Страница 22 из 144
Кондрат оглянулся на полковника Лоскута, тот снова привстал и объявил следующий вопрос:
- Атаманы-молодцы, требуется выбрать человека отвечающего за весь наш тыл и снабжение армий.
Старшины и атаманы недоуменно переглянулись - не было ранее такой должности в Войске, но поскольку в царской армии многие уже послужили, то знали, чем такой человек должен заниматься.
- Фролова Василия, - выкрикнул один.
- Сурова Степана, - раздался второй голос.
Завязалась перепалка, но всех остановил Булавин и сказал:
- Предлагаю Зерщикова Илью Григорьевича.
- Да ты что, Кондрат!? - вскочил с места Поздеев. - Он же с Максимовым против тебя злоумышлял.
- Да, так и есть, - поддержали старшину сразу несколько голосов.
Булавин поднял атаманскую булаву, и все затихли.
- Зерщиков не подведет, человек он понятливый и вскоре разберется, что к чему. А дабы сомнений в нем не было, то люди полковника Лоскута за ним присмотрят.
В конце концов, после жаркого спора, с выбором войскового атамана, хоть и со скрипом, но все же согласились.
- Третий вопрос, и на сегодня последний, - провозгласил Лоскут. - Что делать с изменниками казацкого дела? И не стоит ли кого-то помиловать?
С этим вопросом разобрались быстро. Допрос предателей, а затем смерть через отрубание головы саблей за городской стеной.
Такими были основные вопросы, решенные Советом Атаманов, в первый же день после занятия Черкасска силами восставших казаков. Собравшиеся расходились, и только Василий Поздеев несколько задержался. Он хотел один на один о чем-то переговорить с отцом, но полковник Лоскут хлопнул его по плечу и сказал:
- Пойдем, друже, выпьем, а все что хотел сказать, завтра скажешь.
Поздеев несколько натужно улыбнулся, и вышел из войсковой избы. За ним следом полковник, и в помещении остались только я и войсковой атаман.
Как только закрылась дверь, батя расслабился и откинулся на спинку мощного кресла с красивой и мягкой обивкой. Сразу стало заметно, как же он сильно устал: покрасневшие глаза, сильно проступившие морщины и сероватый оттенок лица. Да уж, как ни посмотри, а такое дело он на себя взвалил, что мало кто с ним может справиться. Впрочем, Булавин сдаваться не намерен, да и смысла в этом нет, так что придется ему продолжать идти в выбранном направлении и назад уже не оглядываться.
Отец, не спеша, достал кисет с табаком, набил трубочку, посмотрел на меня и спросил:
- Что скажешь, сын, о чем Поздеев хотел со мной отдельно от всех переговорить?
- Так это и не мудрено, батя. Василий Поздеев вместе с Максимовым и старшинами, кто сейчас в цепях сидит и своей участи ждет, многие дела вел, и деньги, про которые завтра их будут спрашивать, наверняка, вместе с ними распиливал. Вот он и хотел себя сразу прикрыть. Свою долю в войсковую казну отдать и сухим из воды выйти.
- Странное словосочетание - "распиливал деньги", но верное. Правильно мыслишь Никифор. А почему его Лоскут вывел, понимаешь?
Вариантов было несколько, и я выдал тот, который мне казался самым очевидным:
- Чтобы за ночь он подумал и понял, что только на тебя теперь опираться может?
Кондрат раскурил трубку, пыхнул дымком и кивнул головой.
Не только. Таких как он, влиятельных и богатых старшин, что и "нашим" и "вашим" готовы помогать, в Войске больше десяти человек. Сейчас Поздеев и друг его Василий Фролов кинутся по друзьям своим и товарищам, новостями делиться будут, а утром все вместе ко мне придут, так что деньги не только эти двое принесут, но и остальные. - Батя пустил в потолок дым и задал иной вопрос: - Как твои занятия по воинским наукам?
- Времени мало, но пару часов в день на это каждый день выкраиваю.
- То добре, сын. Не жалеешь, что на Украине не остался?
- Нет, конечно. Сейчас самое интересное начинается, и я с тобой рядом, так что не жалею, а наоборот, радуюсь этому.
