Мандарины

Счастье еще, что Поль умоляла меня по телефону навестить ее в тот день: быть может, разделив ее печаль, я сумею забыть свою. Сидя в автобусе рядом с Надин, замышлявшей какой-то подвох, я спрашивала себя: «Можно ли свыкнуться в конце концов? Свыкнусь ли я?» На парижских улицах я встречала сотни, тысячи мужчин, у которых, как у Льюиса, были две руки, две ноги, но ни у кого не было его лица: с ума сойти, сколько на поверхности земли есть мужчин, но нет другого Льюиса; с ума сойти, сколько существует дорог, которые не ведут в его объятия, и любовных слов, не обращенных ко мне. Всюду обещания нежности, счастья соприкасались со мной, но ни разу эта весенняя ласка не проникла мне в душу. Медленно я шла по набережным. Поль сделала огромное усилие, дотащившись до меня через несколько дней после моего возвращения, и с радостью приняла свои подарки из Америки; однако слушала она мои рассказы и отвечала на вопросы с безучастным видом. Сама я еще не побывала у нее и не без удивления обнаружила, что привычная улица осталась такой, как прежде. Ничто не изменилось за время моего отсутствия, и ничего не произошло. Все та же странная вывеска: «Собрание редких и саксонских птиц» и привязанная к оконной раме обезьянка, которая по-прежнему лущила арахис. Сидя на ступеньках лестницы, какой-то клошар курил сигару, не спуская глаз с тюка лохмотьев. Когда я толкнула входную дверь, она, как всегда, ударилась о помойный ящик; каждая дырка на коврике была на своем месте; слышался настойчивый звонок телефона. Поль встретила меня в шелковистом, немного мятом халате.

— Ты очень любезна! Мне жаль, что приходится докучать тебе, но пойти одной в эту клетку со львами у меня никогда не хватит мужества.

— Ты уверена, что я приглашена?

— Но ведь это из-за тебя Бельом звонила мне три раза и умоляла привести тебя; она заполучила Анри, теперь хочет Дюбрея...

Поль поднялась по лестнице, которая вела в ее спальню, я последовала за ней.

— Ты представить себе не можешь, до чего красив дом в Сен-Мартен, — сказала я. — Ты должна приехать.

— Это так далеко! — вздохнула она, открывая дверцы шкафа. — Что мне надеть? Я так давно никуда не выходила.

— Твое черное платье.

— Оно очень старое.

— Тогда зеленое.

— Я не уверена, что зеленое действительно идет мне. — Она сняла вешалку, на которой висело черное платье. — Не хотелось бы выглядеть изъеденной молью рухлядью.

— Зачем ты идешь к ней? Ведь ты никогда никуда не ходишь!

— Она ненавидит меня, — ответила Поль. — Прежде я была моложе и красивее ее, ко мне перешли несколько ее любовников; если я и дальше буду отказываться от ее приглашений, она подумает, что я стала немощной, и обрадуется.

Поль подошла к зеркалу и провела пальцем по изгибу своих густых бровей.

— Надо было выщипать их, надо было следовать моде; они сочтут меня смешной!

— Не бойся, — сказала я. — Ты всегда будешь самой красивой.

— О! Теперь уже нет, — возразила она. — Нет. Теперь уже нет.

Она с неприязнью смотрела на свое отражение, и вдруг впервые за многие годы я тоже увидела ее чужими глазами; вид у нее был усталый; скулы приняли фиолетовый оттенок, подбородок отяжелел; две глубокие впадины вокруг рта подчеркивали мужественность ее черт. Раньше молочный цвет лица Поль, бархатистый взгляд, черный блеск волос смягчали ее красоту: лишенное этой банальной привлекательности, ее лицо выглядело необычно; оно было вылеплено слишком небрежно, чтобы можно было простить нечеткость линий, неопределенность цвета; вместо того чтобы вписаться в его черты незаметно, время наложило жестокий отпечаток на эту благородную, причудливую маску, которая все еще заслуживала восхищения, но была бы уместна скорее в каком-нибудь музее, чем в гостиной.

Поль надела черное платье и провела щеточкой по длинным ресницам.

— Мне подвести глаза или не стоит?

— Не знаю.

Я прекрасно видела ее недостатки, но была не в силах предложить какое-то средство: я даже не была уверена, что таковое существует.

— Только бы у меня нашлась пара подходящих чулок! — Она лихорадочно рылась в ящике. — Как ты думаешь, эти два чулка одного и того же цвета?

— Нет. Этот более светлый, чем другой.

— А этот?

— На нем спущена петля сверху донизу.

