Вейн

– Приехали.

Может, это бред и он давно в палате с мягкими стенами? Но тогда почему так хочется жрать?

Юрка плюхнулся на диван и с минуту сидел, запустив пальцы в волосы. Потом выругался, сбросил на пол сумку – брякнула полупустая фляжка. Куртку скомкал и сунул в изголовье. Нож на поясе мешал, Юрка рывком выдрал его из чехла. Лег, отвернувшись к стене. Он не собирался спать – отдохнуть с полчаса и валить обратно. Но стоило закрыть глаза, и реальность исчезла. Юрка увидел степь, потрескавшуюся от жары. Били цветные гейзеры – от темно-алых до оранжевых, и между ними ехали узкоглазые всадники. Горели костры, ветер гнал клубы дыма, пахнущие дедовым табаком. Где-то рядом был Дан – стоило лишь вовремя оглянуться, чтобы заметить его. Но то скакал мимо Кысь с пустым седлом, то мелькала на жузге знакомая связка амулетов, то проходила девушка с тигриными глазами, выкликая вейна. А потом взревел мотор, и надвинулся огромный, блестящий на солнце радиатор…

Юрка рывком сел, мгновенно придя в себя. Странно, но уверенность, что Дан – близко, не пропала. Посмотрел на потолок. Гладкий, похожий на скорлупу. Ударить бы, пробиться наверх. Ему нужно туда. Да, точно. Узел там! И запах… Но не табака с ромом, а мерзкий, как от бомжа. Юрка замер. В бункере кто-то был. Он шуршал, чавкал, коротко взрыкивал и сопел.

Глава 7

В носу свербело от полынной горечи. Все было в точности, как описывал Арсей Ичигин: запах густо висел слоями – выходя из одного, вейн почти сразу попадал в другой. Степь качалась под ногами, ровная, как сковородка, на которой пекут блины. Пот заливал глаза. Казалось, затылок сверлит чей-то взгляд. Дан не оборачивался.

Все-таки те трое – Арсей Ичигин, Алекс Грин и Стефан Батори – были сумасшедшими. В полосу прибоя влезли они со стороны Бреславля. В первый год заплутали, а во второй и третий – прошли, сначала с востока на запад, потом с юга на север. По их меркам выходило, что топать еще Дану и топать. Ничего, продержится, а там и до города… Узел открылся точнехонько под ногами, и мгновенно выкатились ориентиры, как последний золотой из дырявого кармана. Вейн успел отпрыгнуть и хрипло выругался. Это что же, Шэт побери, и подумать нельзя?

– Хрен тебе, – сказал Дан, обходя источник полынного духа.

Тень под ногами распалась натрое, две из них отливали синевой. Вейн сощурился на солнце, висевшее на положенном месте. Хоть бы облачко какое набежало.

Снова душно запахло полынью. Синие тени, точно лезвия ножниц, то сходились, то расходились.

– Два кольца, два конца, – припомнил Дан загадку, которую слышал от Грина. – Посредине я. Как гвоздик.

Засмеялся, представив себя гвоздем. Крепким, железным, с ребристой шляпкой и острым кончиком.

– Врешь, не забьешь! Еще погуляю! – крикнул и захлебнулся горячим воздухом.

С трудом отдышался. От страха проступил и тут же высох на висках пот. Дан вытащил из-под рубахи связку амулетов, нашел в ней крестик. Помоги, пресветлая Иша! Проведи! Не дай сойти с ума!

Лишние тени постепенно выцвели. Подул ветер, разгоняя полынный запах, и стало полегче. Вейн повел занемевшими под тяжестью поклажи плечами. Бросать топливо нельзя. Все остальное – сколько угодно, но только не дрова. И не соль.

Узел чувствовался справа, достаточно далеко, чтобы думать хоть о Бреславле, хоть о кровати в «Перекрестке».

…а может, рискнуть? Ломануться, вдруг получится пробиться в закрытый город? Разом, за один шаг!

Дан выругался. Шэтово искушение!

В третью свою экспедицию Ичигин и Батори этим, собственно, и занимались. Перебирали узлы – мгновенно возникающие и исчезающие. Обманные, переменчивые, обращающие входы в выходы и наоборот. Сбивающие ориентиры и не соблюдающие допуск – то самое крохотное расстояние, позволяющее не влипнуть мордой в камень на выходе. Грин только страховал, потому и вернулся в Бреславль. Ичигин нашелся спустя полгода, с переломанными ногами. Про Батори больше не слышали. «Зачем?» – спросил как-то, недоумевая, Дан, и Грин ответил: «Именно тогда в теорию узлов…» Он не договорил, вспомнив, что его бывшего ученика всегда больше интересовала практика. Усмехнулся: «Бреславль был бы открыт».

