Страница 36 из 127
Долгим поцелуем прильнула она к Сашиным губам.
Людмила задумчиво смотрела перед собою. Вдруг лукавая усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу и спросила:
— Ты розы любишь?
Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо шепнул:
— Люблю.
— Большие? — спросила Людмила.
— Да всякие, и большие, и маленькие, — бойко сказал Саша и встал с ее колен ловким мальчишеским движением.
— И розочки любишь? — нежно спросила Людмила, и звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха.
— Люблю, — быстро ответил Саша.
Людмила захохотала и покраснела.
— Глупый, розочки любишь, да посечь некому, — воскликнула она. Оба хохотали и краснели.
Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы главную прелесть их связи. Они волновали, — и далеки были от грубых, отвратительных достижений.
Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала:
— Ну, пусть ты сильнее, так что ж? Дело в ловкости.
— Я и ловкий, — хвастался Саша.
— Туда же, ловкий! — дразнящим голосом вскрикнула Людмила.
Долго еще спорили. Наконец Людмила предложила:
— Ну, давай бороться.
Саша засмеялся и задорно сказал:
— Где же вам справиться со мной!
Людмила принялась щекотать его.
— А, вы так! — с хохотом крикнул он, повернулся и обхватил ее вокруг стана.
Началась возня. Людмила сразу же увидела, что Саша сильнее. Силою не взять, так она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибла Сашу под ногу, — он упал, да и Людмилу увлек за собою. Впрочем, Людмила ловко извернулась и прижала его к полу. Саша отчаянно кричал:
— Так нечестно!
Людмила стала коленями ему на живот и руками прижала его к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на ноги. Он был красен и раздосадован.
— Русалка! — крикнул он.
А русалка лежала на полу и хохотала.
Людмила посадила Сашу к себе на колени. Усталые после борьбы, они весело и близко смотрели друг другу в глаза и улыбались.
— Я для вас тяжелый, — сказал Саша, — колени вам намну, вы меня лучше спустите.
— Ничего, сиди знай, — ласково ответила Людмила. — Ведь ты сам говорил, что ласкаться любишь.
Она погладила его по голове. Он нежно прижался к ней. Она сказала:
— А уж и красив ты, Саша.
Саша покраснел, засмеялся.
— Тоже придумаете! — сказал он.
Разговоры и мысли о красоте в применении к нему как-то смутили его; он еще никогда не любопытствовал узнать, красивым или уродом кажется он людям.
Людмила щипнула Сашину щеку. Саша улыбнулся. Щека покраснела пятном. Это было красиво. Людмила щипнула и за другую щеку. Саша не сопротивлялся. Он только взял ее руку, поцеловал и сказал:
— Будет вам щипаться, ведь и мне больно, да и вы свои пальчики намозолите.
— Туда же, — протянула Людмила, — больно, а сам какой комплементщик стал.
— Мне некогда, много уроков. Приласкайте меня еще немножко, на счастье, чтобы греку ответить на пять.
— Выпроваживаешь! — сказала Людмила. Схватила его за руку и подняла рукав выше локтя.
— Нахлопать хотите? — спросил Саша, смущенно и виновато краснея.
Но Людмила залюбовалась его рукою, повертела ее и так и этак.
— Руки-то у тебя какие красивые! — громко и радостно сказала она и вдруг поцеловала около локтя.
Саша зарделся, рванул руку, но Людмила удержала ее и поцеловала еще несколько раз. Саша притих, потупился, и странное выражение легло на его ярких, полуулыбающихся губах, — и под навесом густых ресниц знойные щеки его начали бледнеть.
Попрощались. Саша проводил Людмилу до калитки. Пошел бы и дальше, да не велела. Он остановился у калитки и сказал:
— Ходи, милая, почаще, носи пряничков послаще.
Первый раз сказанное «ты» прозвучало Людмиле нежною ласкою. Она порывисто обняла, поцеловала Сашу и убежала. Саша стоял как оглушенный.
