Американец

Ньюмен переводил недоверчивый взгляд с Тристрама на его жену.

— Вы и впрямь уверены, — спросил он миссис Тристрам, — что вашу подругу вынуждают на такой опасный шаг?

— Я считаю это в высшей степени вероятным. Ее родные вполне на подобное способны.

— Совсем как в мелодраме! Очень похоже! — сказал Ньюмен. — Старый мрачный дом, в котором уже свершилось что-то скверное и может свершиться впредь.

— Их дом в окрестностях Пуатье еще мрачнее. Мадам де Сентре рассказывала мне о нем. Там-то летом, видно, и зародился этот план — вторично выдать Клэр замуж.

— Вот именно «видно»! Не забывай, что ты этого не знаешь! — вставил Тристрам.

— В конце концов, — заметил Ньюмен после некоторого молчания, — она ведь может страдать из-за чего-то другого.

— Тогда это другое — что-то еще более страшное, — убежденно заявила миссис Тристрам.

Ньюмен молчал; казалось, он весь ушел в раздумья.

— Неужели, — спросил он наконец, — здесь возможны подобные вещи? Чтобы беззащитную женщину запугивали и принуждали выйти за человека, который ей ненавистен?

— Беззащитным женщинам во всем мире живется трудно, — сказала миссис Тристрам. — Их повсюду запугивают и принуждают.

— И в Нью-Йорке такое сплошь и рядом случается, — вставил Тристрам. — Девушек уговаривают, запугивают, подкупают, а то и делают все это одновременно, и выдают за мерзавцев. Это да и другие гадости на Пятой авеню — дело обычное. Ох уж эти тайны Пятой авеню! Давно пора, чтобы кто-то открыл их миру.

— Не верю! — очень серьезно сказал Ньюмен. — Чтобы в Америке девушек принуждали — не верю! Дай Бог, если у нас в стране со дня ее основания набралась хотя бы дюжина подобных случаев.

— Вот он — глас парящего орла! — воскликнул Тристрам.

— Парящему орлу неплохо бы использовать свои крылья, — сказала миссис Тристрам. — Пусть летит спасать мадам де Сентре.

— Спасать?

— Пусть ринется вниз, схватит ее и унесет. Женитесь на ней сами.

Ньюмен не сразу нашелся с ответом.

— Полагаю, — сказал он после паузы, — разговоры о замужестве ей уже надоели. Самое достойное было бы восхищаться ею, а о замужестве и не заговаривать. Вся эта история позорна, — добавил он. — Даже слушая, я выхожу из себя.

Однако ему пришлось выслушивать эту историю еще не раз. Миссис Тристрам снова повидалась с мадам де Сентре и снова нашла, что у той очень печальный вид. Только на этот раз в ее красивых глазах она не заметила слез, они были ясные и сухие.

— Она холодна и спокойна, ни на что уже не надеется, — заявила миссис Тристрам и добавила, что, когда в разговоре с мадам де Сентре упомянула о мистере Ньюмене и сообщила, что он снова в Париже и верен своему желанию ближе узнать мадам де Сентре, эта прелестная женщина, несмотря на отчаяние, нашла в себе силы улыбнуться и, посетовав, что весной не смогла принять его, выразила надежду, что решимость нанести ей визит его не покинула.

— Я рассказала ей кое-что о вас, — заметила миссис Тристрам.

— Это хорошо, — невозмутимо отозвался Ньюмен. — Я люблю, когда обо мне знают.

Через несколько дней в осенних сумерках Ньюмен снова направился на Университетскую улицу. Уже вечерело, когда он остановился у бдительно охраняемого особняка Беллегардов и осведомился, принимают ли. Ему сказали, что мадам де Сентре дома; он пересек двор, вошел в дальнюю дверь, его проводили через просторный, мрачный и холодный вестибюль, откуда по широкой каменной лестнице со старинными железными перилами провели в покои на втором этаже. Слуга объявил о его приходе, и он очутился в каком-то подобии будуара, обшитом панелями, в дальнем конце которого перед камином сидели двое — леди и джентльмен. Джентльмен курил сигарету, в комнате царил полумрак, она освещалась только двумя свечами и пламенем камина. Оба встали, чтобы поздороваться с Ньюменом, и в слабом свете он узнал мадам де Сентре. Она протянула ему руку с улыбкой, которая одна, казалось, могла бы озарить все вокруг, и, указав на своего собеседника, тихо сказала:

— Мой брат.

