Репин

Когда Репин приходил по вечерам к Антокольскому, они много читали вместе, жарко споря. Рисовали, думали вслух. И после того как незаметно перешли на «ты», стало ясно, что им незачем жить врозь. Репин переехал к своему товарищу.

Позже Антокольский вспоминал:

«Наша внутренняя жизнь шла своим чередом, не имевшим ничего общего с Академией… Мы сознавали, что стоим не на твердой почве; что у нас нечем защищать того, что мы так любим, что нас так сильно влечет к себе. Мы бросились искать знания, сами не зная, где его найти; искали в книгах, читали все, что только было тогда в переводе на русский язык; читали без роздыха и без системы. Говоря «мы», подразумеваю тут и моего сожителя Репина, с которым я шел почти рука об руку».

Постепенно за стенами Академии вокруг Репина и Антокольского создался кружок товарищей. Собирались очень часто. Тут были не только академисты, но и студенты университета, которые откровенно презирали «жрецов искусства», считая, что они занимаются бесполезным делом. Однако с художниками дружили, весело проводили вместе вечера, жарко спорили, доказывая, что сейчас человеку нужно узнавать только точные науки, что Репин и его друзья слишком необразованны.

Разговоры эти совпали как раз с тем временем, когда Репин особенно остро ощущал изъяны своего образования и даже подумывал было года на четыре бросить искусство, предавшись исключительно изучению наук.

Но, преодолев сомнения, Репин избрал единственно правильный путь: учиться наукам попутно с совершенствованием мастерства живописца.

И друзья учились. Учились видеть и мыслить.

Среди долгих прогулок по улицам ночного, теперь любимого Петербурга Репин мог остановить Антокольского и со всем жаром юности, со всей тревогой за будущее спросить: «А куда ведет искусство, и ведет ли оно куда-нибудь?»

Уже тогда, в молодости, Репин не соглашался с тем, что назначение искусства — только прославлять красоту, давать людям эстетическое наслаждение.

Приходили домой, зажигали свечу, ложились в кровати и читали, читали всех авторов, которые могли дать им ответ на возникающие перед ними «проклятые вопросы». Читали греческих философов и Бокля, Прудона и Дарвина. Искали ответа у современных писателей, проглатывали исторические романы.

Часто по вечерам после трудного дня, когда и один и другой ученик Академии потратили немало сил на работу для заработка, послушали лекции, порисовали и позанимались в натурных классах, в комнате зажигалась керосиновая лампа с бумажным абажуром. Тишина, только слышен шелест перелистываемых страниц. Репин оперся локтями на стол, поддерживает руками свою лохматую голову, не сводя глаз с учебника немецкой грамматики. Антокольский что-то пишет. Он любил записывать свои мысли об искусстве.

Собрания академистов и студентов приняли постоянный характер и впоследствии были названы «вечерами художеств».

Обычно приходили домой по очереди к каждому из участников этого кружка. Хозяин обязан был позаботиться о бесконечно кипящем самоваре, угощал чаем с калачами. Он же в этот вечер служил для всех моделью.

Собирались человек по пятнадцать. Одна комната. Все пальто, шапки и калоши сваливаются тут же в углу. Керосиновая лампа пылает, жару добавляет несколько смен кипящих самоваров. Душно. Однако это не мешает засиживаться до полуночи.

Приходили братья Мстислав и Андриан Праховы. Один, историк и искусствовед, уже был профессором университета, другой — студентом. Они читали поочередно все, что интересовало молодые головы, — историю сменяло искусство, романы шли за книгами по дарвинизму. Круг интересов был очень широк.

В жаркой комнате слышится только голос чтеца да скрип угля или карандаша по бумаге. Художники не пропускали случая рисовать натуру и старались извлечь из вечера двойную пользу — побольше узнавать нового и оттачивать свое мастерство рисовальщика.

Известен рисунок Репина, сделанный с Антокольского. На нем рукой автора написано: «14 октября 1866 г. Первый вечер художеств». Через месяц Репин нарисовал того же Антокольского на десятом вечере. Скульптор позировал в белом покрывале, был хозяином вечера, не только поил товарищей чаем, но и должен был служить натурщиком.

