, либо Анри — кто-то из них — должен будет взять на себя эту заботу.

Она снисходительно усмехнулась:

— Ладно, дай мне совет. Я прекрасно вижу, что ты умираешь от желания это сделать.

— Ты долго будешь упрекать меня за такой совет.

— И все-таки скажи.

— Не побуждай Анри жениться на тебе, если не будешь уверена, что он действительно этого хочет: я имею в виду, что он хочет этого эгоистично, для себя самого, а не только из-за ребенка или из-за тебя. Иначе это будет губительный брак.

— Я не собираюсь ни к чему его побуждать, — ответила она крайне резким тоном. — Но кто тебе сказал, что он этого не хочет? Разумеется, если ты спросишь мужчину, хочет ли он ребенка, то он испугается; но стоит ребенку появиться, и он уже в восторге. Лично я считаю, что для Анри гораздо лучше быть женатым, иметь семью. Богемная жизнь вышла из моды. — Она умолкла, с трудом переводя дух.

— Ты попросила у меня совета, я дала его тебе, — ответила я. — Если ты искренне думаешь, что женитьба не будет тяготить ни Анри, ни тебя, поженитесь.

Я сомневалась, что Надин может обрести счастье в семейной жизни, я плохо представляла ее себе поглощенной служением мужу и ребенку. А если Анри женится на ней из чувства долга, не затаит ли он на нее обиду? Я не решалась его расспрашивать. Он сам устроил нам встречу наедине. Как-то вечером, вместо того чтобы войти, по обыкновению, в кабинет Робера, он постучал в дверь моей комнаты:

— Я не помешаю?

— Конечно нет. Он сел на диван.

— Это здесь вы священнодействуете? — с интересом спросил он.

— Да. Хотите попробовать?

— Как знать? — отвечал он. — Мне бы хотелось, чтобы вы объяснили мне, почему я чувствую себя таким безнадежно нормальным: это подозрительно, да?

— Нет ничего более подозрительного! — ответила я с таким пылом, что он взглянул на меня с некоторым удивлением.

— В таком случае мне действительно придется лечиться, — весело сказал он. — Но я не об этом хотел с вами поговорить, — добавил он и улыбнулся: — Я пришел в каком-то смысле просить руки вашей дочери.

Я тоже улыбнулась:

— А вы будете хорошим мужем?

— Я постараюсь. Вы опасаетесь меня? Поколебавшись, я откровенно сказала:

— Если вы женитесь только потому, что это устраивает Надин, то отчасти опасаюсь.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответил он. — Не бойтесь. История с Поль послужила мне уроком. Нет. Прежде всего, я привязан к Надин; и потом, я, возможно, удивлю вас, но мне кажется, что у меня призвание быть отцом семейства.

— Вы немного удивляете меня, — согласилась я.

— А между тем это правда. Я сам был удивлен, но, когда Надин сказала мне, что беременна, у меня подскочило сердце. Не знаю, как объяснить вам. Претерпеваешь столько мук, чтобы написать книгу, которую все критикуют, или пьесу, которая возмущает людей, и вдруг, всего лишь доверившись своему телу, я с такой легкостью создал кого-то живого; и это не бумажный персонаж, а настоящий ребенок во плоти.

— Надеюсь, что я не замедлю обнаружить в себе призвание бабушки, — сказала я. — Полагаю, вы собираетесь пожениться как можно скорее? Где вы думаете устроиться? Вам понадобится квартира.

— У нас нет желания оставаться в Париже, — отвечал Анри. — Мне бы даже хотелось покинуть Францию на какое-то время. Говорят, в некоторых уголках Италии можно снять дом, и недорого.

— Ну а пока?

— Знаете, у нас не было времени строить какие-то планы.

— Во всяком случае, вы можете поселиться в Сен-Мартен, — сказала я, — дом достаточно большой.

