Американец

— Мне кажется, вы, как все счастливые люди, выглядите очень смешно, — ответила миссис Тристрам. — Не более и не менее смешно, чем другие счастливцы. Я минут десять наблюдала за вами и за маркизом де Беллегардом. Ему все это в тягость.

— Тем паче надо быть ему благодарным — взявшись за дело, он довел его до конца, — ответил Ньюмен. — Однако пора и честь знать. Больше не стану его обременять. Но вы правы — я страшно счастлив. Даже не могу устоять на месте. Позвольте вашу руку и давайте пройдемся.

Он провел миссис Тристрам по всем комнатам. Их было великое множество: украшенные ради празднества, переполненные нарядными гостями, они, несмотря на несколько поблекший вид, вновь обрели прежний блеск. Глядя по сторонам, миссис Тристрам тихо отпускала колкие замечания насчет гостей. Но Ньюмен отвечал рассеянно, он вряд ли ее слышал, его мысли были заняты другим. Он упивался радостным сознанием успеха, свершения задуманного, триумфа. Внезапный страх, не выглядит ли он глупцом, улетучился, и он испытывал теперь только глубокое удовлетворение. Он получил то, к чему стремился. Вкус успеха всегда манил его, и ему везло — он ощущал его не раз. Но никогда прежде вкус этот не был так сладок, никогда так много не сулил, никогда к нему не примешивалось столько блеска и веселья. Огни, цветы, музыка, разодетая толпа, ослепительные женщины, драгоценности и даже сама непривычность чужого, но звучного говора вокруг — все служило живым символом и гарантией того, что он добился цели и собственными усилиями проложил сюда дорогу. Однако, если Ньюмен и улыбался шире обычного, не тщеславие раздвигало его губы, ему ничуть не хотелось, чтобы на него показывали пальцем, он не жаждал личного успеха. Доведись ему, оставаясь невидимым, заглянуть в особняк Беллегардов через дыру в крыше, открывшееся зрелище порадовало бы его ничуть не меньше. Он счел бы увиденное свидетельством своего преуспеяния и укрепился бы в уверенности, что на жизнь надо смотреть легко, к чему рано или поздно сводились все его наблюдения. А сейчас чаша успеха нашего героя была полна до краев.

— Прекрасный бал, — сказала, немного пройдясь, миссис Тристрам. — Ничто не оскорбляет мой взор, кроме вида моего мужа — вон он стоит, прислонившись к стене, и беседует с каким-то незнакомцем, которого, небось, принимает за герцога, а тот — я почти уверена — ведает здесь освещением. Как вы думаете, нельзя ли их разлучить? Может быть, опрокинуть лампу?

Неизвестно, внял ли бы ее призыву Ньюмен, который не видел ничего зазорного в том, что Тристрам увлечен разговором с искусным мастером своего дела, но в эту минуту к ним как раз подошел Валентин де Беллегард. Несколько недель назад Ньюмен познакомил его с миссис Тристрам, и младший брат мадам де Сентре сразу воздал должное блестящим достоинствам этой дамы и уже нанес ей несколько визитов.

— Вы читали Китса? Его балладу «Belle Dame sans Merci»? — обратилась к Валентину миссис Тристрам. — Вы напоминаете мне ее героя:

— Я одинок, поскольку вы лишили меня вашего общества, — ответил Валентин. — А выглядеть счастливым — дурной тон, это позволительно только Ньюмену. Ведь все это затеяно в его честь. Нам с вами не положено выходить на авансцену.

— Прошлой весной вы мне предрекали, — напомнил Ньюмен, повернувшись к миссис Тристрам, — что, прожив здесь полгода, я взбешусь от ярости. По-моему, срок на исходе, но самое бешеное, что я могу выкинуть, это предложить вам кофе глясе.

— Я говорил вам, — вмешался Валентин, — что бал в нашем доме пройдет как нельзя лучше. Я не имел в виду кофе глясе, но смотрите, здесь собрался весь свет, и сестра утверждает, что Урбан сегодня просто очарователен.

— Он славный малый, славный, — согласился Ньюмен. — Я люблю его, как брата. Кстати, надо пойти сказать несколько добрых слов вашей матушке.

— Да уж подберите самые добрые, — предупредил Валентин. — Быть может, подобное желание вы испытываете в последний раз.