Из этой большой группы постепенно выделился более интимный кружок товарищей, которые собирались почти каждый вечер у Репина, — Андриан Прахов, бессменный чтец и руководитель в занятиях, Антокольский, Шестов. Пятым приятелем был Мурашко, который позднее, в своих воспоминаниях, первых двух из этой группы вместе с Репиным называл «интеллектуальными богачами» — так заметно продвинулись они в своем образовании.

Теперь по сохранившимся рисункам с Мурашко, Макарова и других можно установить, что «вечера художеств» происходили в течение всего 1866 года.

Рисунки эти Репин бережно хранил в альбоме под названием: «Товарищи и родственники». Их можно было увидеть в «Пенатах», и только после смерти художника они разбрелись по свету.

Когда-нибудь, собранные вместе, они восстановят полную картину этой рисовальной школы и домашнего университета.

Два года Репин и Антокольский жили в одной комнате. Но потом живописец стал писать свои картины на больших подрамниках, а скульптора потянуло к монументальным статуям. Оказалось тесно в одной комнате.

Расставаться не хотелось, и Репин снял комнату в той же квартире.

Жизнь по-прежнему была общей. Репин первым восхитился эскизом Антокольского, изображающим эпизод из «Нападения инквизиции на евреев». Антокольский лепил его, позабыв об Академии, друзьях, почти не покидая своей комнаты. Когда он, обросший, изможденный, с блестящими глазами, вышел и позвал друга, Репин был поражен той силой выразительности, какой удалось скульптору достигнуть в эскизе композиции.

Замысел этот Антокольский пронес через всю жизнь, вернулся к юношескому сюжету на склоне лет, но, к сожалению, смерть не дала ему завершить произведение, которому, может быть, суждено было стать вершиной его творчества.

Антокольский присутствовал при зарождении репинских замыслов, поверил в него и ждал от друга больших откровений в искусстве.

ДВА ПУТИ, ИЛИ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Восемь лет провел Репин в Академии, восемь долгих лет. Крепло мастерство, мужал человек. Он формировался под перекрестными и взаимно исключающими влияниями.

В Академии Репина учили рисовать, узнавать в совершенстве анатомию человеческого тела, сложившиеся давно законы композиции и перспективы. Он был прилежным учеником, сознавая, что без этих азов ему не стать художником.

Но человек формировался за стенами Академии. Его лепила русская действительность шестидесятых годов. Мимо сторожащих у входа сфинксов свежая струя проникала и в затхлые академические мастерские — вместе с талантливыми юношами, которые стремились в Питер из глухих уголков России.

Этим представителям всех сословий многострадальной Руси были бесконечно далеки каноны «святого искусства». Они знали тяжкую жизнь маленьких провинциальных городков, крестьянскую нищету, непросыхаемые слезы обездоленных людей. В Академии же им предлагали сочинять эскизы картин на сюжеты евангелия или древних мифов. Все это было для них столь же далеко, как и барская аристократичность большинства профессоров, художников в генеральских мундирах.

Репин также приехал из края, где он сам вдоволь хлебнул нужды, изведал горечь бесправного податного состояния и видел, как погибает человек, засеченный шпицрутенами. Он рано узнал горестную изнанку жизни и мучительно искал путей сближения этой жизни с искусством. Окровавленные шпицрутены не уживались в сердце с олимпийскими богами.

То была пора, когда студенты и прогрессивно мыслящие молодые люди столицы были взволнованы ссылкой Чернышевского, возмущались правительством, преследующим великого демократа.

В таком настроении очень трудно вызвать в воображении картину убийства ангелами перворожденных египтян.

Но талант помог Репину сделать интересной и эту композицию. Он вспоминал потом, что «задумал передать этот сюжет с сугубой реальностью… я вообразил, как ночью ангел смерти прилетел к юноше-первенцу, спящему, как всегда, нагим, схватил его за горло, уперся коленом в живот жертвы и душит его совершенно реально своими руками».