Джентльмен искренне и дружески приветствовал Ньюмена, и наш герой узнал в нем того молодого человека, который заговорил с ним во дворе во время его первого визита и уже тогда показался ему славным малым.

— Миссис Тристрам много рассказывала мне о вас, — мягко сказала мадам де Сентре, занимая прежнее место у камина.

Расположившись рядом с ней, Ньюмен вдруг задумался, в чем же, собственно, цель его визита. У него возникло необычное для него ощущение, будто он вторгся в совершенно неведомый ему мир. Вообще говоря, он не был наделен способностью чуять опасность или предвидеть катастрофу и никакого волнения, отправляясь сюда, не испытывал. Ни робостью, ни наглостью Ньюмен не отличался. Он слишком хорошо относился к себе, чтобы допустить первое, и слишком доброжелательно — к окружающим, чтобы позволить себе второе. Однако иногда его природная проницательность брала верх над добродушием и, как бы легко он ни смотрел на все, ему приходилось признавать, что некоторые вещи не так просты, как кажется. А сейчас у него было такое ощущение, будто вдруг, спускаясь по лестнице, он не обнаружил ступеньку там, где ожидал ее найти. Эта незнакомая прелестная женщина, беседующая с братом у камина в сумрачных глубинах своего, такого негостеприимного с виду дома, — что же ему сказать ей? Казалось, она целиком погружена в свой причудливый мир: на каком основании он решился приподнять отделявшую ее завесу? Мгновение ему казалось, что его затягивает куда-то в пучину — словно его выбросило в океан и надо бороться, чтобы не утонуть. Меж тем он смотрел на мадам де Сентре, которая, повернув к нему лицо, поудобнее усаживалась в кресле и оправляла платье. Их взгляды встретились; она тут же отвела глаза и знаком попросила брата подложить в камин полено. Но этого мига и пронзившего Ньюмена взгляда было достаточно, чтобы он освободился от первого и последнего в своей жизни приступа непривычного замешательства. Он принял любимую позу, всегда свидетельствовавшую о его уверенности в том, что он владеет ситуацией, — вытянул ноги. И вновь оказался во власти того впечатления, которое мадам де Сентре произвела на него при их первой встрече — она поразила его даже сильнее, чем он предполагал. Мадам де Сентре была мила, с ней было интересно: он открыл книгу и первые строчки приковали к себе его внимание.

Мадам де Сентре стала задавать ему вопросы: давно ли он виделся с миссис Тристрам, давно ли вернулся в Париж, сколько времени собирается здесь провести, нравится ли ему город. Она говорила по-английски без всякого акцента — точнее, с тем несомненно британским выговором, который по приезде Ньюмена в Европу поразил его, словно он услышал совершенно чужой язык, правда, в женских устах такой английский чрезвычайно ему нравился. Поначалу какие-то выражения, употребляемые мадам де Сентре, казались ему не совсем правильными, но уже через десять минут Ньюмен ловил себя на том, что ему не терпится услышать эти милые шероховатости еще раз. Они очаровывали его, и он только диву давался, как могут ошибки, даже явные, звучать так изящно.

— У вас красивая страна, — заметила вдруг мадам де Сентре.

— О да, великолепная, — подхватил Ньюмен, — вам непременно надо познакомиться с ней.

— Я никогда ее не увижу, — ответила мадам де Сентре с улыбкой.

— Почему? — удивился Ньюмен.

— Я не путешествую, особенно в такие дальние края.

— Но вы же не всегда живете в городе, иногда и вы уезжаете из Парижа?

— Только летом и недалеко.

Ньюмен хотел спросить у нее еще о чем-нибудь, что касалось ее самой, но он толком не знал о чем.

— Вы не находите, что здесь очень… очень… тихо? — сказал он. — Так далеко от улицы?

Наш герой хотел сказать «очень уныло», но решил, что это будет невежливо.

— Да, здесь очень тихо, — согласилась мадам де Сентре. — Но нам это нравится.

— Нравится? — медленно повторил Ньюмен.

— К тому же я прожила здесь всю свою жизнь.

— Всю жизнь? — так же медленно переспросил Ньюмен.