Саша обещал притти. Назначенный час прошел — Саши не было, Людмила нетерпеливо ждала: металась, томилась, смотрела в окно. Шаги заслышит на улице — высунется. Сестры посмеивались. Она сердито и взволнованно говорила:
— А ну вас! Отстаньте.
Потом бурно набрасывалась на них с упреками, зачем смеются. И уже видно стало, что Саша не придет. Людмила заплакала от досады и огорчения.
— Ой-ей-еченьки! Охти мнечиньки! — дразнила ее Дарья.
Людмила, всхлипывая, тихонько говорила, — в порыве горя забывая сердиться на то, что ее дразнят:
— Старая карга противная не пустила его, под юбкой держит, чтоб он греков учил.
Дарья с грубоватьрм сочувствием сказала:
— Да и он-то пентюх, уйти не умеет.
— С малюсеньким связалась, — презрительно молвила Валерия.
Обе сестры, хоть и посмеивались, сочувствовали Людмиле. Они же все любили одна другую, любили нежно, но не сильно: поверхностна нежная любовь! Дарья сказала:
— Охота плакать, из-за молокососа глаза ермолить. Вот-то уж можно сказать, чорт с младенцем связался.
— Кто это чорт? — запальчиво крикнула Людмила и вся багрово покраснела.
— Да ты, матушка, — спокойно ответила Дарья, — даром что молодая, а только…
Дарья недоговорила и пронзительно засвистала.
— Глупости! — сказала Людмила странно звенящим голосом.
Странная, жестокая улыбка сквозь слезы озарила ее лицо, как ярко пылающий луч на закате сквозь последнее падение усталого дождя.
Дарья спросила досадливо:
— Да что в нем интересного, скажи, пожалуйста?
Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и медленно ответила:
— Какой он красавец! И сколько в нем есть неистраченных возможностей!
— Ну, это дешево стоит, — решительно сказала Дарья. — Это у всех мальчишек есть.
— Нет, не дешево, — с досадою ответила Людмила. — Есть поганые.
— А он чистый? — спросила Валерия; так пренебрежительно протянула «чистый».
— Много ты понимаешь! — крикнула Людмила, но сейчас же опять заговорила тихо и мечтательно: — он невинный.
— Еще бы! — насмешливо сказала Дарья.
— Самый лучший возраст для мальчиков, — говорила Людмила, — четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды противной.
— Большое удовольствие! — с презрительною ужимкою сказала Валерия.
Она была грустна. Ей казалось, что она — маленькая, слабая, хрупкая, и она завидовала сестрам, — Дарьину веселому смеху и даже Людмилину плачу. Людмила сказала опять:
— Ничего вы не понимаете. Я вовсе не так его люблю, как вы думаете. Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками. Я его невинно люблю. Мне от него ничего не надо.
— Не надо, так чего же ты его теребишь? — грубо возразила Дарья.
Людмила покраснела, и виноватое выражение тяжело легло на ее лице. Дарье стало жалко, она подошла к Людмиле, обняла ее и сказала:
— Ну, не дуйся, ведь мы не со зла говорим.
Людмила опять заплакала, приникла к Дарьину плечу и горестно оказала:
— Я знаю, что уж тут не на что мне надеяться, но хоть бы немножко приласкал он меня, хоть бы как-нибудь.
— Ну что, тоска! — досадливо сказала Дарья, отошла от Людмилы, подперлась руками в бока и звонко запела:
Я вечор сваво милова Оставляла ночевать.
Валерия заливалась звонким, хрупким смехом. И у Людмилы глаза стали веселы и блудливы. Она порывисто прошла в свою комнату, обрызгала себя корилопсисом, — и запах, пряный, сладкий, блудливый, охватил ее вкрадчивым соблазном. Она вышла на улицу нарядная, взволнованная, и нескромною прелестью соблазна веяло от нее.
«Может быть, и встречу», — думала она.
И встретила.
— Хорош! — укоризненно и радостно крикнула она.
Саша смутился и обрадовался.