Американец

— Откровенно говоря, мадемуазель, не следует.

Мадемуазель Ноэми снова обратила взор на платья двух богатых дам, а я, сделав по сему поводу одно предположение, рискну сделать и другое: глядя на этих дам, она видела не их, а Валентина де Беллегарда. Он, во всяком случае, видел только ее. Поставив на место холст, покрытый грубой мазней, он тихо прищелкнул языком и поднял брови, желая таким образом привлечь внимание Ньюмена.

— Где вы пропадали все эти месяцы? — спросила нашего героя мадемуазель Ноэми. — Разъезжали по дальним странам? И хорошо развлеклись?

— О да, — ответил Ньюмен, — я развлекся неплохо.

— Очень рада, — с примерной учтивостью обронила мадемуазель Ноэми. Она снова стала смешивать краски и, напустив на себя сосредоточенный и заинтересованный вид, сделалась необыкновенно хороша.

Воспользовавшись тем, что глаза у нее были опущены, Валентин попытался снова поймать взгляд Ньюмена. Он еще раз состроил свою загадочную мину и украдкой что-то быстро нарисовал пальцами в воздухе. По всей видимости, он нашел мадемуазель Ноэми чрезвычайно привлекательной, и демоны тоски покинули его душу, оставив ее в покое.

— Расскажите же, где вы путешествовали, — промурлыкала юная прелестница.

— Я был в Швейцарии — в Женеве, Зерматте, Цюрихе и прочих городах; потом в Венеции, проехал по всей Германии, вниз по Рейну. Посетил Голландию и Бельгию, — словом, совершил обычный круг. А как будет по-французски «обычный круг»? — спросил он Валентина.

Мадемуазель Ноэми на мгновение задержала взгляд на Беллегарде.

— Я не понимаю месье, когда он говорит так много подряд. Не будете ли вы добры перевести мне? — сказала она с легкой улыбкой.

— Я предпочел бы побеседовать с вами сам, — заявил Валентин.

— Ну нет уж, вы не должны говорить с мадемуазель Ноэми, — серьезно возразил Ньюмен все на том же ломаном французском. — Вы ее расхолодите. А ей надо сказать: «трудись, старайся изо всех сил».

— Ну да, ведь нас, французов, мадемуазель, — сказал Валентин, — обвиняют в том, что мы — лживые льстецы.

— Я не нуждаюсь в лести. Я хочу слышать правду. Но я и сама ее знаю.

— Я только и хотел сказать, что есть вещи, которые, несомненно, удаются вам лучше, чем живопись, — сказал Валентин.

— Я сама это знаю, прекрасно знаю, — повторила мадемуазель Ноэми и, погрузив кисть в красную краску, провела широкую горизонтальную черту по своей незаконченной картине.

— Что вы делаете! — воскликнул Ньюмен.

Не отвечая, она провела другую длинную черту, на этот раз по вертикали, дошла до середины холста и медленно завершила грубое изображение креста.

— Это в знак того, что я права, — сказала она наконец.

Мужчины посмотрели друг на друга, и Валентин снова пустил в ход свою богатую мимику.

— Вы испортили картину, — сказал Ньюмен.

— Знаю, знаю. Ничего другого она и не заслуживает. Я сидела и смотрела на нее целый день, не берясь за кисть, и возненавидела ее. Мне так и думалось: что-то должно случиться.

— А мне в теперешнем виде она даже больше нравится, — сказал Валентин. — Она стала гораздо интереснее. В ней заключена целая история. Вы продаете ее, мадемуазель?

— Я продаю все, что у меня есть, — сказала мадемуазель Ноэми.

— Сколько вы за нее хотите?

— Десять тысяч франков, — сказала молодая девушка без улыбки.

— Все, что написано кистью мадемуазель Ноэми, заведомо принадлежит мне, — вмешался Ньюмен. — Это — одно из условий заказа, который я сделал несколько месяцев назад. Так что эту картину вам не купить.

— Месье ничего не потеряет, — сказала молодая девушка, глядя на Валентина, и стала собирать свои принадлежности.

— У меня был бы очаровательный сувенир, — ответил Валентин. — Вы уже уходите? На сегодня закончили?

— За мной придет отец, — сказала мадемуазель Ноэми.