Надин благосклонно отнеслась к этой идее; она не пожелала жить в павильончике, думаю, у нее с ним были связаны скверные воспоминания, и велела оборудовать две большие комнаты на третьем этаже. Надин оставила пост секретарши, начала изучать книги по уходу за грудными детьми и вязать приданое для новорожденного, яркие расцветки которого радостно опрокидывали все традиции, ее это увлекало. Судя по всему, это был счастливый период. Анри радовался тому, что вырвался из пут политической жизни, Робер, казалось, не слишком о них сожалел. Поль заявляла, что она в восторге от своей новой жизни. Теперь она жила в особняке Бельзонс, где исполняла загадочные обязанности секретарши; Клоди одалживала ей свои платья и водила с собой повсюду; Поль, захлебываясь, рассказывала мне о своих выходах, о своих любовниках и хотела приобщить меня к своей славе.

— Сделай же себе наконец вечернее платье, — сказала она мне. — У тебя нет желания одеться, показаться?

— Показаться кому?

— Во всяком случае, тебе нужно выходное платье. Та чудесная индейская ткань, что ты с ней сделала?

— Не знаю, она в моих картонках.

— Надо найти ее.

Смешно, но она принялась искать в моем шкафу царственное рубище, которое укрывало плечи старой индеанки на другом конце земли и времени.

— Вот она! Из этого можно скроить потрясающую блузку!

Я с изумлением трогала ткань, отливающую красками витража и мозаики. Однажды в далеком городе, где курился ладан, мужчина, любивший меня, бросил ее мне на руки: как могла она материализоваться здесь, сегодня? От этого далекого сна к моей реальной жизни не было хода. Однако huipil тут. И внезапно я перестала понимать, где нахожусь в действительности: здесь, во власти безрассудных воспоминаний, или в другом месте, где мне только снится, будто я здесь, и уже близится пробуждение, которое вернет меня на индейские рынки и в объятия Льюиса?

— Доверься мне, — сказала Поль. — Клоди даст поручение какому-нибудь модельеру, и я постараюсь, чтобы тебе принесли это до четверга. Ты придешь в четверг, договорились?

— Мне это правда неинтересно.

— Я обещала Клоди привести тебя. Мне так хотелось бы хоть немного отплатить ей за то, что она для меня сделала! — Голос Поль звучал столь же патетично, как в то время, когда она умоляла меня помирить ее с Анри.

— Я приду ненадолго, — согласилась я.

Чтобы придать новый блеск своим четвергам, Клоди надумала финансировать литературную премию, присуждаемую женским жюри, которое она, разумеется, и возглавит; ей не терпелось сообщить об этом великом событии миру, и, хотя проект оставался пока туманным, на следующий четверг она приглашала журналистов и «весь Париж». Клоди прекрасно обошлась бы без меня, но картонку с преображенной старой huipil, которую я получила в среду вечером, сопровождала повелительная записка Поль. Теперь huipil превратилась в модную блузку моего размера, которая таила в себе запах утраченного прошлого, и, надев ее, я почувствовала, как в мою кровь проникает что-то похожее на надежду; своей кожей я ощущала доказательство того, что между исчезнувшим счастьем и моим нынешним оцепенением есть связующая нить: значит, возвращение может состояться. В зеркале мой образ, обновленный свежим туалетом, выглядел довольно привлекательно: за оставшиеся полгода я не так уж сильно постарею; я увижу Льюиса, он снова полюбит меня. И, входя в гостиную Клоди, я была недалека от мысли: «В конце концов, я все еще молода!»

— Я так боялась, что ты не придешь! — сказала Поль, увлекая меня в глубь вестибюля. — Мне надо поговорить с тобой, — продолжала она с видом озабоченным и значительным. — Я хотела бы, чтобы ты сделала для меня еще одну вещь.

— Что именно?

— Клоди необычайно заинтересована в том, чтобы ты была членом нашего жюри.

— Но это не по моей части, и у меня нет времени.

— Тебе ничего не придется делать.

— Тогда почему она так заинтересована во мне? — со смехом спросила я.

— Ну как же, из-за имени, — сказала Поль.