Легкая голова

— Десять миллионов долларов, господа.

— Принято, — быстро и буднично проговорил Стертый. — Десять миллионов. Завещание будете писать?

— Какое завещание, зачем? — удивился Максим Т. Ермаков. — Могу дать свои реквизиты, а лучше наличными.

— К сожалению, Максим Терентьевич, так не пойдет, — улыбнулся Стертый, больше всего похожий, если приглядеться, на колхозного бухгалтера. — Мы вас, видите ли, не сможем обмануть. Те связи, которыми мы занимаемся, сейчас очень нежные, мы не должны их повредить. У каждой причины должно быть следствие, так что, как только вы застрелитесь, ваши наследники обязательно получат деньги. А вот вы можете нас кинуть. Возьмете свои миллионы, а стреляться откажетесь. Или попросите аванс, прогуляете его, разобьете парочку «мерсаков» и захотите еще. Поставите государство на оброк. Мы такого допустить не можем, так что лучше не начинать. Ответственно вам говорю: лично вы не получите ни копейки. Так что распорядитесь в пользу близких вам людей. Договорились?

С этими словами он пододвинул к Максиму Т. Ермакову чистый лист бумаги, поперек которого чернела дешевая, изжеванная, как ириска, шариковая ручка. Максим Т. Ермаков тупо уставился в белизну. Он попытался представить себе родителей, внезапно разбогатевших. Когда они в последний раз звонили? Перед Новым годом? Отец все бодрится, хвастает, разводит на даче толстозадых кроликов, ходит, с чекушкой в кармане, на коммунистические митинги. Мать дает уроки музыки, по вечерам играет «для себя» на старом пианино, будто стирает белье. Двигает плечами и лопатками, словно прачка, жамкает сумбур на клавишах, как на стиральной доске. Заживут, переедут в Москву. Если не родители, то кто? Ну не Маринка же, в конце концов. Какой она близкий человек? Только и есть у нее, что высоченные ноги на зеркальных шпильках да непомерные амбиции. Максим Т. Ермаков для нее недостаточно перспективный. Другие женщины? Смешно. Все, что от них остается наутро, — душная яма в постели и мышиная дырка в бюджете. Внезапное отвращение ко всем, кто, по всей видимости, составлял его вполне человечный и комфортабельный мир, заставило Максима Т. Ермакова внутренне содрогнуться. Не люди, а одни сплошные дыры. И сегодняшнее утро, поманившее удачей, получилось мимо кассы. Просто даром захотели его поиметь в пользу государства и народа. Дьявол, когда покупает душу, хоть пожить дает, а эти — нет.

— Нет. Не договорились, — зло отрезал он, двигая обратно ручку и бумагу, которую, оказывается, успел разрисовать жирными кудрявыми кружевцами. — Пожалуйста, ловите террористов, гипермаркеты стройте как следует, чтобы не падали. А я пошел, у меня работы полно.

— А как насчет высших соображений? — вдруг поднял голос Стертый. — Тоже не задаром и не безымянно. У нас хорошие сценаристы. Разработают легенду, станете национальным героем. Памятник вам поставим в Москве и на малой родине, хотите?

— А вот не хочу! Нашли Александра Матросова! — выпалил Максим Т. Ермаков, радуясь, что в предбаннике слышат, как он орет на государственных страшилищ, напугавших всех до полусмерти. — Высшие соображения! Вы эти тоталитарные примочки в жопу себе засуньте! Я вам еще сырьем для вашей пропаганды буду! Прям Гастелло! Если бы в ту войну нормально платили тогдашним «сапогам», не пустили бы немцев до самой Москвы!

— Интересная концепция, — усмехнулся Зародыш, и полупрозрачный пузырь его головы слегка порозовел. — Так вот, Максим Терентьевич. Разговор у нас не последний, сами понимаете. Вот, возьмите визитку, там телефоны, звоните, ежели что.

Он двумя пальцами, будто пинцетом, протянул Максиму Т. Ермакову картонный квадратик, на котором рдел, как рябиновый лист, все тот же двуглавый орел. «Кравцов Сергей Евгеньевич, ведущий специалист», — было вытиснено над двумя семизначными телефонными номерами, где первые три цифры были 111. Пока Максим Т. Ермаков скептически вертел картонку, Зародыш искоса посмотрел на балахон Стертого. Стертый понял, кивнул, залез рукой в глубокую жеваную складку и вынул тяжелую штуку, оказавшуюся крупным рифленым пистолетом. Максим Т. Ермаков вздрогнул. Ухмыляясь половиной обвисшей, как карман, морщинистой рожи, Стертый запустил пистолет по столешнице в сторону Объекта Альфа, завороженно следившего за медленным вращением оружия, будто за последними кругами рулетки.