Не успела она договорить, как позади нее в дверях, выходящих на одну из широких белых каменных лестниц Лувра, появился месье Ниош. Со своим обычным терпеливым видом он, шаркая ногами, подошел к джентльменам, стоявшим перед мольбертом его дочери, и низко им поклонился. Ньюмен по-дружески крепко пожал ему руку, а Валентин ответил на приветствие с необычайной почтительностью. Дожидаясь, пока Ноэми соберет кисти и краски, старик задержал свой кроткий скользящий взгляд на Беллегарде, который наблюдал, как мадемуазель Ноэми надевает шляпку и накидку. Валентин и не думал скрывать, что следит за каждым ее движением. По его мнению, разглядывать хорошеньких девушек следовало с таким же вниманием, как слушать игру музыканта. Вести себя в подобных случаях иначе было бы дурным тоном. Наконец месье Ниош взял в одну руку ящик с красками, а в другую — перечеркнутый крест-накрест холст, на который покосился с мрачным недоумением, и пошел к дверям. Мадемуазель Ноэми по-королевски кивнула молодым людям и последовала за отцом.

— Ну, — повернулся к Валентину Ньюмен, — что скажете?

— Редкостное созданье! Diable, diable, diable, [84]— несколько раз задумчиво чертыхнулся месье де Беллегард. — Просто редкостное!

— Боюсь, однако, что, к сожалению, она немножко авантюристка, — проговорил Ньюмен.

— Отнюдь не немножко, а с большим размахом! У нее для этого есть все данные, — и Валентин медленно зашагал по залу, рассеянно разглядывая картины на стенах с задумчивым блеском в глазах. Ничто не могло бы больше разжечь его воображение, чем молодая девушка — возможная авантюристка, да еще наделенная такими «данными», как мадемуазель Ниош.

— Очень интересна, — продолжал он. — Прекрасный типаж.

— Типаж? Что, черт возьми, вы имеете в виду? — удивился Ньюмен.

— Я оцениваю ее с точки зрения искусства. Она — артистична, она живописна, хотя живописец из нее никакой.

— Но она не красавица. Я даже не нахожу ее такой уж хорошенькой.

— Для той цели, какую она себе поставила, она достаточно хороша. Ее лицо и фигура говорят сами за себя. Будь она миловиднее, затенялась бы игра ума, а это как раз и составляет половину ее очарования.

— Когда это она успела поразить вас своим умом? — спросил Ньюмен, которого чрезвычайно забавляло то, что его собеседник развел целую философию насчет мадемуазель Ниош.

— Она сумела по-своему взглянуть на жизнь и приняла решение выбиться в люди, добиться успеха любой ценой. Ее живопись, конечно, всего лишь уловка, позволяющая ей выиграть время. Она ждет своего часа и готовится броситься в пучину и выплыть. Она знает Париж как свои пять пальцев. Если говорить только об амбициях, то таких девиц десятки тысяч, но я нисколько не сомневаюсь, что по части решимости и способностей она — одна из немногих. И уж гарантирую, что в полной бессердечности ей равных не найдется. Сердце у нее такое, что и на кончике иглы уместится. Это редкое достоинство. Да, когда-нибудь ее имя будет греметь!

— Упаси Господи! — воскликнул Ньюмен. — Вот до чего может договориться человек, рассуждая с точки зрения искусства. Однако в данном случае я должен просить вас не заходить слишком далеко. За четверть часа вы умудрились невесть сколько узнать о мадемуазель Ноэми. Вот и остановитесь. Не углубляйтесь в своих исследованиях.

— Дорогой мой! — возмущенно возразил Беллегард. — Надеюсь, я достаточно хорошо воспитан, вам нечего бояться, что я перебегу вам дорогу.

— Я и не боюсь. Для меня эта девушка ничего не значит. По существу, она мне даже не нравится. Другое дело ее бедный отец, ради него я и прошу вас воздержаться от попыток доказать справедливость ваших теорий.

— Ради этого потрепанного старичка, приковылявшего за ней? — переспросил Валентин, внезапно останавливаясь. И когда Ньюмен кивнул, продолжал с улыбкой: — Ах нет-нет, мой друг, вы решительно ошибаетесь, с ним считаться не стоит.

— Я начинаю думать, что вы готовы обвинить бедного джентльмена в том, будто он способен радоваться бесчестью собственной дочери.

— Voyons! [85]— сказал Валентин. — А кто он? Что он такое?

84

Черт (франц.).

85

Здесь: Да будет вам! (франц.)