Страница 20 из 144
После проведения экзекуций, двигаться в другую станицу смысла уже не было, так что решили ночевать в Обливенском. Настроение Долгорукого заметно улучшилось, двести беглых в один день это хороший улов, а завтра князь собирался разделить отряд на три части и развернуть свою ловчую сеть шире.
И вот, докуривая последнюю перед сном трубку, довольный жизнью вообще и собой в частности, князь Юрий стоял у раскрытого окошка атаманской избы и, глядя на затаившийся ночной городок размышлял:
"Нет, все же не могут холопы по достоинству оценить всей гениальности Петра. Не хотят ценой собственной жизни, во славу государеву, строить верфи, города и заводы, и не желают принимать новые обычаи. Одно слово - быдло. Ничего! Мы еще заставим этих глупцов отречься от старых порядков и просвещенную Европу уважать, как мы - русская аристократия, ее уважаем. И эта чернь смеет вспоминать времена Ивашки Грозного? Рабы говорят, что надо свое делать, а не иноземное отребье и порядки на Русь тянуть? Чушь полнейшая! Правильно государь-батюшка их всех к ногтю прижимает, ведь иначе никак нельзя. А то сегодня они старое возрождают, да что-то свое мастерят и изобретают, а завтра вольностей древних потребуют, да вспомнят что их предки не холопами и крепостными, а вольными людьми были".
Тяжко вздохнув и, в очередной раз, прокрутив в голове сегодняшний день, князь отправился спать.
Ночью все еще было жарковато, и пропотевшие за день драгуны ходили перед атаманским жильем, охраняя покой своих спящих командиров: полковника Долгорукого, майора князя Несвицкого и поручика Дурасова. Другие офицеры и прикомандированные чиновники: майор Матвей Булгаков, капитан Василий Арсеньев с двумя сыновьями-офицерами, подьячими и писарями, расположились в соседних казачьих дворах. Что касаемо донских старшин, то эти остановились на постой в приказной избе, на другой стороне невеликого городского майдана. Этих охраняли азовские казаки и верные подручники.
Вскоре, господа офицеры, чиновники и старшины заснули, а драгуны и казаки, стоявшие на карауле у войсковой избы и других мест, выбранных для ночевки, лениво бродили по дворам и клевали носами. Все спокойно, еще одна станица и еще одна ночь.
Вдруг, где-то совсем близко завыл волк, а ему в ответ, сразу же, отозвался другой. Начальник охраны, пожилой и многое повидавший в своей жизни крепкий сержант, невольно вздрогнул. Он почуял что-то неладное, переглянулся со стоявшим рядом казаком из свиты Ефрема Петрова и спросил:
- Что такое? Для волков время еще не то...
Казак потянул из-за пояса пистоль и ответил:
- Думаю, что это другие волки, о двух ногах, которые...
Сержант хотел закричать, поднять тревогу, но не успел. Позади него и казака с пистолем поднялись две тени, которые ножами одновременно ударили караульных в шею, и оба охранника, уже мертвые опали на землю. Из дворов и проулков появились новые ночные тени. Это были запорожцы и казаки Булавина, вернувшиеся на Дон. Восставшие стремительно врывались в хаты, где так же, молча, без криков, убивали царских офицеров, солдат и казаков, изменивших своему Войску.
Однако не все прошло гладко. В ночной тишине раздался оглушительный свист, и ночную тишину разорвали первые ружейные выстрелы. Князь Долгорукий и офицеры, разбуженные шумом, вскочили с постелей и схватились за лежащее рядом оружие. Прошла минута, а за ней другая. Сначала на улице слышался шум схватки, но он быстро затих, и опять наступила тишина. Напряженные офицеры, сжимая в потных руках палаши и пистолеты, стояли посреди избы.
- Тишка... - закричал князь денщику. - Свет давай.
Тишка, невысокого роста пожилой дядька, кинулся зажечь лучину. Но в этот момент, сквозь узкие окна и внезапно выпавшую крепкую дубовую дверь в комнату ворвалось несколько нечеловечески быстрых и гибких людей с длинными кинжалами в руках. Офицеры ничего не успели, ни выстрелить, ни палашом взмахнуть и, не давая врагам ни единого шанса, в считанные секунды нападавшие порезали их как баранов.