Нам понадобилось минут десять, чтобы подобрать два целых чулка.

— Ты уверена, что они одинаковы? — в тревоге спрашивала Поль.

Я натянула тонкую сетку на растопыренные пальцы и, стоя у окна, проверила на свету:

— Не вижу никакой разницы.

— Знаешь, они все замечают.

Поль зашнуровала на икрах босоножки на высокой платформе и спросила меня:

— Я надену колье?

Это было тяжелое колье из меди, янтаря и кости, не имеющее цены экзотическое украшение, которое вызовет презрительную усмешку женщин в брильянтах.

— Нет, не надевай его.

Я колебалась. В любом случае с ее серьгами, с ее платьем без возраста, ее маской, ее котурнами Поль настолько отличалась от своих недругов, что, возможно, лучше было бы подчеркнуть ее оригинальность.

— Подожди. Пожалуй, лучше надеть его. Ах, я не знаю, — не выдержала я. — В конце концов, не съедят же они тебя.

— О нет! Обязательно съедят, — без тени улыбки ответила она.

Мы направились к автобусной остановке; на улице Поль теряла всю свою величавость; она шла крадучись, прижимаясь к стенам.

— Терпеть не могу появляться в этом квартале при всем параде, — сказала она извиняющимся тоном. — Утром я выхожу в старых туфлях, это совсем другое дело; но в такой час да еще в таком туалете я выгляжу живым укором.

Я пробовала отвлечь ее:

— Как дела у Анри?

Она ответила нерешительно:

— Он такой непредсказуемый.

— Непредсказуемый? — глупо повторила я.

— Да. Как странно: я только теперь начинаю узнавать его, это после десяти-то лет. — Помолчав, Поль продолжала: — За время твоего отсутствия он сделал странную вещь: сунул вдруг мне под нос отрывок из своего романа, где герой объясняет женщине, что она отравляет ему жизнь, и спросил меня: «Что ты об этом думаешь?»

— Чего он от тебя добивался? — сказала я в ответ, пытаясь придать своему голосу насмешливую интонацию.

— Я спросила его, уж не думал ли он обо мне, когда писал это, и он покраснел от смущения. Но я почувствовала, что в какой-то момент ему хотелось бы, чтобы я в это поверила.

— О! Ты меня удивляешь! — молвила я.

— Анри человек со странностями, — задумчиво произнесла она и добавила: — Он часто встречается с малюткой Бельом; еще и поэтому я решила пойти к Люси: пускай не воображают, будто я придаю значение его капризу...

— Да, я видела ее фотографию...

— Ее видели вместе с Анри в «Иль Борроме»! — Она пожала плечами. — Это грустно. Знаешь, он не слишком собой гордится. Мало того: он попросил, чтобы мы не спали больше вместе, словно считает себя недостойным меня, — медленно проговорила она.

Мне хотелось сказать ей: «Перестань наконец обманывать себя!» Но по какому праву? В определенном смысле я восхищалась ее упрямством.

На лестнице, когда мы поднимались к Люси Бельом, она схватила меня за руку:

— Скажи мне правду: у меня действительно вид побежденной?

— У тебя? Ты выглядишь принцессой.

Но когда камердинер открыл дверь, я почувствовала, что паника Поль передалась и мне; доносился звук голосов, в воздухе пахло духами и неприязнью; меня тоже разнесут в пух и прах: об этом всегда неприятно думать. Однако Поль вновь обрела хладнокровие: в гостиную она вошла с царственным достоинством; а я вдруг усомнилась в том, что оба ее чулка одного и того же цвета.

Старинная мебель, ковры вроде бы персидские, покрытые патиной картины, книги в дорогих переплетах, хрусталь, бархат, атлас: чувствовалось, что Люси колеблется между своими буржуазными устремлениями, интеллектуальными претензиями и собственным вкусом, который вопреки ее признанному хорошему вкусу был вульгарен.

— Как я рада, что вы пришли! — Одета она была с таким совершенством, которое наградило бы комплексом неполноценности и виндзорскую герцогиню; лишь приглядевшись можно было заметить невыразительную убогость ее губ, неуемное недоброжелательство взгляда: не нашлось пока визажиста, который сумел бы подправить взгляд; не переставая улыбаться, она пытливо оценивала меня, потом повернулась к Поль: — Моя дорогая Поль! Двенадцать лет как мы не виделись! Могли бы не узнать друг друга. — Бесстыдно разглядывая ее, она на мгновение задержала в своей руке руку Поль, затем потащила меня: — Пойдемте, я вас представлю.