Американец

«Не могу отказать себе в удовольствии сообщить Вам, что завтра мы с матушкой возвращаемся в Париж, дабы встретиться с моей сестрой и поддержать ее в решении, которое единственно может служить подобающим ответом на Вашу беспримерную наглость.

Ньюмен спрятал записку в карман и снова принялся ходить из конца в конец по общей зале гостиницы. В последнюю неделю он только и делал, что ходил взад-вперед, и сейчас без устали мерил шагами маленький salle [148]гостиницы «Герб Франции», пока день не начал клониться к вечеру и не настало время спешить на свидание с миссис Хлебс. Ньюмен без труда нашел тропку, ведущую на верх холма к руинам, и быстро оказался на вершине. Он прошел под аркой крепостной стены и огляделся в ранних сумерках, не видно ли где старушки в черном. Двор замка был пуст, но дверь в церковь открыта. Ньюмен вошел в маленький притвор, где, естественно, было еще более темно, чем снаружи. Однако в алтаре мерцало несколько высоких свечей, и он смог различить женскую фигуру у одной из колонн. Приглядевшись внимательнее, он узнал миссис Хлебс, хотя одета она была с непривычной пышностью. На ней была большая черная шелковая шляпа, повязанная черным крепом, а с колен, слабо поблескивая, спадали складки черного атласного платья. Видно, сегодняшнюю встречу она посчитала поводом, чтобы надеть свой лучший наряд. Миссис Хлебс сидела, вперив взгляд в пол, но когда он подошел к ней, подняла глаза и встала.

— Вы разве католичка, миссис Хлебс? — спросил он.

— Нет, сэр, я праведная прихожанка англиканской церкви, евангелистка, — ответила она. — Но я подумала, что здесь мне будет безопасней, чем снаружи. Я никогда не выхожу из дому по вечерам, сэр.

— Безопасней всего нам будет там, где нас никто не услышит, — сказал Ньюмен и вывел миссис Хлебс обратно во двор замка, а там нашел тропинку, огибающую церковь и ведущую, как он считал, к другой части руин. Он не ошибся. Тропинка вилась по гребню холма и обрывалась у развалин стены, в которой светлело грубо выбитое отверстие — когда-то здесь была дверь. Ньюмен пролез в эту дыру и очутился в уголке, как нарочно предназначенном для задушевной беседы, в чем, наверно, убедилась уже не одна серьезно настроенная пара, несколько отличная по возрасту от наших знакомцев. Склон холма здесь круто уходил вниз, а у края обрыва лежало несколько больших камней. Внизу, сквозь сгустившиеся над полями сумерки, поблескивали огоньки в двух или трех окнах château. Миссис Хлебс, тихо шурша юбками, последовала за Ньюменом, а тот жестом предложил ей сесть на один из камней, предварительно убедившись, что он прочно держится на месте. Она с оглядкой повиновалась, а он уселся на камень напротив.

Глава двадцать вторая

— Очень благодарен вам за то, что вы пришли, — начал Ньюмен. — Надеюсь, я не навлеку на вас неприятности.

— Не думаю, что меня хватятся. Последнее время миледи не слишком-то меня жалует, — это было доложено с взволнованной готовностью, отчего у Ньюмена окрепло впечатление, что он сумел расположить к себе старую служанку.

— Видите ли, — сказал он, — вы с самого начала проявляли интерес ко мне. Вы были на моей стороне. Я очень вам за это признателен, поверьте. И убежден, что теперь, когда вам известно, как со мной расправились, вы тем паче мой союзник.

— Правду сказать, они поступили нехорошо, — согласилась миссис Хлебс. — Но бедную графиню вы ни в чем винить не должны, они наседали на нее с двух сторон.

— Я бы отдал миллион, чтобы узнать, как они ее вынудили! — воскликнул Ньюмен.

Миссис Хлебс не отрывала своих словно затуманенных глаз от освещенных окон château.

— Они растревожили ее чувства, им известно, что это — ее слабое место. Бедняжка такая чувствительная. Они внушили ей, что она поступает непорядочно. А она ведь до того добрая, до того хорошая!

Ах, они внушили ей, что она непорядочная, — медленно повторил Ньюмен. — Что она — она непорядочная! — на секунду эти слова показались ему воплощением поистине дьявольского коварства.