Прошло несколько минут. Обезображенные трупы Долгорукого и его офицеров валялись у крыльца избы. Вокруг них стояло около сотни казаков, как булавинцев, так и местных жителей. Среди них появился Кондрат, который двигался вместе с конным авангардом своего войска и первым, полчаса назад срубив царского драгуна из конного дозора, вступил в бой,
Атаман оглядел своих разгоряченных боем людей и обливенских казаков, потиравших побитые спины и бока. После этого взглянул на труп князя. Что-то, совершенно неслышно для окружающих, прошептал, и приказал сбросить все вражеские трупы в волчьи ямы за городком. Собаке - собачья смерть и такие же почести в смерти.
Войско Донское. Черкасск. 12.09.1707.
Уничтожать карателей меня не взяли, хотя я и следовал в авангарде нашего войска вместе с отцом. Ну, это и понятно. Батя оставил меня с вьючными лошадьми, а сам занялся конными вражеским дозорами. Запорожские пластуны и умельцы из отряда полковника Лоскута, который увеличился до полусотни, в это время вырезали отряд Долгорукого.
Ладно, это все дело прошлое. Сегодня передовые части восставших войск подошли к Черкасску. Ожидалось, что предстоит осада донской столицы, но разведка войскового атамана Лукьяна Максимова прошляпила наше появление, а может быть мы двигались слишком быстро. Не суть важно. Главное, что ворота Черкасска были открыты настежь и под радостные крики голутвенных и многих старшин мы вошли в городок. Впереди отец и его самые близкие соратники, а я с охраной следом.
Первым делом направились к дому войскового атамана. Лукьян Максимов был растерян, подавлен и нас не ждал. В большой спешке он собирал свои пожитки и добро. Видимо, пытался отправить их в Азов вместе с семьей, под защиту тамошнего губернатора Толстого. Но было поздно. Мы уже были здесь, и когда въехали в его двор, то я увидел крепкого рыжего человека в зеленом кафтане, который тянул к телеге богатый персидский ковер.
Он поднял взгляд, заметил наше присутствие, и ковер из его рук упал на землю. Максимов понял, что обречен и, снизу вверх, посмотрев на отца, попросил:
- Семью пощади, Кондрат, Господом Богом Иисусом Христом тебя заклинаю, не бери греха на душу.
- Собирайся на круг, Лукьян. Будешь перед казаками ответ держать, - сказал Булавин, повернул коня и, уже покидая двор, добавил: - Семью не тронем, мы не царевы псы.
Соборная площадь была рядом. Весь городок находился под контролем наших воинов и Черкасск загудел. Прошло полчаса. На площади места свободного не было, хотя собрались сюда далеко не рядовые казаки, а самая что ни есть верхушка донского общества. Кругом, куда ни посмотри: шелк, бархат, парча, нарядные сукна и сафьян, сабли чеканены серебром и золотом, а на шапках галуны.
Войсковой атаман Максимов вышел на середину площади и поприветствовал собравшихся. Но ответом ему было только тревожное и недоброжелательное молчание. Именно в этот момент Лукьян окончательно убедился в том, что участь его предрешена и единственное на что стоит надеяться, это на крепость данного Кондратом слова относительно его семьи. Максимов бросил на землю шапку и бережно положил поверх нее серебряный пернач с цветными камнями - клейнод, пожалованный царем Петром. Еще раз, посмотрев на казаков, собравшихся вокруг, он опустил голову и отошел к войсковой избе, где был принят под руки двумя казаками-крепышами из отряда полковника Лоскута.
После этого на круг вышел отец, посмотрел на пернач, брезгливо откинул его ногой в сторону и сказал:
- Не надо нам такого клейнода, пожалованного за предательство стрельцов убиенных. Правильно я говорю, браты?
- Правильно! - поддержали его казаки.
- Против царя идем, так негоже с его подарками атаманство на Дону принимать!
Перекрывая человеческий гомон, раздался голос атамана Максима Маноцкого:
- У нас свои символы власти имеются.
- Тогда покажи их, - подбодрили его.