Но Ньюмен был близок к тому, чтобы заключить старую мадам де Беллегард в объятия. Он прошел через все комнаты и нашел маркизу в первой зале: она сидела на софе со своим юным родственником лордом Дипмером. Вид у молодого англичанина был довольно скучающий; засунув руки в карманы, вытянув вперед ноги, он усиленно разглядывал носки своих туфель. Мадам де Беллегард, казалось, что-то горячо ему втолковывала и явно ждала от него ответа или знака, подтверждающего, что ее слова возымели действие. Сложив руки на коленях, она смотрела на простоватую физиономию его светлости с вежливо сдерживаемым раздражением.

Увидев подошедшего Ньюмена и встретившись с ним взглядом, лорд Дипмер покраснел.

— Боюсь, я помешал интересной беседе, — сказал Ньюмен.

Мадам де Беллегард встала, ее собеседник тоже вскочил, и она оперлась на его руку. Секунду-другую она молчала, но, поскольку и лорд Дипмер не произносил ни слова, с улыбкой заметила:

— Лорду Дипмеру следовало бы выказать учтивость и подтвердить, что наша беседа на самом деле была интересна.

— О да! Я ужасно неучтив! — воскликнул его светлость. — Но мне и правда было интересно.

— Верно, мадам де Беллегард давала вам полезные советы? — предположил Ньюмен. — Старалась вас немножко обуздать?

— Я дала ему один превосходный совет, — подтвердила маркиза, обратив на нашего героя вызывающий взгляд холодных глаз. — Милорду остается только воспользоваться им.

— Воспользуйтесь, сэр, воспользуйтесь, — горячо подхватил Ньюмен. — Маркиза худого не посоветует, особенно в такой вечер, как сегодня, когда она настроена покойно и радостно, — любой ее совет будет во благо. Смотрите, какое кругом оживление, как все хорошо удалось! Ваш бал просто великолепен, счастливая мысль пришла вам в голову. У меня бы ничего подобного не получилось.

— Очень рада, если вы довольны, — сказала мадам де Беллегард. — Я и ставила себе целью доставить вам удовольствие.

— Доставьте мне еще одно, — попросил Ньюмен. — Отпустите нашего друга лорда, мне кажется, ему пора немного размяться, а вы обопритесь на мою руку и пройдемте вместе по комнатам.

— Да, я хотела доставить вам удовольствие, — повторила старая леди. Она сняла руку с руки лорда Дипмера, и Ньюмен подивился ее кротости. — И если этот молодой человек достаточно умен, — добавила она, — он пойдет, разыщет мою дочь и пригласит ее танцевать.

— А я-то восхвалял ваш совет! — со смехом склонился Ньюмен над мадам де Беллегард. — Ничего не поделаешь, полагаю, придется мне это проглотить.

Лорд Дипмер вытер пот со лба и удалился, а мадам де Беллегард взяла Ньюмена под руку.

— Да, ваш бал на редкость удался, — снова объявил он, следуя за маркизой из одной комнаты в другую, — как видно, все здесь знают друг друга и все рады друг другу. Маркиз познакомил меня со множеством ваших друзей, и я чувствую себя совсем как член семьи. Этот вечер я никогда не забуду, — продолжал Ньюмен, желая сказать что-нибудь чрезвычайно приятное и лестное. — И вспоминать о нем всегда буду с удовольствием.

— Думаю, этот вечер никто из нас не забудет, — сказала маркиза, как всегда четко и твердо выговаривая каждое слово.

Гости расступались перед ней, кое-кто оборачивался, чтобы взглянуть на хозяйку дома, ей без конца кланялись, прижимая к сердцу руку, и все это она принимала с гордым достоинством. Однако, хотя маркиза всем улыбалась, она не проронила ни звука, пока они не достигли последней комнаты, где она увидела своего старшего сына. Здесь со словами «Ну, сэр, довольно!», произнесенными с мягкой сдержанностью, она отошла от Ньюмена к Урбану. Тот сразу взял обе ее руки в свои и с нежнейшей заботой подвел к креслу. Это была трогательная семейная сцена, и Ньюмен скромно удалился. Некоторое время он бродил из комнаты в комнату, взирая на всех с высоты своего роста, превосходившего рост большинства присутствующих, присоединялся к тем группам, где были люди, с которыми его познакомил Урбан де Беллегард, держался непринужденно и являл собой вид полной невозмутимости. Его по-прежнему все вокруг радовало, но даже самые радостные минуты приходят к концу, и блеск приема начал тускнеть. В музыке зазвучали завершающие аккорды, а гости оглядывались в поисках хозяйки, желая с ней попрощаться. Найти ее, видимо, не удавалось, и до Ньюмена долетели чьи-то слова, что маркиза почувствовала недомогание и ушла к себе. Он услышал, как одна из дам сказала:

117

Китс Джон (1795–1821). «Прекрасная дама, не знающая милосердия». Перевод В. Левина.