— Она такая хорошая, такая добрая, вот и поддалась им, бедная леди, — добавила миссис Хлебс.

— Но к ним она была добрее, чем ко мне, — вслух подумал Ньюмен.

— Она боялась, — доверительно объяснила ему миссис Хлебс. — Всегда их боялась — с самых ранних лет. Вот в чем ее главная беда, сэр. Она, знаете ли, словно персик с пятнышком на одном бочку. Вот и у нее тоже есть такое уязвимое место — страх. Вы вытащили ее на солнце, сэр, пятнышко, глядишь, почти исчезло. А они затянули ее обратно в тень, вот пятно и стало расти. Никто и оглянуться не успел, а она погибла. Очень она хрупкая, бедняжка.

Это оригинальное определение хрупкости графини, несмотря на всю его оригинальность, разбередило не успевшую зажить рану Ньюмена.

— Понимаю, — наконец сказал он. — Она знает что-то плохое о своей матери.

— Нет, сэр, она ничего не знает, — возразила миссис Хлебс, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от света, мерцавшего в окнах château.

— Ну, значит, подозревает или догадывается.

— Она всегда боялась узнать, — ответила миссис Хлебс.

— Но вы-то, во всяком случае, знаете, — сказал Ньюмен.

Миссис Хлебс медленно перевела потухшие глаза на Ньюмена и стиснула лежавшие на коленях руки.

— Вы не очень-то держите слово, сэр. Когда вы попросили меня прийти сюда, я думала, вы расскажете мне о Валентине.

— О, чем скорей мы начнем говорить о Валентине, тем лучше, — ответил Ньюмен. — Я как раз этого и хочу. Я уже говорил, что был возле него до последней минуты. Он очень страдал от боли, но держался совершенно как всегда. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать: был в ясном уме, оживлен и шутил.

— О, он всегда был великий умник, сэр, — сказала миссис Хлебс. — А о вашей беде он знал?

— Да, он сам догадался, что случилось.

— И что он сказал?

— Сказал, что это — бесчестье для его семьи, только уже не первое.

— Господи, Господи, — пробормотала миссис Хлебс.

— Он рассказал мне, что его братец и матушка однажды пошептались-пошептались да и придумали нечто похуже.

— Не надо было слушать его, сэр.

— Возможно. Но я выслушал и не могу этого забыть. А теперь хочу узнать, что же они тогда придумали.

Миссис Хлебс тихо застонала.

— Вот вы и вызвали меня сюда, в это пустынное место? Чтобы я вам все рассказала?

— Не тревожьтесь, — успокоил ее Ньюмен. — Я ничем ваш слух не оскорблю. Расскажите, что сочтете возможным. Помните только, что это было последнее желание Валентина.

— Он так и сказал?

— Вот его последние слова: «Скажите миссис Хлебс, что это я послал вас к ней».

— А почему он сам не рассказал?

— Для умирающего это слишком длинная история, он уже и дышал-то с трудом. Он одно только смог сказать: хочет, мол, чтобы я знал, в чем дело, и что я имею на это право, раз со мной так подло поступили.

— А чем это вам поможет, сэр? — спросила миссис Хлебс.

— Это уж я погляжу. Но мистер Валентин считал, что должно помочь, потому и велел обратиться к вам. Ваше имя было последнее, что он произнес.

На миссис Хлебс это сообщение, видимо, сильно подействовало. Не разнимая стиснутых рук, она медленно подняла их и снова уронила на колени.

— Простите, сэр, — проговорила она, — позвольте мне еще одну вольность. Поклянитесь, что это чистая правда? Понимаете, я должна точно знать. Уж не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь. Это чистая правда. Клянусь вам. Мистер Валентин, несомненно, и сам сказал бы мне больше, если бы мог.

— Да, сэр, если б еще к тому же и знал больше.

— А вы думаете, он знал не все?

— Трудно сказать, что он знал, а чего не знал, — слегка покачала головой миссис Хлебс. — Он ведь был очень умен, мог заставить вас думать, будто знает то, о чем и понятия не имел, а мог сделать вид, будто не знает того, чего ему лучше бы не знать.

148

Зал (франц.).