Полынный дух мешался с запахами моря и горячего железа. Проекция наслоилась? Впереди узел, придется взять левее, все дальше уходя от дороги. Дан посмотрел на солнце, сверяя направление – он боялся заблудиться. Не приведи Всевышний!

Долго везло: ловушки вырастали медленно, предупреждая запахом, и плавно таяли. Припекало, как и положено в степи, не более. Стрекотали кузнечики. Потом они исчезли – узел растекся, точно маслянистая пленка по воде. Чтобы протиснуться сквозь такой, пришлось бы лечь на брюхо, но думать про Бреславль Дан все равно остерегался – и из-за этого постоянно думал. Хитрый же узел местами вспухал, доходя до пояса. Он уже трижды менялся – с двойного на вход, со входа снова на двойной, а потом на выход. Запах у него был противный, вроде как и на полынь не похожий. Дан принюхивался, морщился и, только пройдя узел насквозь, понял, в чем дело.

На границе его лежал труп – та часть, что осталась тут, в степи. Загустевшая кровь свернулась на горячей земле, воздух гудел от мух. Дана затошнило. Он выбрался из узла и какое-то время стоял к нему спиной, кривясь и сплевывая под ноги. Потом решительно повернулся.

Сохранились штаны с кожаной заплатой на заду и сапоги, порыжевшие от конского пота. Судя по тому, что пятками они смотрели наружу, неудачливый коллега явился со стороны города. В петли был вдернут ремень с пряжкой, заточенной по краям. На ремне висела фляга и пустой чехол от ножа. А все, что выше, срезало начисто.

– Ну, прими тебя святой Христофор и проводи к Всевышнему! – сказал Дан.

Подумал, не пошарить ли в карманах, авось найдется что годное для опознания, но не смог заставить себя прикоснуться к трупу, хотя немало повидал на своем веку мертвецов.

– Прости, хоронить тебя некогда.

Гнилостный запах чувствовался еще долго, пока его не перебило полынью.

Сумка была вывернута наизнанку. Кто-то угловатый и заросший мял ее, облизывал швы, постанывая и далеко высовывая язык. Сквозь прорехи на его лохмотьях просвечивало костлявое тело, мутно-белое, точно отлитое из воска. Дикарь поднял голову и предупреждающе заворчал.

– Я тебя не трогаю!

Юрка поднял руки, показывая раскрытые ладони. Осторожно сдвинулся на край дивана. Куда он отбросил нож?!

Дикарь следил настороженно, но нападать вроде не собирался.

– Оставь ее себе, а я пойду. Хорошо? – Юрка говорил на всеобщем. – Ты меня пропустишь?

Тот оскалился в ответ, показав заостренные зубы. Прижал сумку к груди. Руки у него были жуткие, кожа туго обтягивала кости.

– Я пошел, ладно?

Не понимает. Сидит, загораживая выход. Вспомнив, что говорил Тобиус, Юрка четко произнес про себя: «Пропусти меня». Всплыли непривычные слова, повторить которые – язык сломаешь, но он постарался:

– Сиссеушь вией.

Зря!

Бешено сверкнули под космами глаза. Дикарь бросился на него и сдернул за ногу на пол. Юрка пытался вырваться, но жесткие пальцы стиснули запястья. Ах, так! Ударил лбом в лицо, добавил коленом и смог высвободить правую руку. В левой же, казалось, захрустели кости. С грохотом упало кресло. Нож! Где-то должен быть нож! Рука натыкалась то на край ниши, то на сброшенную куртку, скребла по полу. Дикарь верещал, брызгая слюной, царапался и тянулся к горлу. Лязгнули зубы. Юрка завопил от страха, на мгновение перестав отбиваться, и безумец тут же прижал его коленями. Дохнул тошнотворно в лицо – и вгрызся в жесткую кожу ошейника. Его затылок саданул Юрку в подбородок, сальные волосы упали на лицо. Пальцы резануло – нож! Зажал в кулаке у самой рукояти и полоснул наугад. Лезвие запуталось в лохмотьях. Юрка ударил снова, крест-накрест… Визг оглушил. Хлестнуло вонючим тряпьем.

Безумец крутился, пытаясь ощупать спину. Загремев, упало еще одно кресло. Дикарь вскрикнул, метнулся к выходу и исчез в туннеле. Несколько мгновений был слышен топот, а потом стало тихо.