— Это ПММ. Магазин на двенадцать патронов. Заряжен, надежен, прост, — представил Зародыш зловещее явление, вогнавшее Максима Т. Ермакова в бисерный пот. — Возьмите и держите при себе. Пригодится, можете мне поверить.

Пистолет был явно не новым: рукоять рябила голым металлом, как старая черная терка, курок в кривоватой скобе казался жирным от многочисленных нажатий пальцем. «Вот уроды, и тут сэкономили, — восхитился Максим Т. Ермаков, забирая со стола увесистый сувенир. — Ладно, хоть шерсти клок с этих волчар в овечьих шкурах. Ничего игрушка, интересно».

— Звонить не обещаю. Всего хорошего, господа, — объявил он вслух.

Засовывая ПММ в пиджачный карман, немедленно отяжелевший, Максим Т. Ермаков развалистой трусцой направился к дверям. Сувенир ощутимо лупил по бедру, и в душе Максима Т. Ермакова варилась едкая злоба.

— Максим Терентьевич! Одну минуту! — остановил его Зародыш у самых дверей.

— Ну? — полуобернулся тот.

— Вы не задали вопроса, который задают все инициированные объекты, — невозмутимо произнес Зародыш, покачивая ногой.

— Какого?

— Был ли Объектом Альфа человек, известный как Иисус из Назарета.

— Ну? — раздраженно повторил Максим Т. Ермаков, прикидывая, что будет, если он возьмет и застрелит этих двух гэбэшников, расположившихся в кабинете Хлама, как у себя дома.

— Он — не был. Он представлял собой непостижимый для нынешней науки феномен, — бесстрастно сообщил Зародыш, темнея до полной непроглядности на фоне льющегося снега; только глаза его смотрели пристально, отсвечивая лиловым, будто оптика сильного бинокля.

День прошел кое-как. Максим Т. Ермаков валандался, то успокаиваясь, то снова озлобляясь на утренних визитеров. Не было никаких идей насчет новых «валентинок», представлявших собой ломкие шоколадные сердечки в интенсивно-розовой обертке; вообще его шоколад, поздравлявший население страны со всеми возможными праздниками, вдруг показался Максиму Т. Ермакову каким-то тухлым, будто Генеральный секретарь ЦК КПСС. Куда бы он ни заходил, всюду его провожали скрытными взглядами исподлобья; руки, протянутые для пожатия, словно превратились из мужских в женские. Сам он тоже бросал невольные косые взгляды на Маленькую Люсю, которую прежде едва замечал, представляя ее себе в виде смутного пятна, с чем-то блестящим на рыхлой пепельной шейке. Теперь он тоже не увидел ничего особенного: волосы-щепочки, жалкие бровки, очки. Почему-то он думал, что Маленькой Люсе лет двадцать с небольшим, а оказалось на вид — тридцать с хвостом.

— Максик, ты чего такой смурной? К тебе сегодня, говорят, из милиции приходили? — тихо спросила Маленькая Люся, когда Максим Т. Ермаков неизвестно для чего в который раз забрел в приемную шефа. — Может, кофе крепкого тебе сварить?

«Может, денег ей дать?» — тоскливо подумал Максим Т. Ермаков. Но денег было в обрез.

Риелтор Гоша-Чердак позвонил в половине четвертого. Голос у него был густой, будто политый соусом.

— Макс, у нас проблема, — проговорил он солидно. — Продавец поднимает сразу на тридцать. Помнишь, я их сперва на пять утоптал, а теперь новый покупатель подскочил, армянин какой-то денежный. Они сейчас квартиру поехали смотреть, я за ними. Давай и ты подтягивайся. Подумай, сколько еще поднимешь. Квартира, между нами, стоит того.

— Так мы же залог внесли! — опешил Максим Т. Ермаков. — Какого хера! Чего они жопами крутят, договорились уже!

— Жизнь сурова, Макс, понимаешь меня? — наставительно произнес Гоша-Чердак. — Внести залог — одно, купить квартиру — совсем другое. Недвижимость — она как большая рыба, десять раз с крючка сорваться может. Так что рули на Гоголевский и по дороге звони всем, кому можешь, проси, занимай. Все, давай! — и он провалился, как монета в щель.