- Вот и хорошо, - атаман в очередной раз пыхнул трубкой и кивнул в сторону площади, откуда доносились радостные крики, под которые из войсковых подвалов и амбаров выкатывались бочки с вином: - Можешь идти отдыхать со всеми.
- А ты?
- Посижу немного.
- Понял.
Я начал собираться. Взял свою походную сумку, в которой свои непутевые записки хранил, собрал оружие и подтянул кушак на кафтане. Перед тем как выйти, оглянулся на отца и увидел, что он спит. Да еще забавно так, голова на спинке кресла, левая рука на столе, в правой курительная трубка дымится, а на коленях новая атаманская булава лежит. Реально перенапрягся новый войсковой атаман. До такой степени, что на рабочем месте заснул. Пусть отдохнет немного. У него впереди еще столько дел, что страшно и подумать. Однако старая пословица гласит, что глаза боятся, а руки делают, и я верю, что все у моего родителя получится.
Терек. Станица Щедринская. 13.09.1707.
Атаман Щедринской станицы Никита Стрелков еще раз посмотрел с высокого забора на раскинувшееся внизу бескрайнее море закубанских кочевников, которых привел на Терек Каиб-султан. Если подмоги не будет, а взяться ей попросту неоткуда, основанная легендарным Андреем Щадром станица падет. На все поселение двенадцать десятков казаков с оружием и все. В 1701 году станицу тоже держали в плотном кольце осады, но в то время у терских казаков сил было больше, да поддержка имелась, потому и выстояли. Теперь помощи ждать бессмысленно, воины Каиб-султана обложили все терские городки одновременно, и воинов у хана на это хватает, почти двадцать тысяч всадников он на Терек привел.
Стрелков тяжело вздохнул, спустился вниз и огляделся. Люди, не отходя от своих мест, поочередно отдыхают. Поутру будет жестокий бой, и кто из них в живых останется, знает лишь бог.
Станичный атаман прошелся по узкой улочке примыкавшей к стене и, зайдя в один из дворов, спустился в просторный подвал. Здесь, в окружении казачьих детей, собранных в подземелье как в самом надежном и безопасном месте, на пустой бочке сидел старый станичный писарь Игнат Сафонов и рассказывал малышне историю своего войска. Поначалу у атамана мелькнула мысль, что не до историй нынче, враги у ворот, но потом отогнал ее. В самом деле, дети есть дети и их отвлечь надо, а не пугать завтрашним днем.
Никита оперся об дверной косяк, и сам заслушался рассказом Сафонова, который только начал свое повествование.
- А случилось это, в правление московского царя - Ивана Третьего, - говорил Сафонов. - Разгневался как-то государь на молодечество рязанских казаков и пригрозил им наказанием, а казаки Червленного Яра поднялись всей станицей, сели на струги с семьями-хозяйством и выплыли весенним половодьем на Дон. С Тихого Дона перешли на Волгу, и уже по ней, по матушке, добрались на Терек. В этих краях уже тогда существовало местечко Тюмень, где люди нашего корня жили. Они помогли нашим прадедам устроиться и с тех пор мы здесь живем, а называть нас стали гребенскими, то есть горными казаками. Потом на Москве стал править Иван Четвертый, по прозванию Грозный - могучий и великий государь. И видя, что Москва в силе, царь грузинский попросил царя о помощи. Да кабардинцы - союзники верные, о принятии их под руку государя просили. Царь даже на их княжне Марии Темрюковне женился, а как случилось это, то и про нас вспомнил. И были наши старики гребенские на Москве у царя, и пожаловал он нас рекой Тереком навечно.
- А я песню, про это знаю, - откликнулся один из слушателей, чернявый и верткий паренек лет десяти. - Можно спою?
Сафонов одобрительно кивнул и паренек, приосанившись, вышел в круг, и своим ломким детским голосом запел песню, которую больше пристало петь в мужском кругу и сильными басистыми голосами:
"Не серые гуси в поле гогочут,
Не серые орлы в поднебесьи клекочут,
То гребенские казаки перед царем гуторят,
Перед грозным царем Иваном Васильевичем.